Оранджи

Оранджи (англ. Orangey, в дословном переводе Рыжик, также известен как Рубарб, англ. Rhubarb, дословно Ревень; до 1949 — ?) — рыжий кот, снимавшийся в американском кино в 1950—1960-х годах, дрессировщиком которого был Фрэнк Инн. Наиболее известным из фильмов с его участием стал «Завтрак у Тиффани» (1961), в котором Оранджи сыграл безымянного кота Холли Голайтли, героини Одри Хепбёрн. Единственный кот, награждённый двумя премиями «Пэтси» (американский аналог «Оскара» для животных). Для съёмок фильмов и телепрограмм использовались десятки дублёров Рубарба, каждый из которых обучался своему трюку. Иногда под «Рубарбом» подразумевается вся группа тренированных рыжих котов Фрэнка Инна.

Биография

«Рубарб»

Оранджи, рваный, голодный и побитый, объявился в саду дома миссис Агнес Мюррей (англ. Mrs. Agnes Murray) на Шерман Оакс, районе Лос-Анджелеса, приблизительно за два года до 1951 года. Когда Парамаунт объявил о начале подбора кота «с мерзким характером и со шрамами на морде» на роль Рубарба в фильме «Рубарб», миссис Мюррей отправила фотографии Оранджи на студию. Продюсеры потратили 6 месяцев на поиск нужного кота, было просмотрено 500 кошек, прочитано 3000 писем с кошачьими фотографиями, но на роль был выбран 6,5-килограммовый Оранджи. В качестве дрессировщика был взят Фрэнк Инн, который сразу же купил права на кота у миссис Мюррей — кот мог вернуться домой к Мюррей после съёмок фильма, но Инн получал эксклюзивное право на дрессировку Оранджи в кино. Парамаунт переименовал кота в Рубарба, хотя он уже стал известен публике под своим первоначальным именем, которое стало использоваться даже в рекламе. Кот вскоре показал свой нрав — шипел, царапался и кусался, дрался с людьми и со своими котами-напарниками. Исполнительный продюсер фильма называл Оранджи «самым дрянным котом в мире». Комментируя агрессивный характер кота, Фрэнк Инн говорил, что Оранджи более «невзрачен, чем обычный кот, но без всяких сомнений так же смертелен, как горный лев или любая другая большая кошка. Вас могут ранить так же быстро. Этот парень кусает очень глубоко». Оранджи убегал со съёмочной площадки, и Инну пришлось поставить на выходе сторожевых псов, преграждающих ему дорогу. Несмотря на все сложности, Оранджи получил за роль Рубарба премию «Пэтси».

Кроме Оранджи, для съёмок фильма «Рубарб» ещё 22 кошки были наняты в качестве дублёров и stand-in-ов. По данным Паулины Бартел, автора книги о животных-актёрах, для исполнения роли Рубарба в фильме Фрэнк Инн подобрал 60 похожих кошек, 36 из которых использовал в фильме. Кошек сложно тренировать, и Инн опасался того, что не сможет научить всем трюкам одну кошку, поэтому использовал множество кошек, каждую из которых научил одному или двум трюкам. Сам же Оранджи использовался только для крупных планов. Кроме того, большое количество кошек нужно было из-за того, что кошки быстро устают, и для съёмки каждой новой сцены требуется отдохнувшая кошка — Инн говорил: «Нельзя ожидать того, что кошка будет свежей на крупном плане после сцены бега или сцены драки с собакой, поэтому у нас есть stand-in-ы и дублёры, чтобы сберечь его [Оранджи] для актёрской игры». Позже Инн отмечал, что дублёры так хорошо заменяют друг друга, что даже режиссёр не знает, когда Инн меняет кошку.

Всего за три дня до начала съёмок «Рубарба» был приглашён известный ветеринар и член AHA Чарльз Г. Рид, который, осмотрев 10 кошек — Рубарба и его дублёров, обнаружил, что они больны кошачьей чумкой. Кошки собирались по всему Лос-Анджелесу, две или три из них оказались больны панлейкопенией и заразили остальных. Рид немедленно провёл инокуляцию кошек и отделил их друг от друга, разместив их в разных помещениях. Съёмки уже начались, и Рид каждый день осматривал кошек и допускал на съёмочную площадку только тех, кто уже выздоровел. Несмотря на высокую смертность среди больных панлейкопенией, никто из кошек не погиб.

После «Рубарба»

После съёмок «Рубарба» Оранджи с дублёрами оказывается востребован в кино и на телевидении. В конце 1950-х годов у Фрэнка Инна было 30 кошек, играющих Рубарба. 9 главных «Рубарбов» были обучены сложным трюкам, но большая часть кошек были stand-in-ами, многие из которых даже не были рыжими, но походили на Рубарба на чёрно-белой плёнке. В середине 1961 года Рубарб снимается в фильме «Жиго» Джина Келли. На съёмки Фрэнк Инн взял Рубарб и пять дублёров. Необходимость дублёров Фрэнк Инн объяснял тем, что Рубарб слишком ценен, чтобы использовать его для трюков — по словам Инна, за свою карьеру Рубарб заработал для него 250 тыс. долларов, а в год в среднем приносил 15 тыс. долларов, получая по 1000 долларов за неделю работы. Инн говорил, что если раньше Рубарб мог сам прыгать, то теперь он использует кота только для крупных планов, всю остальную работу исполняют дублёры. Фрэнк Инн не имел прав на имя «Рубарб», оно принадлежало Г. Аллену Смиту (англ.), автору романа «Рубарб», поэтому во всех фильмах кот появлялся в титрах под разными чужими именами.

За роль безымянного кота в фильме «Завтрак у Тиффани» (1961) Рубарб получил свой второй «Пэтси». Ричард Шеперд, продюсер «Завтрака у Тиффани», позже рассказывал, что для съёмок использовались 9 разных кошек, каждая из которых исполняла свой трюк. Помимо этого Рубарб появился ещё в нескольких картинах, среди которых «Невероятно уменьшающийся человек» (1957) и «Комедия ужасов» (1964). Всего, по словам Фрэнка Инна, Рубарб появился в более чем 500 фильмах и телевизионных программах.

Частичная фильмография

• 1951 — Рубарб — Рубарб
• 1955 — Этот остров Земля — Нейтрон
• 1957 — Невероятно уменьшающийся человек — Кот Бутч
• 1961 — Завтрак у Тиффани — Кот (в титрах обозначен как «Кот»)
• 1962 — Жиго
• 1964 — Комедия ужасов — Клеопатра (в титрах обозначен как Кот Рубарб)
• 1965 — Деревня гигантов — Гигантский кот

Телевидение

• Наша мисс Брукс (1952—1958) — Минерва (в титрах обозначен как Минерва)
• Миссия невыполнима (1967)

Литература

• Don Mankowski Of Rhubarbs and Oranges: Orangey the Cat // Scarlet Street. — 2005. — № 54.

Ссылки

• Оранджи (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Оранджи

Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.