Операция Рейнхард

Операция Рейнхардт (нем. Aktion Reinhardt или Einsatz Reinhardt) — кодовое название государственной программы Третьего рейха по систематическому истреблению евреев и цыган в генерал-губернаторстве. В ходе «Операции Рейнхардт» с июля 1942 года по октябрь 1943 года в трёх лагерях смерти (Белжец, Собибор и Треблинка) были убиты свыше двух миллионов евреев и около 50 000 цыган из пяти округов генерал-губернаторства (Варшава, Люблин, Радом, Краков и Галиция).

Предыстория

Невозможно точно установить, когда был отдан приказ уничтожить евреев Европы, так как нет ни одного письменного свидетельства о его существовании. Нет также уверенности, что такой приказ когда-либо был отдан в письменном виде Гитлером. По мнению авторов «Катастрофы европейского еврейства», к решению о массовом уничтожении евреев нацистами привела оккупация Польши, еврейское население которой превышало 3 млн человек. Отказ от идеи эмиграции начался уже осенью 1940 года. Профессор Петер Лонгерих полагает, что несмотря на массовые расстрелы в 1941 году переход к поголовному уничтожению начался только в конце весны 1942 года.

Айнзатцгруппы и полицейские батальоны начали уничтожать евреев-мужчин в возрасте от 17 до 45 лет сразу после нападения Германии на СССР. С сентября-октября 1941 года мобильные карательные части перешли к массовому уничтожению также женщин и детей.

Для решения организационных проблем уничтожения евреев Рейнхард Гейдрих созвал 20 января 1942 года «Ванзейскую конференцию». В конференции приняли участие представители всех задействованных в так называемом «окончательном решении еврейского вопроса» организаций. Йозеф Бюлер, заместитель Ганса Франка, выступил с заявлением, что было бы желательно начать решение этого вопроса в генерал-губернаторстве, по причине отсутствия проблем с организацией транспорта и исполнения этой операции. Евреи должны были быть удалены с территории генерал-губернаторства как можно быстрее, так как именно здесь «еврей, как носитель заразы» представлял особенную опасность. К тому же, из двух с половиной миллионов евреев, живущих на этой территории, большая часть была неработоспособна.

Результатом конференции стало единство мнений о перемещении евреев Европы на восток и их убийстве.

Задание Гиммлера

Проведение операции Генрих Гиммлер поручил начальнику полиции и СС Люблинского района Одило Глобочнику, который был назначен на эту должность в 1939 году. В нём Гиммлер видел того, кто «как никто другой создан для колонизации Востока», как он писал в письме от 4 августа 1943 года, когда речь шла об отставке Глобочника. 21 июля 1941 года Гиммлер назвал всё сделанное и запланированное Глобочником в округе Люблин программой Генрих. В этой области как часть «программы Генрих» имело место также выполнение «операции Рейнхард».

К названию операции имеют отношение два имени:

1. Государственный секретарь министерства финансов Рейха Фриц Рейнхардт
2. Рейнхард Гейдрих, шеф РСХА, убитый в июне 1942 года в Праге в результате покушения.

Можно только косвенно установить, когда Одило Глобочник, руководитель «операции Рейнхардт», получил от рейхсфюрера СС приказ об уничтожении евреев. Адольф Эйхманн сказал на процессе в Иерусалиме, что Гейдрих сообщил ему спустя два или три месяца после нападения на Советский Союз о том, что фюрер приказал физически уничтожить евреев. Эйхман говорил, что Гейдрих приказал ему:

«Езжайте к Глобочнику. Рейхсфюрер уже дал ему соответствующие указания. Взгляните, насколько он продвинулся со своим проектом.»

В Люблине Эйхманн был в одном из лагерей, где Кристиан Вирт объяснил ему устройство газовых камер для удушения евреев. Вирт был первым комендантом лагеря смерти Белжец и позднее инспектором всех лагерей «операции Рейнхардт». Перед этим он принимал участие в программе эвтаназии (Операция T4). Таким образом, Глобочник был посвящён в планы уничтожения евреев уже летом 1941 года.

Часто в литературе в качестве даты отдачи приказа Глобочнику приводится июль 1941 года. Последние исследования исходят из того, что осенью 1941 года Гиммлер отдал приказ уничтожить всех евреев генерал-губернаторства, которых невозможно было использовать для принудительного труда.

Цели

«Операция Рейнхардт» по замыслу своего руководителя Одило Глобочника имела четыре этапа:

• выселение;
• оценка рабочей силы;
• оценка имущества;
• захват скрытых ценностей и недвижимости.

Проведение

Три дополнительных лагеря смерти

Убийство евреев происходило в трёх лагерях. Концентрационные лагеря Белжец (начал работать в марте 1942 года) и Собибор (с мая 1942 года) находились в округе Люблин, Треблинка (с июля 1942 года) — в округе Варшава. Лагеря находились в отдалённых областях, однако вблизи железных дорог. По размерам они были небольшими, от 300 до 400 метров шириной, 400—500 метров длиной.

Лагеря производили впечатление временных. Каждый из них был вначале оборудован тремя газовыми камерами. Умерщвления производились с помощью угарного газа. Этот газ был выбран, потому что персонал был обучен убивать с его помощью уже во время операции «эвтаназии». Газ вырабатывался дизельными моторами. Оборудования лагерей смерти не хватало для выполнения поставленных задач, поэтому очень скоро их стали расширять.

В каждом лагере было занято от 20 до 30 человек немецкого персонала. Для охраны использовали от 100 до 120 так называемых «травников».

Персонал

Для убийства двух миллионов евреев в генерал-губернаторстве нацистам потребовалось на удивление мало персонала. Он состоял из «исполнительного штаба Рейнхардт» в Люблине под руководством штурмбаннфюрера СС Германна Хёфле и 92 немецких «экспертов» из программы «эвтаназии». Наиболее известны из них Кристиан Вирт, Франц Штангль, Ирмфрид Эберль, Франц Рейхлейтнер, Готтлиб Херинг и Курт Хуберт Франц. Немало было выходцев из Австрии. Кроме того, было около тысячи добровольцев из числа украинцев и литовцев, так называемых травников. В Травниках находился учебный лагерь. Кроме того, в операции принимали участие полицейские, военнослужащие вермахта и СС, железнодорожный персонал и служащие администраций, содействовавшие депортациям.

Немецкий персонал лагерей составляли 92 человека (новейшие исследования говорят о примерно ста), которые подчинялись при проведении «операции Рейнхардт» канцелярии фюрера. Все эти люди были участниками «операции T4», программы «эвтаназии». Тесная связь «операции Рейнхардт» с T4 не ограничивалась общим персоналом: в строительстве лагерей также принимали участие специалисты из «операции T4». Имели место частые проверки лагерей ведущими функционерами T4. Служащие лагерей обращались с различными ходатайствами также к руководству T4 в Берлине.

Еженедельно курьер из T4 доставлял из Берлина на имя Вирта денежное жалование и почту для лагерей. Кроме того, T4 отправляло дополнительное довольствие и паёк (например, большое количество спиртного).

Персонал подчинялся Берлину, оперативно — Глобочнику. Они считались членами СС и имели звания СС. При поступлении на работу они подписывали в бюро Германа Хёфле подписку о неразглашении. Они должны были молчать также после увольнения из «операции Рейнхардт», им не разрешалось фотографировать в лагерях и дать себя подкупить. Полученные свидетельства показывают, что эти обязательства воспринимались не слишком серьёзно. В объяснении нет никакого указания на наказание, которое может последовать за нарушение этих правил.

Участие в операции было добровольным. Франц Штангль, комендант Собибора и Треблинки, рассказывал, что ему была предоставлена возможность решать, хочет ли он ехать под Люблин. Так как он не знал, по его словам, что его там ждёт, он согласился.

Руководство лагерей

Лагерь смерти «операция Рейнхардт»	Комендант	Начало	Конец
Белжец	Кристиан Вирт	декабрь 1941 года	31 июля 1942 года
	Готтлиб Херинг	1 августа 1942 года	декабрь 1942 года
Собибор	Рихард Томалла	март 1942	апрель 1942
	Франц Штангль	май 1942	сентябрь 1942
	Франц Рейхлейтнер	сентябрь 1942	октябрь 1943
Треблинка	Рихард Томалла	май 1942	июнь 1942
	Ирмфрид Эберль	июль 1942	сентябрь 1942
	Франц Штангль	сентябрь 1942	август 1943
	Курт Хуберт Франц	август 1943	ноябрь 1943

Начало убийств

Для организации депортаций Глобочник создал собственный штаб под руководством Германна Хёфле. Штаб информировал сотрудников служб округа Люблин перед началом депортаций о том, что необходимо разделить евреев на станциях отправления на работоспособных и неработоспособных. Все неработоспособные отправлялись в Белжец. Белжец мог принять в день от 4 до 5 транспортов по 1000 евреев в каждом.

17 марта 1942 года начались депортации в лагерь смерти Белжец. Этот факт был известен не только задействованным в операции лицам. Йозеф Геббельс написал 27 марта 1942 года в своём дневнике:

«Сейчас из генерал-губернаторства, начиная с Люблина, выселяют евреев на Восток. При этом применяется довольно варварский и слабо поддающийся описанию метод и от самих евреев мало что остаётся. В общем можно установить, что 60 % из них должны быть ликвидированы, в то время как только 40 % могут быть использованы для работы. Бывший гауляйтер Вены (Глобочник), проводящий эту акцию, делает это довольно осмотрительно и методами, которые не слишком бросаются в глаза. Пророчество фюрера, которым он проводил их на мировую войну, начинает сбываться в самом устрашающем виде.»

В ходе «операции Рейнхардт» в живых ни в коем случае не оставлялось 40 процентов евреев. Лишь некоторые из них, молодые и самые сильные или специалисты в нужных СС областях, оставлялись на некоторое время в живых в качестве «рабочих евреев». «Рабочие евреи» — до тысячи на лагерь — собирали, сортировали и упаковывали одежду и ценности убитых, очищали газовые камеры и хоронили трупы, до тех пор, пока их самих не убивали.

Вскоре возникли трудности. Ёмкость лагерей не позволяла увеличить количество депортируемых, а вермахт затребовал весь подвижной состав железных дорог для своих нужд. В мае 1942 года Вирт и остальной немецкий персонал покинули Белжец, не уведомив об этом подчинённых. В начале мая в Люблин прибыл Виктор Брак из канцелярии Гитлера. Он провёл совещание с Глобочником о дальнейшем ходе уничтожения евреев. Брак объяснил, что «эвтаназия» закончилась и люди из «операции T4» прибудут в Люблин. Об этой встрече Брак доложил Гиммлеру в своём письме от 23 июня 1942 года:

«Уже давно я предоставил часть своих людей в распоряжение бригадефюрера Глобочника по указанию рейхсляйтера Боулера для выполнения его особого задания. На основании его новой просьбы теперь я предоставил дополнительный персонал. По этому поводу бригадефюрер Глобочник высказал соображение провести всю еврейскую операцию настолько быстро, насколько можно, чтобы в один прекрасный день всё не встало, если какие-то трудности заставят нас остановить эту акцию.»

Дополнительные люди понадобились, так как в мае начал свою работу Собибор, а в июле — Треблинка. Транспортная проблема тоже была решена. Карл Вольфф из отдела кадров RFSS получил уведомление от государственного секретаря Альберта Ганценмюллера, который отвечал за железные дороги Рейха, что с 22 июля 1942 года ежедневно будет проходить поезд с примерно 5 000 евреев из Варшавы в Треблинку, а кроме того, дважды в неделю один поезд с 5 000 евреев из Пшемысля в Белжец. Таким образом операция могла быть проведена в ускоренном темпе.

Ускорение было обусловлено приказом Гиммлера от 19 июля 1942 года, которым предписывалось провести «переселение» (кодовое обозначение убийства) всего еврейского населения генерал-губернаторства до 31 декабря 1942 года. После этой даты в генерал-губернаторстве не должно было остаться ни одного еврея.

Никто не был рад этому ускорению больше Глобочника. Он поблагодарил Гиммлера во время инспекции за его визит и за всю работу, которую он получил. С новой работой исполнялись все его тайные желания. Как выглядели эти тайные желания в действительности, известно со слов очевидца Курта Герштейна: Глобочник с гордостью показал ему 17 августа 1942 года лагеря смерти. С готовностью он объяснил своему посетителю функционирование лагерей и назвал «наивысшие достижения». Белжец: 15 000 человек в день, Собибор: 20 000, Треблинка: 25 000. После посещения Герштейн пытался сделать достоянием общественности положение в этих лагерях, однако ему это удалось лишь в небольшой степени.

Чтобы «рационализировать» убийство евреев в августе 1942 года Кристиан Вирт был назначен инспектором всех трёх лагерей. Фактически все три лагеря были в полной готовности к применению в конце лета 1942 года. Количество газовых камер было увеличено, разделение обязанностей при массовых убийствах налажено. Лагеря стали работающим почти без сбоев аппаратом с высокой производительностью. Состав с заключёнными прибывал утром, к вечеру трупы были уже сожжены, одежда складирована. К задержкам могла приводить лишь нехватка транспорта. В так называемой телеграмме Хёфле сообщалось об убитых к концу 1942 года 1 274 166 евреях.

К операции относились также различные мероприятия по внутренней и внешней маскировке: трупы сначала хоронили в огромных могилах, позже выкапывали и сжигали.

Летом 1943 года «операция Рейнхардт» завершилась. Лагерь Белжец был расформирован, оставшиеся в живых евреи были перемещены в другие лагеря. В Треблинке и Собиборе произошли восстания заключённых, которые спасли жизни некоторым из них. Из всех трёх лагерей менее 200 заключённых пережили войну. Лагеря смерти были сровнены с землей и их территории были заново озеленены. Для дополнительной маскировки на территориях бывших лагерей смерти были созданы крестьянские хозяйства.

Баланс

К «операции Рейнхардт» относится также Операция «Праздник урожая». Однако эта операция проводилась не бывшим персоналом «операции Рейнхардт». В начале ноября 1943 года в районе Люблина в течение трёх дней были расстреляны почти все ещё живые евреи в лагерях.

Число убитых евреев составило не менее 1,7 миллионов. В мае 1945 Одило Глобочник сказал одному из своих прежних знакомых на Вёртер-Зе, что с двумя миллионами «улажено».

4 ноября 1943 года Глобочник сообщил Гиммлеру из Триеста, что «операция Рейнхардт» завершена в генерал-губернаторстве 19 октября 1943 года и все лагеря ликвидированы.

В своём ответе Гиммлер благодарил Глобочника и выражал ему благодарность и признательность за большую и неповторимую услугу, которые он оказал всему немецкому народу при проведении операции.

Фактически «операция Рейнхардт» принесла Третьему рейху огромные богатства. Уже летом 1942 года от неё были получены около 50 миллионов рейхсмарок в ценных бумагах, монетах и украшениях, а также около тысячи вагонов текстиля, из них 300 000 новых костюмов. Количество иных ценностей, которые были получены в результате операции, например недвижимости, неизвестно.

Глобочник имел приказ создать картотеку изъятых у евреев ценностей. Однако надзиратели забирали себе всё, что могли, так же поступали и охранники с имуществом убитых.

Окончательный расчёт от 5 января 1944 года содержал следующие цифры:

Сводка

Получено денег	73.852.080,74 RM
Драгоценные металлы	8.973.651,60 RM
Ценности в чеках	4.521.224,13 RM
Ценности в золотых монетах	1.736.554,12 RM
Ювелирные изделия и другие ценности	43.662.450,-- RM
Текстиль	46.000.000,-- RM
Итого	178.745.960,59 RM

См. также

• Sonderabteilung Einsatz R
• Лерх, Эрнст

Литература

• Yitzhak Arad: Belzec, Sobibor, Treblinka: The Operation Reinhard Death Camps. Indiana University Press, Bloomington (Ind.) 1987, ISBN 0-253-34293-7 (engl.)
• Christopher Browning: Ganz normale Männer: Das Reserve-Polizeibataillon 101 und die «Endlösung» in Polen. Rowohlt, Reinbek bei Hamburg 1993, ISBN 3-499-19968-8
• Raul Hilberg: Die Vernichtung der europäischen Juden. Fischer-Taschenbuch-Verlag, Frankfurt a.M. 1990, ISBN 3-596-24417-X
• Ernst Klee, Willi Dreßen, Volker Rieß (Hrsg.): «Schöne Zeiten»: Judenmord aus der Sicht der Täter und Gaffer. S. Fischer, Frankfurt a.M. 1988, ISBN 3-10-039304-X
• Ernst Klee: Was sie taten — Was sie wurden. Frankfurt am Main 1986, ISBN 3-596-24364-5
• Ernst Klee: Das Personenlexikon zum Dritten Reich: Wer war was vor und nach 1945. Fischer-Taschenbuch-Verlag, Frankfurt am Main 2005, ISBN 3-596-16048-0
• Eugen Kogon, Hermann Langbein, Adalbert Rückerl (Hrsg.): Nationalsozialistische Massentötungen durch Giftgas. Fischer-Taschenbuch-Verlag, Frankfurt a.M. 1986, ISBN 3-596-24353-X.
• Gitta Sereny: Am Abgrund. Gespräche mit dem Henker. Franz Stangl und die Morde von Treblinka. Piper, München 1995, ISBN 3-492-11867-4
• Peter Witte, Stephen Tyas: A New Document on the Deportation and Murder of Jews during «Einsatz Reinhardt» 1942. In: Holocaust Genocide Studies 15 (2001), S. 468—486.
• Informationsmaterial des Bildungswerks Stanislaw Hantz e.V.: Belzec, Reader — basiert auf einem bisher unveröffentlichten Manuskript des Historikers und Leiters der Gedenkstätte Belzec Robert Kuwalek

Ссылки

• [www.dhm.de/lemo/html/wk2/holocaust/reinhardt/index.html Deutsches Historisches Museum]  (нем.)
• [www.deathcamps.org/reinhard/reinhardintro_d.html deathcamps.org: Aktion Reinhardt]  (нем.)
• [www.historisches-centrum.de/index.php?id=177 Fotoserie einer Deportation von Juden, die im Rahmen der «Aktion Reinhardt» ermordet wurden, und ihre wissenschaftliche Analyse]  (нем.)
• [www.sobibor.de/index.html Bildungswerk Stanislaw Hantz]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Операция Рейнхард

И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.