Опытное знание

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Опыт»)
Перейти к: навигация, поиск

О́пытное знание (Опыт) — единство знаний и навыков (умений), приобретённое в процессе непосредственных переживаний, впечатлений, наблюдений, практических действий, в отличие от знания, достигнутого посредством умозрительного абстрактного мышленияК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3603 дня]. Одно из основных понятий теории познания. Опыт — философская категория, схватывающая единство знания и навыка, чувства и воли, характеризует системность социокультурного наследования исторического бытия человека в мире, трансляцию истории пребывания в этом мире от поколения к поколению[1]. Понятие опыта активно развивалось в противостоянии эмпиризма и рационализма, дифференцированно оценивающего его от понимания в качестве единственного источника достоверного знания (радикальные ветви эмпиризма и сенсуализма) до полного отрицания (радикальные формы рационализма, оценивающие опыт как источник заблуждений)[1]. Опытное знание следует отличать от нерефлексируемого неявного знания.

В Викицитатнике есть страница по теме
Опыт




Опыт в философской традиции

Опыт у Аристотеля

Аристотель считает, что «появляется опыт у людей благодаря памяти; а именно — многие воспоминания об одном и том же предмете приобретают значение одного опыта. И опыт кажется почти одинаковым с наукой и искусством.» Однако, «наука и искусство возникают у людей через опыт». «Появляется же искусство тогда, когда на основе приобретённых на опыте мыслей образуется один общий взгляд на сходные предметы.»[2]

«Так, например, считать, что Каллию при такой-то болезни помогло такое-то средство и оно же помогло Сократу и также в отдельности многим, — это дело опыта; а определить, что это средство при такой-то болезни помогает всем таким-то и таким-то людям одного какого-то склада (например, вялым или желчным при сильной лихорадке), — это дело искусства.»[2]

«В отношении деятельности опыт, по-видимому, ничем не отличается от искусства; мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлечённым знанием, но не имеет опыта. Причина этого в том, что опыт есть знание единичного, а искусство — знание общего, всякое же действие и всякое изготовление относится к единичному: ведь врачующий лечит не человека вообще, разве лишь привходящим образом, а Каллия или Сократа или кого-то другого из тех, кто носит какое-то имя, — для кого быть человеком есть нечто привходящее. Поэтому если кто обладает отвлечённым знанием, а опыта не имеет и познает общее, но содержащегося в нем единичного не знает, то он часто ошибается в лечении, ибо лечить приходится единичное.»[2]

Опыт у Ф. Бэкона

Ф. Бэкон пишет, что «здание этого нашего Мира и его строй представляют собой некий лабиринт для созерцающего его человеческого разума, который встречает здесь повсюду столько запутанных дорог, столь обманчивые подобия вещей и знаков, столь извилистые и сложные петли и узлы природы. Совершать же путь надо при неверном свете чувств, то блистающем, то прячущемся, пробираясь сквозь лес опыта и единичных вещей»[3]. «Лес опыта» рассматривается в гносеологически негативном свете, и интерпретируется в качестве источника заблужденияК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3603 дня], но при этом именно пассивный, не упорядоченный деятельностью опыт понимается в качестве такового; в противоположность ему, активно конструируемый исследователем опыт - собственно, эксперимент - понимается Бэконом как тонкий источник истинного знанияК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2870 дней]:

"... хотя чувства довольно часто обманывают и вводят в заблуждение, однако в союзе с активной деятельностью человека они могут давать нам вполне достаточные знания; и это достигается не столько с помощью инструментов (хотя и они в известной мере оказываются полезными), сколько благодаря экспериментам, способным объекты, недоступные нашим органам чувств, сводить к чувственно воспринимаемым объектам"[4].

Опыт у Канта

Процесс обусловленности опытного знания априорными синтетическими суждениями подробно рассматривался Иммануилом Кантом, положившмим начало трансцендентально-идеалистической традиции в немецкой классической философии. Развивая своё учение о научном знании, Кант не отвергает традиционное положение эмпиризма, согласно которому в основе любого знания лежат чувственные данные; однако он дополняет это положение тезисом, что всеобщность и необходимость, благодаря которым опытное знание приобретает научное значение, привносятся в опыт трансцендентальной структурой субъекта.

В соответствии с учением Канта, взаимодействуя с нашими органами чувств, вещи-в-себе не только порождают в нас многообразие различных ощущений (того что составляет содержание знания, в отличие от его формы), но и инициируют активность наших внутренних способностей, которые придают нашему знанию предметный, положенный в некую форму (например, форму категорий) характер. Эта распространяющаяся на весь возможный опыт бессознательная познавательная активность субъекта и обусловливает возможность предметного опыта, придаёт ему всеобщий и необходимый (т. е. аподиктически достоверный, в его терминах) характер.

Схематизм чистых рассудочных понятий (категорий) как условие возможности опыта

Немаловажно при этом, что применение этой априорной, независимой от содержания всякого возможного опыта познавательной активности, осуществляется опосредованно. В качестве двух полярных её условий Кант называет представление предмета и понятие. Он рассуждает следующим образом:

При всяком подведении предмета под понятие представление о предмете должно быть однородным с понятием, т. е. понятие должно содержать в себе то, что представляется в подводимом под него предмете, так как именно такое значение имеет выражение предмет подчинён понятию. Так, эмпирическое понятие тарелки однородно с чистым геометрическим понятием круга, так как круглость, которая в понятии тарелки мыслится, в чистом геометрическом понятии созерцается[5]:125—126.

Кант приходит к утверждению «совершенной неоднородности» чистых рассудочных понятий с чувственными созерцаниями. Выход из этой ситуации Кант находит в том, чтобы признать наличие опосредующей способности, именуемой им схематизмом чистого рассудка:

Ясно, что должно существовать нечто третье, однородное, с одной стороны, с категориями, а с другой — с явлениями и делающее возможным применение категорий к явлениям. Это посредствующее представление должно быть чистым (не заключающим в себе ничего эмпирического) и тем не менее, с одной стороны, интеллектуальным, а с другой — чувственным. Именно такова трансцендентальная схема[5]:126

Опыт у Гегеля

Гегель, как и Кант, стоит на позициях априоризма, однако отрицает внеопытное существование категорий, которые, по Канту, применяются к опытным данным. По Гегелю логические категории формируются на основе опыта, единичных наблюдений, через их обобщение. Таким образом опыт через работу мышления превращается в понятия и идеи[6].

Опыт у Маркса

В философии Карла Маркса и следующей ей философской и методологической мысли приобретение, аккумуляция, передача (трансляция) и развитие опыта опосредуются практикой — осознанной, целеполагающей и целесообразной предметной деятельностью. Практика и приобретаемый в ходе её развёртывания опыт (понимаемый как единство знания и умения, навыка) мыслятся как синтез субъективного и объективного, то есть специфически человеческого сознания (мышления) и реальной действительности, данной как в общественно осмысленных значениях, так и в чувственно-предметном бытии.

Процессуальность общественной практики опосредует приобретение, освоение, кумуляцию, распространение и развёртывание эмпирических (опытных) систем и структур, соединяя субъекта опыта с объектами познания, исследования, преобразования, проектирования, производства и т. д.

Опыт у Милля

Милль развивает индуктивный метод Ф. Бэкона. Милль вводит дихотомию понятий наблюдения и опыта (эксперимента). Наблюдение представляет собой неоформленное, дескриптивное знание. А опытному эксперименту Милль придаёт решающее значение: «Первое, и наиболее очевидное различие между наблюдением и экспериментом заключается в том, что последний представляет из себя громадное расширение первого. Эксперимент даёт нам возможность не только производить гораздо большее число изменений в обстоятельствах, чем сколько их нам предлагает сама природа; он, кроме того, позволяет нам в тысячах случаев производить именно того рода изменения, какие нам нужны для открытия закона данного явления»[7]:305.

Среди методов открытия природных закономерностей Миллем выделены четыре[7]:310-323: (1) метод сходства, (2) метод различия (Милль выделяет также соединённый метод сходства и различия), (3) метод остатков, (4) метод сопутствующих изменений.

Опыт у Пирса

Чарльз Пирс обосновывает логический характер способности к познанию и отвергает возможные коцептуальные основания беспредпосылочного знания в тех или иных формах интроспекции (Пирс понимает под интроспекцией непосредственное восприятие внутреннего мира, но отрицает восприятие его как внутреннего, то есть интроспекция и самосознание есть результаты вывода), интуиции, вещи-в-себе — системообразующих понятий философских построений картезианства и кантианства. Пирс вводит научный термин «абдукция», разрабатывает философский контекст и логическую формулировку этого понятия, ставя его прежде всех известных типов вывода: «дедукция утверждает, что нечто должно быть; индукция показывает, что нечто фактически действенно; абдукция только лишь предполагает, что нечто может быть»[8]:5.171. Соответственно, возможный опыт находится в прямой зависимости от определённого взаимодействия логических структур, где абдукция и, частично, индукция позволяют получать новое знание. Следствием абдуктивного рассуждения является гипотеза.

Типы опыта

Физический опыт

Элементами исчерпывающе физического опыта являются ощущения, восприятия о представлении. Физический опыт основывается на наблюдениях за изменениями в окружающей среде. Иными словами, физический опыт связан с наблюдаемостью объектов внешнего мира и ей же ограничен; также он необходимо нуждается в изменямости свойств наблюдаемых вещей во времени, в противном случае для неизменяемых свойств не будет задан контекст сравнения. Сенсуализм, философская установка, акцентирующая сферы чувственного опыта, основанная на трактовке узко физического сенсорного опыта как отчётливо исчерпывающей основы познавательного процесса, рассматривает чувственные формы познания физических свойств вещей как приоритетные мыслительные процедуры. Так, Кондильяк утверждает, что науки «имеют в качестве своих начал простые идеи, которые мы получаем через ощущение и размышление»[9]:286, и ставит первое в приотитет, поскольку именно из его материалов и создаются все сложные идеи. Локк утверждает, что все материалы мышления так или иначе «получены только двумя вышеупомянутыми путями – ощущением и рефлексией»[10]:181.

Эмоциональный опыт

Люди могут рационализовывать акты влюблённости (и выхода из неё) как особый «эмоциональный опыт». Общества, в которых отсутствуют институциональные нормы брака, могут называть эмоциональный опыт влюблённости в индивидах как влияние выбора «помощника»[11].

Понятие эмоционального опыта также появляется и в понятии эмпатии.

Ментальный опыт

Ментальный опыт включает аспекты интеллекта и сознания, получающих развитие в комбинации мыслительных единиц, восприятия, памяти, эмоций, воли и воображения, включая все бессознательные познавательные процессы. Имплицитно данный термин ссылается на процессы мышления. Связь и соотношения между ментальным опытом (и связанных с ним типов опыта) и физическим мозгом формируют целую зону философских споров: некоторые идентифицируют мозг в качестве основания и субстрата ментального опыта, связывая его состояния с состояниями развития ментального опыта, другие же рассматривают мозг лишь как условие возможности мышления. Большинство теоретиков, между тем, обобщают взгляд на наш ментальный опыт[12].

Математики служат примером кумулятивного ментального опыта в подходах и навыках к их работе. Математический реализм, как и реализм вообще, рассматривают математические сущности существующими независимо от человеческого сознания. Люди, не изучающие математику, но скорее исследующие и практикующие в ней, и прочие интеллектуально подкованные люди будут предположительно такими же. Эта точка зрения приветствует только один тип математик как исследуемые; она рассматривает треугольники, правильные углы и точки, например, как реальные сущности, т.е. не только как порождения человеческого ума. Некоторые практикующие математики поддерживают математический реализм постольку, поскольку рассматривают себя по аналогии с учёными-естественниками.

Религиозный (духовный, мистический) опыт

Среди всех типов и разновидностей опыта принято выделять т.н. «религиозный» (или же «духовный», «мистический») опыт. Его особенность состоит в предельной субъетивности переживания, и, как следствие, нетранслируемости (непередаваемости) его. Различные религиозные (духовные, мистические) традиции по-разному приводят своих последователей к получению, осмыслению, толкованию (интерпретации) и оценке такого рода опыта. В различных традициях этому опыту придаётся различный смысл, от чисто натуралистического смысла (слияния с природой, миром или естественным потоком), до трансцендентного смысла (видения Бога или слияния с ним).

Социальный опыт

Накоплению и развитию социального опыта способствует жизнь и взросление в обществе[13]. Социальный опыт предоставляет индивиду навыки, необходимые для участия в жизни общества, так как общество формируется через обмен опытом, обычаи, ценности, традиции, социальные роли и язык.

Особый тип социального опыта представляет собой традиция. Их анализу посвящена глава «4. На пути к рациональной теории традиции» книги «Предположения и опровержения» известного философа Карла Поппера»[14]. Всякая традиция в своём генезисе и развитии социокультурно определена и обусловлена, и по замечанию автора, «требуются громадные усилия для того, чтобы привить её там, где она отсутствует»[14]:210, поскольку подготовка почвы и расчистка дороги для прививки той или иной традиции точно также социокультурно и исторически определены и обусловлены.

Напишите отзыв о статье "Опытное знание"

Примечания

  1. 1 2 Новейший философский словарь: 3-е изд., исправл. - Мн.: «Книжный Дом», 2003. - 1280 с. - (Мир энциклопедий)
  2. 1 2 3 Аристотель.Метафизика. Книга первая. Глава первая
  3. Бэкон, Ф. Сочинения в двух томах. Т. I. АН СССР, Институт философии. М.: «Мысль», 1971, С. 68.
  4. Бэкон, Ф. Сочинения в двух томах. Т. I. АН СССР, Институт философии. Второе, исправленное и дополненное издание. М.: «Мысль», 1977, С. 284.
  5. 1 2 Кант И. Критика чистого разума. СПб.: «Наука», 2008 — (Слово о сущем.)
  6. Ситковский Е. Философская энциклопедия Гегеля // Энциклопедия философских наук. — Рипол Классик. — Т. 1. — С. 27. — ISBN 9785458291415.
  7. 1 2 Милль Дж.Ст.. Система логики силлогистической и индуктивной. М.: «ЛЕНАНД», 2011. - 832с. ISBN 978-5-9710-0181-2
  8. Collected Papers of Charles Sanders Peirce / Eds. C. Hartshorne, P. Weiss (Vol.1-6); A. Burks (Vol.7-8). – Harvard: Harvard University Press, 1931-1958.
  9. Кондильяк, Э.Б. дэ. Сочинения в трёх томах. Т.I. АН СССР, Институт философии. М.: «Мысль», 1980.
  10. Локк, Дж. Сочинения в III тт. Т.1. АН СССР, Институт философии. М.: «Мысль», 1985.
  11. Kim, Jungsik (2004). «[www.elainehatfield.com/103.pdf Love types and subjective well-being: a cross-cultural study]» (PDF). Social Behavior and Personality (Society for Personality Research) 32 (2): 173–182. DOI:10.2224/sbp.2004.32.2.173. Проверено 2009-12-01. “Evolutionary theory theorizes that love is just one of the emotional experiences which have been selected during the evolution process since it has helped humans find mates for reproduction [...]”
  12. [books.google.com/books?id=7KU-NskafwEC Folk psychology and the philosophy of mind]. — Routledge, 1993. — P. xxi. — ISBN 978-0-8058-0931-2.
  13. Стюарт М. [books.google.com/books?id=cnczMnhOthgC Появление среднего класса: социальный опыт в американском городе, 1760-1900]. — Cambridge University Press, 1989. — P. 434. — ISBN 978-0-521-37612-9.
  14. 1 2 Поппер, К.Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания: пер. с англ. / Карл Р. Поппер. - М.: «АСТ», 2008. - 638, [2] с. - (Philosophy) ISBN 978-5-17-012641-5, ISBN 978-5-9713-9423-5

См. также

Литература

  • Аристотель. «Метафизика»

Отрывок, характеризующий Опытное знание

– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.