Орден Короны Румынии

Орден Короны Румынии
Оригинальное название	Ordinul Coroana României
Девиз	Prin Noi Inşine (Нашей волей)
Страна	Румыния
Тип	Орден
Статус	не вручается; сохранён как династический орден
Статистика
Дата учреждения	14 марта 1881 года

Орден Короны Румынии — государственная награда Королевства Румыния.

История

Орден был учреждён 14 марта 1881 года королём Румынии Каролем I в качестве награды за выдающиеся заслуги перед королевством. Статут и правила ношения ордена были приняты и вступили в силу несколько позже даты его официального учреждения — 10 мая 1881 года.

19 декабря 1939 года учредили женский вариант ордена.

27 апреля 1941 года, после начала в Румынии всеобщей мобилизации, были отменены определённые Статутом временные рамки между награждением орденом одной степени и представлением к более высокой степени.

В 1947 году, после отречения короля Михая I от престола, орден упразднили в Румынии. Михай I продолжает вручать орден как династическую награду; одним из награждённых стал примар Кишинёва Дорин Киртоакэ.

Знаки и степени ордена

Степени

Орден имел пять степеней:

Рыцарский Крест	Офицерский Крест	Командорский Крест	Кавалер Большого Офицерского Креста	Кавалер Большого Креста

Знак ордена

Знак ордена представляет собой мальтийский крест красной эмали с белой каймой по краям. В центре медальона на аверсе помещена золотая корона на красном фоне. По окружности медальона на белой эмали золотыми буквами девиз «PRIN NOI INSINE» («Нашей Волей») и стоит дата создания ордена «14 MARTIE 1881» («14 марта 1881»). Между лучами креста вставлены позолоченные монограммы короля Кароля I. На реверсе посередине на красном поле идёт надпись «10 MAIU» («10 мая»), по окружности по белой эмали стоят годы, сыгравшие судьбоносное значение в образовании Румынского государства: «1866 — 1877—1881».

Первые две степени ордена Румынской Короны вручались вместе с восьмиконечной звездой, которую носили на груди с левой стороны.

9 сентября 1932 года дизайн ордена претерпел серьёзные изменения. С медальона на аверсе знака убрали корону, переместив её в четырёх местах между лучами креста, а вместо неё поставили витиеватую монограмму короля Кароля II.

22 февраля 1938 года орден Румынской Короны получил специальный воинский статус. Награды этого класса дополнялись скрещенными мечами, расположенными между лучами креста. Сверху они были увенчаны короной — своеобразной вставкой между крестом и лентой.

Большой Крест

Знак ордена носился на плечевой ленте.

Размер знака — 65 мм.

Размер звезды — 75 мм.

Большой Офицерский Крест

Знак ордена носился на шейной ленте

Размер знака — 50 мм.

Размер звезды — 65 мм.

Командорский Крест

Знак ордена носился на шейной ленте

Размер знака — 50 мм.

Офицерский Крест

Знак ордена носился на грудной колодке с розеткой с правой стороны груди

• Type1 officer jrf.JPG

  Офицерская степень ордена. (Вид до 1932 года)

• Coroana romaniei IV l.jpg

  Офицерская степень ордена воинского статуса с мечами

Рыцарский Крест

Знак ордена носился на грудной колодке с правой стороны груди

• Type1 knight.JPG

  Рыцарская степень ордена. (Вид до 1932 года)

• Coroana romaniei V l.jpg

  Рыцарская степень ордена воинского статуса с мечами

Лента ордена

Первоначально лента ордена была голубого цвета с двумя серебристыми полосками (по 3 мм) по краям. После 9 сентября 1932 года появилась «военная» лента — тоже голубого цвета, но с одной вертикальной серебряной полосой посередине. Во время войны по краям добавлялись две золотые полоски. В случаях награждения военнослужащих за боевые заслуги орденом Офицерской или Рыцарской степени использовалась специально учреждённая «военная» лента красного цвета с голубыми полосками (по 5 мм) по краям.

С 30 июня 1941 года разрешили вручать ордена всех степеней с лентами военного образца.

Ссылки

• Винклер П. П. Короны ордена // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• awards.netdialogue.com/Europe/Romania/KRomania/Crown/Crown.htm

Отрывок, характеризующий Орден Короны Румынии

Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.