Оравско-Спишский конфликт

Оравско-Спишский конфликт — территориальный спор между Польшей и Чехословакией касательно принадлежности территорий Оравы и Спиша. Спор начался после образования Польши и Чехословакии в 1918 году, и окончательно разрешился в 1958 году.

История вопроса

В Австро-Венгрии Орава и Спиш были отдельными жупами в составе Транслейтании (земель венгерской короны). С севера они граничили с королевством Галиции и Лодомерии, входившем в Цислейтанию (земли австрийской короны). Населяли эти места гурали, занимавшие промежуточное положение между словаками и поляками.

1918—1920

В октябре 1918 года среди польских авторов начали выдвигаться лозунги присоединения Оравы и Спиша к создаваемому польскому государству. В ноябре 1918 года польские войска заняли Ораву, а в декабре — Спиш. Однако эти польские действия противоречили решению Антанты от 5 декабря 1918 года о том, что граница между польскими и словацкими землями пройдёт по прежней административной границе между венгерскими и австрийскими землями внутри Австро-Венгрии. Традиционно хорошие польско-венгерские отношения привели к тому, что эти действия были плохо восприняты в самой Польше; польские представители в Будапеште уведомили венгерское правительство о том, что данные акции произошли без ведома польского правительства и что они не являются покушениями на целостность земель короны Святого Иштвана.

Польскими властями было объявлено, что на оккупированных территориях Оравы и Спиша в конце января 1919 года будут проведены выборы в польский сейм. Так как подобные действия означали бы фактический польский суверенитет над этими землями, и дали бы впоследствии сильный козырь на переговорах о границе, чехословацкие власти постарались воспрепятствовать проведению этих выборов. Они обратились к представителям Антанты в Будапеште, которые приказали польским властям освободить занятые территории до 13 января 1919 года. К середине января практически весь спорный регион перешёл под чехословацкий контроль.

На мирной конференции в Париже главным спорным вопросом польско-чехословацкой границы был Тешинский конфликт, и удовлетворительного решения найдено не было. Советско-польская война изменила ситуацию в регионе, немного сблизив Польшу и Чехословакию, и 10 июля 1920 года обе стороны обратились за международным арбитражем. По решению конференции в Спа 28 июля Польша получила 20 % территории Оравы и 4,2 % территории Спиша. Чехословацкая сторона признала новую границу в тот же день, польская — 31 июля.

Решение арбитража оставило чувство неудовлетворённости у обеих сторон. В Чехословакии Бенеш подвергся резкой критике за нарушение исторических границ, а словацкие автономисты стали использовать тему Оравы и Спиша в античешской пропаганде.

Спор о Яворине

Обе стороны согласились с предложением комиссии по разграничению об обмене Липницы в Словацкой Ораве на Гладовку и Сукха-Гору в Польской Ораве, однако Чехословакия решительно воспротивилась, когда Польша захотела получить ещё и Яворину в Словацком Спише, и отказалась даже тогда, когда Польша предложила взамен Кацвин и Недецу. Чехословакия считала, что вопрос о вхождении Яворины в Спиш уже решён конференцией в Спа, в то время как польская сторона полагала, что Чехословакия должна передать ей Яворину в знак доброй воли в качестве компенсации за несправедливое (по мнению Польши) решение о границе в Тешинской Силезии.

Для обеих сторон спор превратился в вопрос престижа. Конференция послов передала спор в Лигу Наций с рекомендацией о передаче дела в Международный суд в Гааге. 17 декабря 1923 года Совет Лиги Наций не поддержал предложений Польши, и Яворина осталась в составе Чехословакии.

1938

После оккупации Заользья в октябре 1938 года Польское правительство продолжило прилагать усилия к «комплексному решению чехословацкого вопроса», поддержав создание независимой Словакии. Однако Словакия стала следовать в русле не Польши, а Германии, и потому в Польше вновь подняли территориальные вопросы. Были созданы Комитет помощи Спишу, Ораве и Кисуциму, а также Комитет объединения оравских поляков. Они требовали присоединения к Польше территорий, площадью в несколько тысяч квадратных километров, на которых проживало более ста тысяч человек.

Польское правительство направило свои требования не в Прагу, а напрямую в Братиславу. В ноте Польше требовала земли в районе Чадца, часть Татрских лесов, Яворину, Пьянину-на-Дунайце, реку Попрад и различные населённые пункты, в которых проживало порядка 6 тысяч человек. Словацкое автономное правительство отвергло польские требования и предложило руководствоваться этническим принципом. Последовал польский ультиматум, и словацкое и чехословацкое правительства, одновременно решая территориальные проблемы с Венгрией, были вынуждены уступить, согласившись на решение вопроса путём плебисцита. Чехословакия назначила представителей из Словацкого правительства в качестве своей части комиссии по делимитации границы, и комиссия приступила к работе в сложных условиях враждебности со стороны местного населения, не желавшего передачи своих земель Польше.

24 ноября 1938 года в Оравске-Подзамке два камня попали в автобус с польской делегацией, и польское правительство немедленно заявило, что для обеспечения мира и безопасности на спорную территорию должны быть введены польские войска. На следующее утро оперативная группа «Силезия» польской армии пересекла границу, и в районе Чадца состоялся бой между польскими и чехословацкими войсками; аналогичные стычки случились в районе Яворины. 30 ноября был подписан делимитационный протокол, в соответствии с которым Словакия потеряла 226 км², на которых проживало 4280 человек. Польские власти немедленно начали «полонизацию» присоединённых территорий.

После Второй мировой войны

После Второй мировой войны Чехословакия заявила, что считает границами государства те, что существовали до Мюнхенского соглашения, таким образом отказываясь от территорий, отторгнутых Словацким государством от Польши в 1939 году. 20 мая 1945 года в Трстене было подписано соглашение о возвращении этих территорий Польше, и чехословацкие пограничники вернулись на домюнхенскую границу, несмотря на протесты местного населения, не желавшего перехода в польское подданство.

По окончании войны Польша, стремясь построить моноэтническое государство, в котором бы проживали все поляки, опять подняла вопрос о Тешинской Силезии. Ситуация осложнилась тем, что после передачи Польше бывших германских территорий в Силезии на территории Польши образовались районы с проживанием чешского меньшинства. После бесплодных переговоров в 1947 году под давлением СССР между Польшей и Чехословакией был подписан договор о дружбе и взаимопомощи, зафиксировавший нерушимость послевоенных границ. Это немного остудило ситуацию. В 1958 году в Варшаве Польша и Чехословакия подписали окончательный договор о прохождении польско-чехословацкой границы. Договор вступил в силу 14 февраля 1959 года.

Ссылки

• [www.fronta.cz/dotaz/ceskoslovensko-polsky-konflikt-u-cadce-v-listopadu-1938 Чехословацко-польский конфликт в Чадце в сентябре 1938]
• [slavu.sav.sk/casopisy/slavica/2008_02/2008_2.pdf Граница на севере Словакии в период смены эпох] – рецензия на книгу M. Andráše Severné hranice Slovenska: slovenskí gorali (в словацком сборнике Slavica Slovaca 2/2008)
• [www.saske.sk/cas/archiv/4-2007/04-matula.html Úloha cirkvi v zápase o národnú identitu obyvateľstva severného Spiša a Oravy v rokoch 1918–1939] – исследование П.Матулы на страницах он-лайнового журнала Človek a spoločnosť 4/2007
• [www.geo.uni.lodz.pl/~zgpol/sob/orawa_polska.pdf Marek Sobczyński, Beata Zawadzka: Orawa Polska. Problemy geograficzno-polityczne i społeczne]
• [kacwin.com/historia/spisz/spisz_orawa.php Marek Grocholski, Józef Figura, Jolanta Flach: Orawa i Spisz]

Отрывок, характеризующий Оравско-Спишский конфликт

– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.