Операция «Скрепка»

Операция «Скрепка» (англ. Operation Paperclip) — программа Управления стратегических служб США по вербовке учёных из Третьего Рейха для работы в Соединённых Штатах Америки после Второй мировой войны (1939—1945). Операция проводилась Объединённым агентством по целям разведки (англ. Joint Intelligence Objectives Agency, JIOA) и в условиях разгоравшейся советско-американской холодной войны (1945—1991), одной из целей операции было воспрепятствование передаче германскими учёными знания и опыта Советскому Союзу и Великобритании.

Хотя вербовка германских учёных JIOA началась сразу после окончания войны в Европе, американский президент Гарри Трумэн не отдавал формального приказа о начале операции «Скрепка» до августа 1945 года. В приказе Трумэна особо подчёркивалось, что исключена вербовка тех, кто «был членом нацистской партии и был более чем формальным участником её деятельности или активно поддерживал нацистский милитаризм». Согласно указанным ограничениям, большинство намеченных JIOA учёных должны были быть признаны негодными для вербовки, среди них ракетостроители Вернер фон Браун, Артур Рудольф и физик Губертус Штругхольд, каждый из которых был ранее классифицирован как «угроза безопасности силам союзников».

Чтобы обойти приказ президента Трумэна, а также Потсдамское и Ялтинское соглашения, JIOA разрабатывало фальшивые профессиональные и политические биографии для учёных. JIOA также изъяло из личных дел учёных членство в нацистской партии и вовлечённость в действия режима. «Отбелив» от нацизма, правительство США признало учёных благонадёжными для работы в США. Кодовое название проекта «Скрепка» появилось от скрепок, использованных для того, чтобы прикрепить новые политические личности «американских правительственных учёных» к их личным документам в JIOA.

Список Озенберга

В начале 1943 года германское правительство начало отзыв из войск многих учёных, инженеров и техников; они возвращались к исследовательской работе и ведению разработок по усилению германской обороноспособности в условиях затяжной войны с СССР. Отзыв с линии фронта включал в себя 4000 ракетчиков, возвращённых в Пенемюнде, на северо-восточном побережье Германии:

В одну ночь доктора наук были освобождены от трудовой повинности, магистры отозваны с работ по уборке, математики вытащены из пекарен и точные механики перестали быть водителями грузовиков. Дитер K. Хуцель, «От Пенемюнде до мыса Канаверал»

В ходе привлечения интеллектуалов для научной работы нацистское правительство запрашивало в первую очередь о местонахождении и идентификации учёных, инженеров и техников, а затем оценивало их политическую и идеологическую пригодность. Вернер Озенберг, инженер-учёный, возглавлявший «Ассоциацию оборонительных исследований» (нем. Wehrforschungsgemeinschaft), записал имена политически благонадёжных в список Озенберга, что стало основанием для восстановления их на научной работе.

В марте 1945 года в университете Бонна лаборант-поляк нашёл затолканные в унитаз страницы списка Озенберга; список попал в руки MI6, которая передала его американской разведке. Американский майор Роберт Б. Стейвер, шеф секции реактивного оружия отдела исследований и разведки Артиллерийского корпуса Армии США, использовал список Озенберга для составления своего списка германских учёных, которые должны были быть задержаны и допрошены; Вернер фон Браун, главный ракетчик нацистов, возглавлял список майора Стейвера.

Идентификация

Операция «Беспросветность» (англ. Operation Overcast). Начальным намерением майора Стейвера был только допрос учёных, однако то, что он узнал, изменило цели операции. 22 мая 1945 года он отправил телеграмму в Пентагон полковнику Джоэлу Холмсу с настоянием эвакуировать германских учёных и их семьи, как крайне «важных для успеха в Тихоокеанской войне». Большинство инженеров из списка Озенберга работали на балтийском побережье в исследовательском центре германской армии Пенемюнде, разрабатывая ракеты Фау-2; после захвата союзники сначала поселили их вместе с семьями в Ландсхуте, в южной Баварии.

Начиная с 19 июля 1945 года, американский Объединённый комитет начальников штабов (JCS) управлял захваченными ракетчиками в рамках программы под названием операция «Оверкаст» (операция «Беспросветность»). Однако, когда название «лагерь Оверкаст» о квартирах учёных стало известно в округе, в марте 1946 года программа была переименована в операция «Скрепка» (англ. Operation Paperclip). Вопреки попыткам засекречивания, спустя год пресса взяла интервью у некоторых из учёных.

В ходе операции «Алсос» разведка союзников описывала физика-ядерщика Вернера Гейзенберга, главу немецкой ядерной программы накануне Второй мировой войны, как « … более ценного для нас, чем десять дивизий немцев». Вдобавок к ракетчикам и ядерщикам, союзники искали химиков, физиков и разработчиков морского вооружения.

Тем временем технический директор ракетного центра германской армии, Вернер фон Браун, содержался в секретной тюрьме P.O. Box 1142 в Форт-Ханте, Вирджиния в Соединённых Штатах. Так как о существовании тюрьмы не было известно Международному Красному Кресту, её функционирование было нарушением со стороны США Женевских Конвенций. Хотя допрашивающие фон Брауна давили на него, его не пытали.

Захват и заключение

Ранее в США был создан Соединённый подкомитет по целям разведки (англ. Combined Intelligence Objectives Subcommittee, CIOS). Эта организация обеспечивала информацией о целях T-Force, в число которых входили технологии научных, военных и промышленных объектов (в том числе их персонал). Приоритетными были передовые технологии, такие как инфракрасные, которые могли быть использованы в войне с Японией; нахождение технологий, годных в войне с Японией; и наконец остановка исследований. Проект по остановке исследований носил кодовое название «проект Тихая гавань» (англ. «Project Safehaven») и не был изначально направлен против Советского Союза; скорее считалось, что германские учёные могут эмигрировать и продолжить свои исследования в таких странах, как Испания, Аргентина и Египет, которые симпатизировали нацистской Германии.

Большая часть усилий американцев была сосредоточена на Саксонии и Тюрингии, которые должны были с 1 июля 1945 года войти в советскую зону оккупации. Многие из германских исследовательских центров вместе с персоналом были эвакуированы в эти земли, в частности из района Берлина. Опасаясь, что передача под советский контроль может ограничить для американцев возможность использования германского научного и технического опыта и не желая, чтобы Советский Союз получил выгоду от этого опыта, США предприняли «операцию по эвакуации» научного персонала из Саксонии и Тюрингии посредством таких приказов:

По приказу военного правительства вы обязаны вместе с семьёй и багажом, настолько большим, сколько вы в состоянии нести, явиться завтра в 13:00 (пятница, 22 июня 1945) на городскую площадь в Биттерфельд. Вам не нужно нести зимнюю одежду. Нужно взять лёгкие вещи, такие как документы, драгоценности и тому подобное. Вас отвезут на автомобиле на ближайшую железнодорожную станцию. Оттуда вы отправитесь в путешествие на Запад. Пожалуйста, сообщите доставившему это письмо, насколько велика ваша семья.

В 1947 году эта операция эвакуации охватила около 1800 техников и учёных, а также 3700 членов их семей. Эти люди, имеющие специальные знания или умения, были заключены в центры допросов, такие как носивший кодовое название «Мусорный ящик» (англ. DUSTBIN), где их держали в заключении и допрашивали, в некоторых случаях месяцами.

Некоторые учёные были набраны для операции «Оверкаст», а большинство были переправлены в деревни, где они не имели ни исследовательского оборудования ни работы; их снабдили стипендией и обязали дважды в неделю являться с докладом в полицейский участок, чтобы они не могли уехать. Директива Объединённого Командования об исследованиях и обучении устанавливала, что техники и учёные будут освобождены «только после того, как все заинтересованные службы удовлетворены полученной от них разведывательной информацией».

5 ноября 1947 года Управление военного правительства Соединённых Штатов (OMGUS), имевшее юрисдикцию над западной частью оккупированной Германии, провело конференцию о статусе эвакуированных, денежных требованиях, что эвакуированные зарегистрированы против законов США и о «возможных нарушениях США законов ведения войны или правил оккупации». Директор разведки OMGUS Р. Л. Уэлш инициировал программу по переселению эвакуированных в страны Третьего мира, названную немцами «программой джунглей» (нем. «Urwald-Programm») генерала Уэлша, однако эта программа никогда не принималась всерьёз. В 1948 году эвакуированные получили подъёмные для переселения на сумму 69.5 миллионов рейхсмарок из США, которые вскоре существенно подешевели вследствие валютной реформы, в ходе которой в обращение была введена немецкая марка как официальная валюта западной Германии.

Джон Гимбел заключает, что США заморозили лучшие умы Германии на три года, чем затруднили для Германии послевоенное восстановление.

Учёные

В мае 1945 года американский военный флот получил в своё распоряжение доктора Герберта Вагнера, изобретателя ракеты Henschel Hs 293; два года он сначала работал в Центре Специальных Устройств (англ. Special Devices Center), в замке Гаулд и в Хемпстед Хаус, Лонг Айленд, Нью-Йорк; в 1947 году его перевели на базу военно-морской авиации Пойнт Мугу.

В августе 1945 года полковник Холгер Тофтой, глава ракетного отделения отдела исследования и разработки Артиллерийского корпуса Армии США, предложил сначала одногодичные контракты ракетостроителям; 127 из них приняло предложение. В сентябре 1945 года первая группа из семи учёных ракетчиков прибыла в Форт Стронг (Бостонская бухта): Вернер фон Браун, Эрих В.Нойберт, Теодор А.Поппель, Аугуст Шульце, Эберхард Реес, Вильгельм Юнгерт и Вальтер Швидецки.

В конце 1945 года три группы ракетчиков прибыли в США для работы в Форт Блисс, Техас и в Уайт Сэндс Проувинг Граундз, Нью-Мексико, как «специальные сотрудники военного департамента».

В 1946 году Бюро шахт Соединённых Штатов трудоустроило семерых германских учёных в области разработки синтетического топлива на химическом заводе Fischer-Tropsch в городе Луизиана в штате Миссури.

В начале 1950 года право на легальное проживание в США для некоторых специалистов из проекта «Скрепка» было получено через американское консульство в Сьюдад-Хуарес, Чиуауа в Мексике; таким образом нацистские учёные законно въезжали в США из Латинской Америки.

86 авиаинженеров были переправлены в Райт Филд, где США держали самолёты и оборудование люфтваффе, захваченные в ходе операции «Lusty» (Luftwaffe Secret Technology — Секретная технология люфтваффе).

Корпус связи Армии США получил 24 специалиста — среди них физики Георг Гоубау, Гюнтер Гуттвейн, Георг Хасс, Хорст Кедесди и Курт Леговец; физические химики Рудольф Брилль, Эрнст Баарс и Эберхард Бот; геофизик доктор Хельмут Вейкманн; оптик Герхард Швезингер; инженеры Эдуард Гребер, Рихард Гюнтер и Ганс Циглер.

В 1959 году в США прибыли 94 человека из операции «Скрепка», среди них Фридвардт Винтерберг и Фридрих Виганд. Всего в ходе операции «Скрепка» до 1990 года в США было импортировано 1600 человек, как часть интеллектуальных репараций Германии США и Великобритании, около 10 миллиардов долларов США в патентах и промышленных технологиях.

В последнее десятилетие была исследована деятельность во время войны некоторых учёных, прошедших через операцию «Скрепка». Так, например, библиотека авиационной медицины на военно-воздушной базе Брукс в Сан-Антонио, Техас, была названа в 1977 году в честь Губертуса Штругхольда. Однако она была переименована, так как документы Нюрнбергского процесса связывают Штругхольда с медицинскими экспериментами, в ходе которых пытали и убивали заключённых из Дахау.

Артур Рудольф был депортирован в 1984 году, хотя ему и не было выдвинуто обвинение, и Западная Германия предоставила ему своё гражданство. Схожим образом Георг Рикней, прибывший в Соединённые Штаты в ходе операции Скрепка в 1946 году, был возвращён в Германию в 1947 году, чтобы предстать перед трибуналом по военным преступлениям в Дора-Миттельбау, был оправдан и вернулся в США в 1948 году, впоследствии стал гражданином США.

Ключевые фигуры

• Ракетостроение: Руди Бейхель, Магнус фон Браун, Вернер фон Браун, Вальтер Дорнбергер, Вернер Дам, Конрад Данненберг, Курт Х. Дебус, Эрнст Р. Г. Экерт, Краффт Арнольд Эрике, Отто Хиршлер, Германн Х. Курцвег, Фриц Мюллер, [www.astronautix.com/astros/reisig.htm Герхард Рейзиг], Георг Рикней, Артур Рудольф, Эрнст Штулингер, [www.astronautix.com/astros/rosinski.htm Вернер Розински], Эберхард Реес, Людвиг Рот, Бернхард Тессманн, Оскар Холдерер
• Авиастроение: Александер Мартин Липпиш (нем.), Ханс фон Охайн, Ганс Мультхопп, Курт Танк
• Медицина: Вальтер Шрайбер, Курт Блюме, Губертус Штругхольд, Ганс Антманн (Человеческий фактор)
• Электроника: Ганс Циглер, Курт Леховец, Ганс Хольманн, Йоханнес Пленд, Хайнц Шлике
• Разведка: Рейнхард Гелен

Литература и внешние ссылки

• Yves Beon, Planet Dora. Westview Press, 1997. ISBN 0-8133-3272-9
• Giuseppe Ciampaglia: «Come ebbe effettivo inizio a Roma l’Operazione Paperclip.» Roma 2005. In: Strenna dei Romanisti 2005. Edit. Roma Amor
• Henry Stevens, Hitler’s Suppressed and Still-Secret Weapons, Science and Technology. Adventures Unlimited Press, 2007. ISBN 1-931882-73-8
• John Gimbel, «Science Technology and Reparations: Exploitation and Plunder in Postwar Germany» Stanford University Press, 1990 ISBN 0-8047-1761-3
• Linda Hunt, [cndyorks.gn.apc.org/yspace/articles/nazis.htm Arthur Rudolph of Dora and NASA], Moment 4, 1987 (Yorkshire Campaign for Nuclear Disarmament)
• Linda Hunt, Secret Agenda:The United States Government, Nazi Scientists, and Project Paperclip, 1945 to 1990. St Martin’s Press — Thomas Dunne Books, 1991. ISBN 0-312-05510-2
• Linda Hunt, [books.google.com/books?id=DAYAAAAAMBAJ&lpg=PA2&pg=PA2 U.S. Coverup of Nazi Scientists] [thebulletin.org The Bulletin of the Atomic Scientists]. April, 1985.
• Matthias Judt; Burghard Ciesla, «Technology Transfer Out of Germany After 1945» Harwood Academic Publishers, 1996. ISBN 3-7186-5822-4
• Michael C. Carroll, Lab 257: The Disturbing Story of the Government’s Secret Germ Laboratory. Harper Paperbacks, 2005. ISBN 0-06-078184-X
• John Gimbel «[links.jstor.org/sici?sici=0032-3195(1986)101%3A3%3C433%3AUPAGST%3E2.0.CO%3B2-J U.S. Policy and German Scientists: The Early Cold War»], Political Science Quarterly, Vol. 101, No. 3 (1986), pp. 433-51
• Clarence G., Lasby «Project Paperclip: German Scientists and the Cold War» Scribner (February 1975) ISBN 0-689-70524-7
• Christopher Simpson, Blowback: America’s Recruitment of Nazis and Its Effects on the Cold War (New York: Weidenfeld & Nicolson, 1988)
• Wolfgang W. E. Samuel American Raiders: The Race to Capture the Luftwaffe’s Secrets (University Press of Mississippi, 2004)
• Koerner, Steven T. [muse.jhu.edu/login?uri=/journals/comparative_technology_transfer_and_society/v002/2.1koerner.html «Technology Transfer from Germany to Canada after 1945: A Study in Failure?»]. Comparative Technology Transfer and Society, Volume 2, Number 1, April 2004, pp. 99-124
• C. Lester Walker [www.scientistsandfriends.com/files/secrets.doc «Secrets By The Thousands»], Harper's Magazine. October 1946
• John Farquharson [links.jstor.org/sici?sici=0022-0094%28199701%2932%3A1%3C23%3AGOETBA%3E2.0.CO%3B2-X&size=LARGE «Governed or Exploited? The British Acquisition of German Technology, 1945-48»] Journal of Contemporary History, Vol. 32, No. 1 (Jan., 1997), pp. 23-42
• [www.gwu.edu/~nsarchiv/radiation/dir/mstreet/commeet/meet13/brief13/tab_f/br13f3.txt 1995 Human Radiation Experiments Memorandum: Post-World War II Reccruitment of German Scientists—Project Paperclip]
• [www.conspiracyarchive.com/NWO/project_paperclip.htm Operation Paperclip Casefile]
• [www.nationalarchives.gov.uk/releases/2006/march/recent.htm Employment of German scientists and technicians: denial policy] UK National archives releases March 2006.
• [www.scientistsandfriends.com Objective List of German and Austrian Scientists] (Microsoft Word). Joint Intelligence Objectives Agency. Проверено 10 апреля 2007. [www.webcitation.org/67womzVt6 Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].
• [www.bbc.com/news/world-us-canada-32620119 BBC:«German-born US rocket expert Oscar Holderer dies at 95»]

Отрывок, характеризующий Операция «Скрепка»

– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.