Операция «Цербер»

Операция «Цербер»
Основной конфликт: Вторая мировая война
Дата	11 — 13 февраля 1942 года
Место	Брест — Ла-Манш — Па-де-Кале — Северное море — Вильгельмсхафен
Итог	Германские ВС выполнили поставленные задачи.
Противники
Великобритания Германия
Командующие
Бертран Рамсей Отто Цилиакс
Силы сторон
6 эсминцев + 3 в резерве, 32 торпедных катера, 450 самолетов, 2 линкора, 1 тяжелый крейсер, 6 эсминцев, 14 миноносцев, 28 торпедных катеров, 284 самолета.
Потери
1 эсминец потоплен, 1 сильно поврежден, 42 самолета уничтожены, либо повреждены 40 человек погибло, 20 человек ранены 3 эсминца сильно повереждены 3 корабля легко повреждены 22 самолета уничтожены, либо повреждены, 36 человек погибли 2 пропали без вести

Операция «Цербер» (в литературе встречается Операция «Церберус» от англ. Operation Cerberus, нем. Zerberus позже Cerberus) — немецкое название операции по передислокации трех крупных надводных кораблей Кригсмарине из Бреста в Германию. В англоязычной литературе известна как «Рывок через Ла-Манш» (англ. Channel Dash).

Предыстория

Операции по проводке надводных кораблей через Ла-Манш проводилась немцами не раз, так например незадолго до описываемых событий:

• 27 ноября 1941 года прорыв через Дуврский пролив «Sperrbrecher 52» (вспомогательный крейсер «Комет») с запада на восток.
• В первой половине декабря «Sperrbrecher 53» (вспомогательный крейсер «Тор») с востока на запад.

Отличительной чертой операции «Цербер» является как количество проводимых кораблей, так и количество задействованных сил кригсмарине и люфтваффе для обеспечения успешного выполнения этой операции. Кроме того, апогей операции приходится на середину дня.

Зимой 1941—1942 года в Бресте базировались «Scharnhorst» (флаг вице-адмирала Цилиакса, капитан 1 ранга Хоффманн), «Gneisenau» (капитан Отто Файн), «Prinz Eugen».

12 января 1942 в ставке фюрера было принято решение о передислокации кораблей «брестской группы» в порты Германии. Расстояние между Брестом и Вильгельмсхафеном ~850 миль.

Подготовка

Командование этой операцией было поручено вице-адмиралу Отто Цилиаксу. Начальник штаба — капитан 1 ранга Рейнике. Для проведения операции были привлечены 6 эсминцев, 14 миноносцев, 28 торпедных катеров: ЭМ: «Z-29» (кап. 1 ранга Эрих Бей (англ.)), «Richard Beitzen» (кап. 1 ранга Бергер), «Paul Jacobi», «Hermann Schoemann», «Friedrich Inn», «Z-25» ММ: «Jaguar», «Falke», «Iltis», «Kondor», «Seeadler», 2-я флотилия: «T-11», «T-2», «T-4», «T-5», «T-12»; 3-я флотилия (командующий корветтен-капитан Ганс Вильке): «T-13», «T-15», «T-16», T-17".

Для взаимодействия с люфтваффе в распоряжение к Цилиаксу прибыл полковник авиации Ибель, который должен был руководить действиями истребителей.

Между 22 января и 10 февраля пилоты истребительных подразделений люфтваффе, которые базировались во Франции и странах Бенилюкса, провели совместно с кригсмарине восемь крупных учений — 450 самолето-вылетов. За организацию и обеспечение истребительного прикрытия отвечал полковник Адольф Галланд, недавно назначенный инспектором (командующим) истребительной авиацией. В его распоряжении имелось 252 истребителя Bf.109 и Fw-190 из состава 1, 2 и 26-й истребительных эскадр и истребительного училища люфтваффе в Виллакубле под Парижем ещё около 30 ночных истребителей Bf.110.

Радиоэлектронной борьбой руководил генерал Вольфганг Мартин: была проведена разведка несущих частот береговых РЛС и их примерного географического положения, разработаны передатчики помех (для ослепления индикаторов вражеских РЛС), выбраны точки их базирования и выверен график их включения (противник не должен догадаться о проведении операции). Поэтому передатчики включались на короткое время, и у британцев создавалось впечатление о непонятных явлениях в атмосфере.

Был продуман ряд мероприятий по дезинформации противника. На корабли загружались ящики с пробковыми шлемами и бочки с маслом, с надписями на таре: «Для использования в тропиках». До самого последнего момента (выхода кораблей) продолжалось почтовое и прачечное обслуживание экипажей.

Задача определения курса эскадры от Бреста до Северного моря легла на плечи капитана 1 ранга Гисслера, флагманского штурмана адмирала Цилиакса. Командующий тральными силами германского флота контр-адмирал Фридрих Руте обеспечивал безопасный путь для эскадры. Его корабли (тральщики) завершив очистку каждый своего сектора, отмечали фарватер буями и плавучими огнями. Но Руге не смог одинаково хорошо отметить протраленный фарватер по всей его длине, так как чрезмерный расход буев со складов во Франции мог вызвать подозрения. Он решил эту проблему просто. Он начал направлять катерные тральщики в Ла-Манш, где они должны были изображать плавучие маяки.

Ночью, во время выхода кораблей из базы британцами была произведена атака 18 «Веллингтонами». Ни одна из бомб корабли не поразила, а экипажи самолетов RAF не заметили в гавани Бреста ничего необычного.

Ход операции

22:45 11 февраля соединение (оба линкора, крейсер и шесть эсминцев) покинуло Брест.

2-я флотилия вышла из Гавра, 3-я из Дюнкерка обе присоединились к эскадре около 10 часов утра когда та миновала меридиан устья Сены. У мыса Гри-Не в эскортирование включилась 5-я флотилия (пять кораблей типа 23/24)

8:50 над соединением появилась первая группа истребителей прикрытия — ими были Bf.110

Кроме того два самолета, оборудованных передатчиками РЛ помех, начали излучение с целью помешать обнаружению большой группы самолетов, сопровождающей корабли. Когда корабли достигли зоны работы британских береговых РЛС были задействованы и немецкие береговые станции помех. Их действие было настолько эффективно, что часть британских РЛС пришлось выключить, а функционирующие станции начали изменять рабочие частоты, чтобы уйти от помех. Британцы ещё долго считали, что имеют дело с каким-то неизвестным атмосферным явлением. Около 10 часов утра, одна из британских РЛС перешла на такую высокую частоту, что немцы не смогли создать ей помеху. С неё и поступило сообщение о немецких самолетах летающих над проливом на малой высоте. В районе 11 часов Bf.110 были сменены на Bf.109 из JG-2. Когда корабли миновали устье Соммы, над ними пролетала пара «Спитфайров» (британские истребители возвращались из рейда в воздушное пространство Северной Франции. Обнаружив крупные корабли немцев летчики (груп-кептен Виктор Бимиш и винг-коммандер Кинли Финли Бойд (14 побед у каждого)) тем не менее решили сохранять радиомолчание и в штабе британских ВМС о немецких кораблях узнали только через 30 минут после посадки.

12.20 атака 5 торпедных катеров. (?)

12:30 корабли втянулись в самую узкую часть Ла-Манша, и вошли в зону ответственности JG-26. Группу из самолетов 8-й и 9-й эскадрилий вел командир III./JG-26 майор Герхард Шёпфель.

12:45 Цилиакс находился в 10 милях от Кале, когда его соединение было атаковано 6-ю самолетами-торпедоносцами 825-й эскадрильи авиации флота (англ. Fleet Air Arm, FAA) в сопровождении 10 истребителей. Германские истребители находились выше и сразу спикировали, чтобы перехватить «Суордфиши». Тем не менее Пилотам 10 «Спитфайров» удалось сбить 3 машины из 9-й эскадрильи. Более 80 зенитных орудий на германских кораблях развернулись на левый борт чтобы встретить эту самоубийственную атаку. Все 6 самолетов 825-й эскадрильи под командованием лейтенант-коммандера Юджина Эсмонда были сбиты.

13:30 мыс Гри-Не (фр. Gris-Nèz).

13.45 (?) Слева по борту в «Шарнхорста» взлетели фонтаны воды. Это с большим опозданием открыли огонь береговые батареи. Их снаряды безвредно падали в воду далеко от германских кораблей (33 выстрела 234-мм орудиями). Головной эсминец сразу начал ставить дымовую завесу. Через несколько минут артиллеристы батарей Дувра (Dover) прекратили огонь, так как в дыму и тумане потеряли цель.

14:31 в 30 м по левому борту «Шарнхорста» прогремел взрыв. Сработал магнитная мина, (погода была плохая с кораблей не различали вешки, выставленные ранее прошедшим тральщиком). На корабле из-за повреждения предохранителей вышли из строя электрические системы, оставив все помещения без освещения на 20 минут. Оставшиеся без питания аварийные выключатели на котлах и турбинах не позволили сразу остановить турбины.

Отто Цилиакс перенес флаг на эсминец «Z-29». С поврежденным кораблем осталось 4 миноносца. «Гнейзенау» и «Принц Ойген» пошли дальше.

Спустя 18 минут после взрыва (на «Шарнхорсте») запустили первую турбину, через 6 минут — вторую и в 15.01 —третью, что позволило дать ход в 27 узлов. Вскоре после этого двухмоторный бомбардировщик сбросил несколько бомб в 90 м от левого борта, которые не причинили повреждений. Чуть позже «Шарнхорст» в течение 10 минут атаковали 12 «Бофортов», но их отогнали зенитный огонь и истребители люфтваффе. Затем удалось уклониться от торпеды, сброшенной самолетом с кормового угла.

14:40 группу эскорта атаковала эскадрилья «Харрикейнов» с пушечным вооружением. Повреждения получили эсминец «Ягуар» и миноносец «Т-13», британцы потеряли 4 самолета.

Атака эсминцами ВМФ Великобритании

План перехвата был составлен вице-адмиралом Рамсеем при участии кэптена Пайзи (Пизи). В плане исходили из того что прорыв немецких кораблей будет осуществляться ночью. Флотилии были в полной боевой готовности у Гарвича англ. Harwich. Командир 21-й флотилии эсминцев (кавалер ордена «За заслуги») кэптен К. Т. М. Пайзи (Пизи) на лидере «Кэмпбелл», база Гарвич. Состав один эсминец «Вивейшэс» (Vivacious) и приданная 16-я флотилия (под командованием кэптена Дж. П. Уайта) в составе лидера «Маккей», эсминцев «Уитшед», «Вустер» и «Уолпол»

11:45 был получен сигнал из Дувра о прохождении немецкими кораблями Булони. Немедленно корабли двинулись в составе двух дивизионов (1-й: «Кэмпбелл», «Вивейшэс», «Вустер»; 2-й: «Маккей», «Уитшед», «Уолпол») на перехват.

13:00 «Уолпол» из-за аварии с машиной (проблемы с подшипниками гребного вала) повернул обратно. Вскоре после этого два звена германских бомбардировщиков атаковали «Маккей» (безрезультатно), а еще через несколько минут соединение было атаковано британским (своим же) бомбардировщиком «Хэмпден».

15:17 крупные немецкие корабли были обнаружены радаром «Кэмпбелла».

15.40 установлен визуальный контакт. Скорее случайно, чем организовано атака соединения совпала по времени с атакой британскими торпедоносцами «Бофорт», что позволило эсминцам 1-го дивизиона сблизиться с целью на дистанцию 16 кабельтовых. Эсминец «Вустер» принял всю тяжесть бортовых залпов с «Гнейзенау» и «Принца Ойгена». Его командир лейтенант-коммандер Коутс приказал экипажу приготовится оставить корабль. Не имея возможности двигаться и сражаться (17 убитых 45 раненых из 130 человек экипажа), «Вустер» находился в гибельном положении в тот момент, когда немцы прошли мимо, не обращая внимания на горящий, тонущий корабль (немцы считали что он обречен).

4 британских эсминца вернувшись на поле боя взяли в охранение поврежденный «Вустер» и сопроводили его назад в Гарвич, подвергаясь неоднократным атакам своих и немецких бомбардировщиков.

«Z-29» тоже вел огонь по британским эсминцам в последние минуты боя. Один из его собственных снарядов разорвался, не успев вылететь из ствола. Из-за повреждений эсминец на 20 минут потерял ход. Цилиаксу пришлось переходить на «Герман Шеманн»; пока с помощью шлюпок пересаживали командующего «Шарнхорст» нагнал эсминец.

18.00 «Шарнхорст» подошел к побережью Голландии. В 19.16 за его кормой упало несколько бомб, сброшенных с большой высоты.

Истребители Люфтваффе и зенитная артиллерия кораблей сбили 12 бомбардировщиков «Хемпден» и «Блейнхейм», 6 торпедоносцев «Свордфиш», 6 «Харрикейнов», 8 «Спитфайров», а также 4 двухмоторных истребителя «Уирлвинд» («Whirlwind»). 14 английских летчиков погибли, а трое попали в плен (в т.ч. литовец). Еще два «Спитфайра» столкнулись в облаках, и один пилот погиб. Люфтваффе потеряли 7 истребителей, погибли 4 пилота.

19.55 на мине подорвался «Гнейзенау» (около острова Терсхеллинг, Голландия).

20.30 эскадра прошла мимо острова Тексел.

21.34 с правого борта «Шарнхорста» на глубине 24 м взорвалась еще одна магнитная мина. На две минуты вышли из строя гирокомпасы и освещение. Снова пришлось остановить все турбины: левую и среднюю заклинило, а правая оставалась исправной.

3.50 13 февраля вместе с двумя эсминцами «Гнейзенау» стал на якорь в Гельголандской бухте (Helgoland bight).

8.00 «Шарнхорст» встретил несколько задержавший его продвижение лед в устье реки Яде. Вице-адмирал Цилиакс снова перенес на него флаг; днем корабль пришел в Вильгельмсхафен.

Всего в атаках на соединение участвовало 242 британских самолета, из которых на цель смогли выйти всего 39. За ночь (12-13 февраля) британские лётчики совершили более 740 самолето-вылетов. Без результатов. («Но из стартовавших 242 самолетов 188 вообще не обнаружили Цилиакса. 15 бомбардировщиков были сбиты. И только 39 самолетов атаковали германские корабли, но не добились ни единого попадания. А вдобавок часть бомб была сброшена на возвращающиеся британские эсминцы.»)

Награды

Командир соединения торпедоносцев лейтенант-коммандер Юджин Эсмонд за проявленную самоотверженность был посмертно награждён Крестом Виктории. Цилиакс и Хоффманн были награждены Рыцарскими крестами за этот прорыв. Капитан 1 ранга Гисслер получил Золотой Германский крест. Командир «Гнейзенау» Отто Файн награждён не был.

Оценка

В Палате общин (Великобритании) состоялось разбирательство по поводу беспрепятственного перехода немецких кораблей. Явно расстроенный, но сохраняющий достоинство Черчилль заявил: «Хотя это может оказаться несколько неожиданным для парламента и народа, я должен заявить, что по мнению Адмиралтейства — с которым я поддерживаю самую тесную связь — уход немецкой эскадры из Бреста привел к решительному изменению военной ситуации в нашу пользу»

«Нью Стейтсмен» потребовал объяснить, как это стало возможным, чтобы КВВС сбросили на 3 германских корабля более 4000 тонн бомб, но при этом те «сумели полным ходом уйти из Бреста».

Консервативная лондонская «Таймс» выразила удивление и разочарование всей Британии, написав: «Вице-адмирал Цилиакс преуспел там, где потерпел неудачу герцог Медина-Сидония… Ничто более оскорбительное для гордости морской державы не происходило в наших отечественных водах с XVII века.»

Примечания

• «Шарнхорст» в результате подрыва на двух донных минах принял около 1500 т воды, от сотрясения пострадали ТЗА, ремонт — 4 месяца.
• В ночь на 27 февраля ремонтировавшийся в Киле «Гнейзенау» был поражен британской 1000 фнт бомбой в районе первой башни ГК, что привело к окончательному выходу корабля из строя.

Литература

• Preston A. «„V&W“ class destroyers 1917—1945» (London, 1971)
• C.У. Роскилл «Флаг Святого Георгия» Изд. АСТ Москва 2002 г.

Ссылки

• [www.scharnhorst-class.dk/scharnhorst/history/scharncerberus.html Operation «Cerberus» (11 — 13 February 1942)]
• [www.allaces.ru/cgi-bin/s2.cgi/ge/istr/episodes/420212.dat Операция «Cerberus» и «Donnerkeil»]
• [militera.lib.ru/research/tuleja/07.html MiliteraLib Сумерки морских богов (Глава 7. Отчаянный прорыв)]

Отрывок, характеризующий Операция «Цербер»

– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.