Операция в Голландской Ост-Индии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Операция в Голландской Ост-Индии
Основной конфликт: Вторая мировая война, Тихоокеанский театр военных действий

Голландский крейсер «Де Рёйтер»
Дата

14 декабря 1941 — 1 марта 1942

Место

Голландская Ост-Индия, Саравак, Северное Борнео, Бруней

Причина

Желание Японии захватить Голландскую Ост-Индию

Итог

Победа Японии. Япония оккупирует Голландскую Ост-Индию

Противники
Нидерланды Нидерланды

Британская империя:

США США

Японская империя Японская империя
Командующие
Карел Доорман
Арчибальд Уэйвелл
Томас Харт
Хейн Тер Портен
Хисаити Тэраути
Ибо Такахаси
Дзисабуро Одзава
Силы сторон
67 тыс. голландских солдат, 8 тыс. английских и американских[1]
7 крейсеров
27 эсминцев
39 подводных лодок
58 самолётов[L 1]
50 тыс. солдат[1]
3 линкора
8 авианосцев
9 крейсеров
48 эсминцев
18 подводных лодок[L 1]
до 500 самолётов
Потери
2383 человека погибло,
59 733 попало в плен[1]
5 крейсеров
3 эсминца потоплены
671 человек погиб[1]
2 эсминца
11 транспортов
1 тральщик потоплен
  Тихоокеанский театр военных действий Второй мировой войны

Опера́ция в Голла́ндской Ост-И́ндии (19411942) — военная операция войск Нидерландов, Великобритании, США и Австралии по защите Голландской Ост-Индии (в настоящее время Индонезия) и британских протекторатов на острове Борнео: Саравак, Северное Борнео и Бруней (в настоящее время часть Малайзии и Бруней) от вторжения со стороны Японии, проведённая на Тихоокеанском театре военных действий в ходе Второй мировой войны.

После объявления Соединёнными Штатами эмбарго[L 2] на поставку нефти, вооружённые силы Японии (и в особенности её военно-морской флот) оказались в очень тяжёлом положении. Существующих нефтяных запасов хватило бы ненадолго. Поэтому доступ к запасам нефти (а ближайшие такие запасы находились в Голландской Ост-Индии) был для Японии одной из важнейших задач.[L 3] Кроме того, в Голландской Ост-Индии находились запасы и другого стратегического сырья (каучук, олово).





Предшествующие события

С 1937 года Япония вела войну в Китае. В 1938 году произошли столкновения японских войск с Красной Армией у озера Хасан. В 1939 году в результате боев на Халхин-Голе советскими войсками была разгромлена большая группировка японских войск, пытавшихся захватить часть территории Монголии. Именно поражение Японии на Халхин-Голе, как считают некоторые историки, сыграло главную роль в отказе от планов нападения на СССР и выборе южного направления удара[L 4]. 7 декабря 1941 года Япония совершила нападение на американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор, а 8 декабря 1941 года начала военную операцию против английских войск в Малайе, закончившуюся падением Сингапура.

Планы сторон

Япония

Японские удары наносились по пяти направлениям, три из которых пришлись на Голландскую Ост-Индию:

Два оставшихся направления (Пёрл-Харбор и Малайя) были своего рода вспомогательными, направленными на то, чтобы обезопасить операции в Голландской Ост-Индии и получить доступ к ост-индийской нефти[L 2].

На начальном этапе операции командование японским флотом создало два оперативных соединения. Эти соединения были названы Восточным соединением вторжения и Центральным соединением вторжения. Восточное соединение должно было блокировать Яву с востока, захватив остров Целебес (Кема, Манадо и Кендари), острова Амбон, Макасар, Бали, Ломбок, а также Тимор. Центральное соединение должно было действовать в первую очередь против Борнео.[L 5]

Для операций на суше была создана Южная группа армий под командованием генерала Хисаити Тэраути. Непосредственно в Голландской Ост-Индии действовала 16-я японская армия[L 3].

Голландия

Голландская колониальная администрация развернула энергичную деятельность по организации обороны островов. Призывная кампания была развёрнута как среди европейцев, так и среди коренного населения. На колониальных верфях было начато строительство торпедных катеров, патрульных судов и тральщиков[L 1]. Но все усилия оказались тщетными из-за отсутствия в Ост-Индии необходимого вооружения и боевой техники. Вновь сформированные подразделения были вооружены практически только стрелковым оружием. Не хватало даже винтовок. Очень плохо обстояло дело и с авиацией.

Королевская голландская ост-индская армия (KNIL) на момент начала войны с Японией (декабрь 1941 — январь 1942 года) состояла из около 25 тыс. военнослужащих и около 40 тыс. резервистов. Организационно армия состояла из трёх дивизий, включающих в себя шесть пехотных полков и 16 пехотных батальонов. Также имелась сводная бригада на Барисане из трёх пехотных батальонов и малая сводная бригада на Праджоаде из двух батальонов морской пехоты и двух кавалерийских рот. Моторизованное подразделение KNIL состояло из нескольких легких танков CTLS-4TAC[3], 24-х Виккерс Карден-Лойд[4] и около четырёх десятков различных бронеавтомобилей: «Овервалген», собственного производства, германских фирмы Круппа[5], британских AC3D фирмы Элвис-Страсслер[6] и американских полугусеничных М3А1 «Уайт», сведённых в один бронеавтомобильный эскадрон. Кроме того, в составе армии имелись дивизион 105-мм тяжелых гаубиц, дивизион 75-мм полевых пушек и два дивизиона 75-мм горных пушек (по двенадцать орудий в каждом).

Начальный этап операции. Борнео. Целебес

Борнео

Первыми нападению Японии подверглись британские владения в северной части Борнео. Операция началась 14 декабря 1941 года вы­садкой японских войск в районе Кучинга и Мири. Уже в конце декабря 1941 года под контролем японцев находился крупнейший порт острова — Бруней. Боевые действия непосредственно против голландцев начались 25 декабря, когда ВВС Японии бомбардировали аэродром Королевской нидерландской ост-индской армии под Банджармасином. Голландский флот атаковал японские конвои с помощью подводных лодок и гидросамолётов, но больших успехов не добился. По некоторым данным, было потоплено только 2 эсминца «Синономэ» и «Сагири»[L 1], а также несколько транспортов с войсками. Серьёзного влияния на ход войны это не оказало.

4 января 1942 года было создано единое командование голландскими, английскими, американскими и австралийскими войсками в регионе (ABDA). Главнокомандующим ABDA стал британский фельдмаршал Арчибальд Уэйвелл, американский адмирал Томас Харт был назначен командующим «флота ABDA». Сухопутные войска возглавлял голландский генерал-лейтенант Хейн Тер Портен, авиацию — британский маршал авиации Ричард Пирс[L 6]. 6 января был захвачен Саравак — второй по количеству перерабатываемой и транспортируемой нефти порт после Брунея. 11 января Япония объявила войну Голландии.

Целебес

7 января японцы высадились на острове Целебес в районе Манадо, где встретили достаточно упорное сопротивление, потребовавшее выброски воздушного десанта. 20 января 1942 года японцы высадились в Кендари (юго-восточная оконечность острова Целебес). Эта точка была важна тем, что на ней можно было построить аэродром, с которого вражеской авиации становилась доступна Сурабая и Макассарский пролив. И уже 25 января туда была переброшена 21-я авиафлотилия японских ВВС[L 7].

Таракан

10 января маршал Уэйвелл прибыл со своим штабом в Батавию, а 11 января[7] японцы уже высадились на Таракане. Это небольшой болотистый островок восточнее Борнео не представлял бы такого интереса, если бы не богатые залежи нефти. Небольшой голландский гарнизон продержался только до 12 января, но успел полностью уничтожить все нефтяные установки. За это японцы казнили всех оставшихся в живых защитников Таракана[8].

Бои в Макассарском проливе

25 января 1942 года американские эсминцы «Форд», «Паррот», «Поуп» и «Пол Джонс» совершили удачную атаку японского конвоя в Макассарском проливе. Это были старые эсминцы-«четырёхтрубники» времён Первой мировой войны с устаревшим вооружением. Тем не менее они сумели потопить от 3 до 5 японских транспортов[L 1]. Это была одна из немногих удачных операций флота ABDA.

1 февраля флот союзников попытался повторить ночную вылазку против японских конвоев в Макассарском проливе. На этот раз в операции участвовал лёгкий крейсер «Марблхэд» и эсминцы «Стюарт», «Эдвардс», «Баркер» и «Балмер»[L 1]. Но японская авиация обнаружила их, и эскадре пришлось вернуться в Сурабаю.

4 февраля эскадра ABDA под командованием адмирала Доормана вновь попыталась уничтожить японский конвой в Макасарском проливе и помешать японцам захватить Макасар[L 1]. Массированными авиаударами японцам удалось нанести значительные повреждения крейсеру «Марблхэд». Крейсер «Хьюстон» также был серьёзно повреждён. Бомба уничтожила его кормовую башню. 48 человек погибли, более 50 были ранены.

Баликпапан

24 января 1942 года японцы высадились в Баликпапане, на южной части острова Борнео. Нефтеперегонные заводы знаменитого города были уничтожены, но японцы получили возможность продвигаться по суше в сторону Яванского моря и строить на южном побережье Борнео аэродромы для использования их в боях за Яву. Теперь даже самые южные из островов архипелага попадали в радиус действия японских бомбардировщиков.

На Баликпапане была размещена 23-я авиафлотилия японских ВВС[L 7].

Защитники Баликпапана повторили подвиг защитников острова Таракан. Японцы выслали к ним двух пленных голландских офицеров с сообщением о том, что в случае если нефтепромыслы и заводы Баликпапана будут уничтожены, они казнят всех, кто попадёт к ним в плен[L 1]. Тем не менее, заводы были уничтожены.

Японские войска продвигались в южном направлении по многочисленным голландским островам. Саравак и Бруней — голландские нефтяные порты[9] на Борнео и Целебесе — были уже захвачены. С каждым шагом противник закреплял свои успехи, создавая воздушные базы, с которых он мог наносить удары по следующей избранной им цели.

У. Черчилль. Вторая мировая война.[L 6]

Амбон

Сражение за Амбон произошло на одноимённом острове 30 января — 3 февраля 1942 года. Японцам противостояли голландские и австралийские войска. Перед началом войны на острове располагалась Молуккская бригада Королевской голландской ост-индской армии (KNIL)[10] численностью в 2800 чел. Австралийские войска в составе двух батальонов 8 австралийской дивизии и дивизионной артиллерии общей численностью в 1100 чел. прибыли на остров 17 декабря.

Японский военно-морской флот, выделенный для вторжения, состоял из авианосцев «Хирю» и «Сорю», тяжёлых крейсеров «Нати» и «Хагуро», а также лёгкого крейсера «Дзинцу» и 15 эсминцев. Сухопутные войска включали в себя 5300 чел. из 38 дивизии, 228 пехотного полка, а также подразделений морской пехоты[10].

30 января подразделения японской морской пехоты численностью до 1000 человек высадились в северной части острова, а 228 пехотный полк на южной. Хотя японские сухопутные войска численно были не намного больше союзников, они значительно превосходили их в авиации, морской и полевой артиллерии, а также в танках. На следующий день японцы захватили город Амбон в юго-западной части острова. А уже 1 февраля значительная часть голландских войск сдалась в плен. Австралийские войска под угрозой окружения вынуждены были отступить в юго-западную часть острова[11].

Бали. Бой в проливе Бадунг

20 февраля 1942 года японские транспорты с войсками появились у острова Бали. Не имея возможности противостоять японскому вторжению на суше, командование ABDA решило атаковать японский десант с моря. В результате слабо подготовленной ночной атаки в проливе Бадунг союзники потеряли один эсминец потопленным и один крейсер тяжело повреждённым, и вынуждены были отступить через пролив Ломбок. Японцы беспрепятственно высадились на острове Бали[12].

Решающие сражения

Первое сражение в Яванском море

Произошло 27 февраля 1942 года между ударным соединением контр-адмирала Доормана и японским флотом. К концу февраля 1942 года японцы уже захватили северную часть Малайского архипелага и готовились к захвату Явы[13].

Получив сведения о том, что японские конвои с десантом на Яву, появились недалеко от острова, ударная эскадра союзников под командованием контр-адмирала Доормана вышла в море. Перед последним боем соединение имело в своём составе:

  • 5 крейсеров: голландские «Де Рёйтер» (флагман) и «Ява», американский «Хьюстон», английский «Эксетер» и австралийский «Перт»;
  • 9 эсминцев: голландские «Витте де Витт» и «Кортенар», английские «Юпитер», «Электра», «Энкаунтер», американские «Эдвардс», «Олден», «Форд» и «Пол Джонс».[L 1]

27 февраля в 16:10 головные британские эсминцы первыми увидели японцев. Японцы к этому времени благодаря своей разведывательной авиации уже знали точную позицию кораблей союзников. От них в бою участвовали:

В результате сражения союзники не смогли остановить конвои с японскими войсками, двигающиеся к Яве. Большая часть ударного соединения погибла. Погиб и контр-адмирал Доорман. Японский же флот при этом не понёс значительных потерь[14].

Вместе со смертью Доормана в Ост-Индии рухнула колониальная империя Нидерландов.

А. Донец. Голландские крейсера Второй мировой войны.[L 8]

Бой в Зондском проливе

28 февраля 1942 года американский крейсер «Хьюстон» и австралийский «Перт» при выходе из Батавии заметили японские транспорты, высаживающие войска. Их охранял только японский эсминец «Фубуки», но через некоторое время с севера подошёл японский 12-й дивизион эсминцев, а также крейсера «Могами» и «Микума». По «Хьюстону» и «Перту» были выпущено 87 торпед.[L 5] Получив 2 торпеды, «Перт» затонул примерно в 23:40, «Хьюстон» смог продержаться на плаву ещё почти час, но затем также затонул.

Суматра

Воинские части, расположенные на острове, насчитывали примерно 3400 человек. Кроме того, на Суматру были переброшены 1, 78, 62, 84 и 211-я эскадрильи британских ВВС и около 2500 человек обслуживающего персонала из Сингапура.[2] Эти соединения составляли ударную авиационную группировку, которую командование ABDA планировало использовать как для защиты Голландской Ост-Индии, так и для защиты Сингапура.[L 6] 6 февраля 1942 года японская авиация провела первый воздушный налёт на Палембанг. Для захвата Суматры японцами был выделен 229-й пехотный полк и часть 38-й пехотной дивизии. С моря их действия прикрывали крейсер «Сендай» и 4 эсминца. Воздушная поддержка оказывалась авианосцем «Рюдзё». Наступление японских войск началось вечером 14 февраля, десантом парашютистов на аэродром и НПЗ Палембанга. Невзирая на очень крупные потери[15], эта операция прошла успешно, 15 февраля после высадки с моря, город был захвачен. Голландские войска и персонал британских ВВС отступили в порт Остхавен. Союзникам не удалось взорвать перед отступлением нефтеперегонные заводы Палембанга. 17 февраля из Остхавена было эвакуировано 2500 человек из состава британских ВВС, 1890 британских и 700 голландских солдат, а также около 1000 гражданских беженцев. Порт Остхавен был захвачен японцами к 20 февраля.

Тимор

17 декабря 1941 года голландские и австралийские войска оккупировали португальский Восточный Тимор. 20 февраля 1942 года японцы высадились в Голландском и Португальском Тиморе.[L 1] Таким образом был перерезан путь снабжения из Австралии на Яву.

Второе сражение в Яванском море

Английский крейсер «Эксетер» получил тяжёлые повреждения во время Первого сражения в Яванском море. Поэтому его решено было отправить на Цейлон для дальнейшего ремонта. Вместе с ним 1 марта 1942 года вышли в море английский эсминец «Кортенар» и американский «Поуп»[L 1].

В 9:35 с юга были замечены два тяжёлых крейсера. Это были японские «Нати» и «Хагуро». Корабли союзников повернули на северо-восток и увеличили скорость, но вскоре обнаружили несколько кораблей, приближающихся с северо-запада. Это были японские тяжёлые крейсера «Асигара» и «Миоко», а также два эсминца. В 10:20 японские корабли открыли огонь. Союзные эсминцы попытались поставить дымовую завесу и организовать торпедную атаку, но эсминец «Инадзума» закрыл от торпед японские тяжёлые крейсера. В 11:40 крейсер «Эксетер» затонул в 50 милях южнее Борнео. Эсминцы союзников попытались оторваться от японцев, но в 12:50 были потоплены японскими бомбардировщиками с авианосца «Рюдзё»[L 1].

Ява

Ява была очень важна для японцев из-за её богатых запасов нефти и многочисленных нефтеперегонных заводов.

3 февраля Сурабая в первый раз подверглась бомбардировке. Вражеские самолёты, по-видимому, вылетели с аэродрома Кендари на юго-востоке Целебеса. Японскими бомбами было уничтожено 13 летающих лодок, четыре бомбардировщика В-17 и все ангары. Погибло 33 и был ранен 141 человек.

Для захвата Сурабаи японцами была выделена 48-я пехотная дивизия, для захвата Батавии — 2-я пехотная и часть 38-й дивизии[L 5].

Союзники имели три слабые голландские дивизии, эскадрон 3 английского гусарского полка, оснащённый лёгкими танками и около 3 тысяч австралийцев, сведённых в различные соединения. Американские войска были представлены одним полком полевой артиллерии.[L 6]

Вечером 28 февраля началась высадка японских войск на 3 плацдармах: в бухте Бантам, возле Мерака и Эретенветана, а уже 2 марта гарнизон Явы капитулировал.

Поезда, которые эвакуировали военно-морской персонал из Сурабаи, вышли ночью 1 марта. Они были переполнены, так как Королевская армия Голландской Индии тоже нуждалась в вагонах. Каждому отъезжающему было разрешено захватить с собой только самое необходимое — лишь одну маленькую сумку со скудными пожитками. Многие семьи моряков видели, как их мужья и отцы уезжали со станции. Это был неописуемо печальный момент. Женщины и дети рыдали, некоторые вцепились в уезжающих отцов, словно могли удержать их. Долг приказывал мужчинам оставить женщин и детей в руках врага, уже ломящегося в ворота. Что случится с любимыми?

Поезд отошёл в сгущающейся темноте. Те, кто остался переносить японскую оккупацию, долго смотрели вслед своим любимым, пока отсвет огней паровоза исчезал в темноте.

А. Крозе. Голландский флот во Второй мировой войне.[L 1]

Итоги операции

После захвата метрополии немецкими войсками в 1940 году, относительно слабая голландская колониальная армия не смогла оказать серьёзного сопротивления японцам. Американцы после Пёрл-Харбора не смогли оказать серьёзную помощь командованию ABDA. Английские войска были больше озабочены судьбой Сингапура и Малайзии[L 6]. Поэтому их помощь в большинстве случаев также была символической. Австралийская армия на тот момент была не так велика и не имела большого опыта боевых действий. Кроме того, значительная часть австралийских соединений в то время находилась на других театрах военных действий. Тем не менее, австралийские войска принимали заметное участие в Голландско-Ост-Индской операции, хотя и не смогли повлиять на её итог. Флот ABDA из-за отсутствия авиационной поддержки и просчётов командования был практически полностью уничтожен японцами. При этом последние не понесли значительных потерь.

Падение Голландской Ост-Индии означало и закат голландской колониальной империи. Уже 17 августа 1945 года была провозглашена Республика Индонезия, которую Голландия по окончании войны за независимость Индонезии признала в 1949 году[16].

Напишите отзыв о статье "Операция в Голландской Ост-Индии"

Примечания

  1. 1 2 3 4 The War in the Pacific // The Encyclopedia of Indonesia in the Pacific War / Peter Post, William H. Frederick, Iris Heidebrinki and Shigeru Sato, ed. — Leiden: BRILL, 2010. — ISBN 9004168664.
  2. 1 2 [www.dutcheastindies.webs.com/ The Dutch East Indies Campaign 1941—1942] (англ.)
  3. [www.tankfront.ru/allies/netherlands/knil.html Бронетанковые войска Голландской Ост-Индии]
  4. [commi.narod.ru/txt/tm/13.htm Английский танк-амфибия Виккерс-Карден-Лойд A4E11]
  5. [world-war.moy.su/news/bronemashina_krupp_gepanzerte_radfahrzeug/2009-12-28-72 Krupp Gepanzerte Radfahrzeug]
  6. [bronetehnika.dljatebja.ru/Bronemashiny/Alvis_Straussler.html Alvis Straussler]
  7. По голландским данным (А. Крозе. Голландский флот во Второй мировой войне.) — 10 января, ещё до официального объявления войны.
  8. Iwan Santosa, «Tarakan: „Pearl Harbor“ Indonesia (1942—1945)». Jakarta: Primamedia Pustaka.(2004) ISBN 979-696-301-9
  9. Так в оригинале. На самом деле Саравак и Бруней были английскими доминионами на острове Борнео.
  10. 1 2 [www.dutcheastindies.webs.com/oob.html Order of battle for Dutch, British, Australian, USA and Japanese Army]
  11. [www.awm.gov.au/cms_images/histories/20/chapters/19.pdf Lionel Wigmore, 1957, «Chapter 19 The Loss of Ambon»] (PDF), Australia in the War of 1939–1945, Volume IV — The Japanese Thrust (1st ed.; Canberra, Australian War Memorial)
  12. [www.netherlandsnavy.nl/battle_balitimor.html Fire in the Night: The loss of Bali and Timor]
  13. David Arthur Thomas: Battle of the Java Sea. André Deutsch, London 1968, ISBN 0-233-96072-4
  14. F. C. van Oosten: The Battle of the Java Sea. Sea battles in close-up. Bd 15. Naval Institute Press, Annapolis 1976, ISBN 0-87021-911-1
  15. «Полегли почти все», цитируется по «Тихоокеанской премьере»
  16. Tjandraningsih, Christine, (Kyodo News), «[search.japantimes.co.jp/cgi-bin/nn20090909f2.html Japanese recounts role fighting to free Indonesia]», Japan Times, Sep 9, 2009, p. 3.
Использованная литература
  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 А. Крозе. [militera.lib.ru/h/kroese_a/index.html Голландский флот во Второй мировой войне] / Пер. с англ. А. Больных. — М.: ACT, 2005. — ISBN 5-170-26035-0.
  2. 1 2 Ергин Д. [business.polbu.ru/ergin_petroleum/ch18_xvii.html Добыча. Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть]. — М.: ДеНово, 1999. — ISBN 5-93536-001-2.
  3. 1 2 Джоуэтт Ф. [rausch.sioru.net/rausch/Books/War/japan_army_1931-1942.pdf Японская армия 1931—1942]. — М.: АСТ, 2003. — ISBN 5-17-019669-5.
  4. Новиков М. В. [militera.lib.ru/h/novikov/index.html Победа на Халхин-Голе]. — М.: Политиздат, 1971.
  5. 1 2 3 4 Пол Стивен Далл. [militera.lib.ru/h/dull/index.html Боевой путь Императорского японского флота] / Перевод с английского А.Г. Больных. — Екатеринбург: Сфера, 1997. — 384 с. — (Морские битвы крупным планом).
  6. 1 2 3 4 5 У. Черчилль. Вторая мировая война. — М.: АСТ, 2005. — ISBN 517030806X.
  7. 1 2 С. Журко, А. Булах, С. Цветков. Бомбардировщик-торпедоносец «Мицубиси» G4M «Бетти» // История авиации. — № 1 (спецвыпуск).
  8. А. Донец. [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Hol_Cr/ Голландские крейсера Второй мировой войны]. — Пьедестал, 2000.

Ссылки

  • [militera.lib.ru/h/kroese_a/index.html Голландский флот во Второй мировой войне]
  • [wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Avia/G4M/11.htm В борьбе за Голландскую Ост-Индию и Малайский барьер]
  • [vmk.vif2.ru/library/dull/40.htm Боевой путь Императорского японского флота: Изоляция Явы]
  • [vmk.vif2.ru/library/dull/50.htm Боевой путь Императорского японского флота: От падения Явы до вторжения в Бирму]
  • Уинстон Черчилль. [lib.rin.ru/doc/i/72469p1.html Вторая мировая война. Потеря Голландской Ост-Индии]
  • [hobby-plus.narod.ru/war_history/java_buffalo.htm «Буффало» в голландской Ост-Индии]
  • Сергей и Елена Переслегины. [www.docme.ru/doc/5740/sergej-pereslegin.-tihookeanskaya-prem._era Тихоокеанская премьера]

Отрывок, характеризующий Операция в Голландской Ост-Индии

– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.