Орден Ленина
Поделись знанием:
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
| Орден Ленина | |||
| |||
| Страна | |||
|---|---|---|---|
| Тип | |||
| Кому вручается |
граждане СССР, предприятия, объединения, учреждения, организации, воинские части, военные корабли, соединения и объединения, союзные и автономные республики, края, области, автономные области, автономные округа, районы, города и другие населённые пункты | ||
| Основания награждения |
исключительные достижения и особо выдающиеся заслуги | ||
| Статус |
не вручается | ||
| Статистика | |||
| Параметры | |||
| Дата учреждения | |||
| Первое награждение | |||
| Последнее награждение | |||
| Количество награждений |
431 418 | ||
| Очерёдность | |||
| Старшая награда |
нет | ||
| Младшая награда | |||
Орден Ленина — высшая награда Союза Советских Социалистических Республик — учреждён постановлением Президиума ЦИК СССР от 6 апреля 1930 года.
Содержание
История создания
История ордена берёт своё начало 8 июля 1926 года, когда начальником Главного управления РККА В. Н. Левичевым было предложено выдавать новую награду — «орден Ильича» — лицам, уже имевшим четыре ордена Красного Знамени. Данная награда должна была стать высшим боевым знаком отличия. Однако, поскольку Гражданская война в России уже закончилась, проект нового ордена принят не был. В то же время, Совет Народных Комиссаров СССР признавал потребность в создании высшей награды Советского Союза, вручаемой не только за военные заслуги.
В начале 1930 года работы над проектом нового ордена, получившего название «орден Ленина», были возобновлены. Художники фабрики «Гознак» в Москве получили задание создать рисунок ордена, основным изображением на знаке которого должен был стать портрет Владимира Ильича Ленина. Из множества эскизов выбрали работу художника И. И. Дубасова, который взял за основу портрета фотографию Ленина, сделанную на II Конгрессе Коминтерна в Москве фотографом Виктором Буллой в июле—августе 1920 года. На ней Владимир Ильич запечатлён в левый профиль.
Весной 1930 года эскиз ордена был передан скульпторам Ивану Шадру и Петру Таёжному для создания макета. В этом же году первые знаки ордена Ленина были изготовлены на фабрике «Гознак». Штамп для пробного образца знака «ордена Ленина» гравировал Алексей Пугачёв.
Орден был учреждён постановлением Президиума ЦИК СССР 6 апреля, а его статут — 5 мая 1930 года. В статут ордена и его описание вносились изменения Постановлением ЦИК СССР от 27 сентября 1934 года, указами Президиума Верховного Совета от 19 июня 1943 года и от 16 декабря 1947 года.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 марта 1980 года Стату́т ордена утверждён в окончательной редакции.
Статут
|
Описание ордена
Внешний вид, размеры и материалы, используемые для изготовления ордена, многократно менялись, как в процессе создания, так и после его учреждения.
Первоначально в композицию, кроме венка из колосьев, обрамлявшего центральный круглый медальон, серпа и молота, букв «СССР», также входил треугольник в нижней части ордена, символизировавший союз рабочих, трудового крестьянства и интеллигенции. Данный вариант ордена не был утверждён.
Также предполагалось при повторном награждении орденом Ленина помещать в особом щитке в нижней части аверса орденского знака порядковый номер награждения, как это уже было сделано с орденом Красного Знамени. Однако идея помещать на знаках ордена Ленина щитки с цифрами была отвергнута.
Варианты ордена Ленина, вручённые награждённым, можно разделить на четыре основных типа.
I тип
Первый тип ордена Ленина был утверждён 23 мая 1930 года.
Знак ордена Ленина образца 1930 года представлял собой круглый портрет-медальон с барельефом Ленина в центре и индустриальным пейзажем на заднем плане. Под барельефом Ленина помещалось изображение трактора. Медальон был окружён накладным золотым ободком, который крепился методом пайки. На лицевой стороне золотой ободок имел канавку, заполненную рубиново-красной эмалью. Вокруг медальона, снаружи от золотого ободка, располагались колосья пшеницы, на которые в верхней части знака были наложены позолоченный серп и молот, а в нижней части — надпись «СССР». Буквы надписи выполнены из золота и покрыты красной эмалью. Каждая буква являлась отдельным элементом и крепилась методом пайки.
Знак изготавливался из серебра 925 пробы. Размеры: высота — 38 мм, ширина — 37,5 мм.
Орден Ленина первого типа выпускали недолго, до февраля 1932 года. Одной из причин прекращения выпуска орденов данного типа послужило то, что другие награды СССР и даже некоторые нагрудные знаки были украшены цветными эмалями богаче, чем главная награда страны.
Было выпущено около 700 орденов первого типа.
II тип
Поскольку на ордене Ленина первого типа отсутствовали изображения основных пролетарских символов — красной звезды и красного знамени, решено было несколько изменить внешний вид знака.
Новый статут ордена Ленина был утверждён Указом ЦИК СССР от 27 сентября 1934 года. Орден Ленина теперь изготавливался не из серебра, а из золота 750-й пробы. С аверса ордена исчезли изображения трактора и индустриального пейзажа, также исчезла надпись «СССР». На новом типе ордена появилось красное знамя с надписью «ЛЕНИН» и красная звезда. Серп и молот из верхней части ордена переместились в нижнюю часть. Красное знамя, красная звезда, серп и молот на знаке второго типа покрыты рубиново-красной эмалью. На центральный круглый портрет-медальон с изображением вождя нанесено серебрение. Колосья вокруг медальона имеют естественную золотую поверхность.
Размеры: высота — 38,5 мм, ширина — 38 мм.
III тип
Третий тип ордена вручался с 11 июня 1936 года по 19 июня 1943 года.
По сравнению с предыдущим типом, основное изменение состояло в том, что барельеф Ленина представлял собой отдельную деталь и был выполнен из платины (вес барельефа колебался от 2,4 до 2,75 г). Барельеф крепился к ордену при помощи трёх заклёпок. Поверхность центрального медальона у орденов третьего типа покрывалась серо-голубой эмалью. Ещё одно изменение состояло в повышении пробы золота. Теперь орден изготавливался из золота 950-й пробы.
Размеры: высота — 38—39 мм, ширина — 38 мм.
IV тип
Четвёртый тип ордена вручался с 19 июня 1943 года до распада Советского Союза.
Указом от 19 июня 1943 года устанавливался порядок ношения орденов, имевших форму звезды, на штифтах на правой стороне груди, а орденов, имевших овальную или круглую форму — на левой стороне груди на пятиугольных колодках, обтянутых лентой ордена. Одновременно, ввиду резкого увеличения количества орденов СССР и числа награждений, ввели ношение планок с муаровыми лентами взамен орденов. Таким образом, орден Ленина после 19 июня 1943 года приобрёл в верхней части знака ордена ушко, в которое продевалось кольцо, соединяемое с пятиугольной колодкой. Из установленного порядка ношения орденов также следовало, что все ранее выданные ордена подлежали замене. Вместо ордена Ленина I—III типа выдавалась новая награда, с сохранением серийного номера, указанного в орденской книжке. В первую очередь это касалось кадровых военных, правила ношения военной формы и наград которых строго регламентировались. Массовая замена орденов предыдущих типов была произведена после окончания Великой Отечественной войны.
Описание ордена Ленина из статута последней редакции от 28 марта 1980 года:
|
Размеры: высота — 43—45 мм (включая ушко в верхней части), ширина — 38 мм, диаметр портретного медальона — 25 мм.
Вручение наград
Первые награды
- Первое награждение орденом Ленина было произведено постановлением Президиума ЦИК СССР от 23 мая 1930 года. Согласно этому Постановлению, орденом Ленина № 1 награждена газета «Комсомольская правда» за «активное содействие в усилении темпов социалистического строительства и в связи с пятилетием со дня основания»[1].
- Первыми иностранными гражданами, награждёнными орденом, были пять специалистов, работавших в советской промышленности и сельском хозяйстве:
- немецкий специалист по добыче угля Иоганн Георг Либхард (8 февраля 1931 года);
- американский агроном Джордж Горфилд Макдауэлл (7 июля 1931 года);
- американские специалисты по тракторной технике Фрэнк Бруно Хоней (17 мая 1932 года) и Леон Эвнис Сважиан (23 мая 1931 года),
- американский автомеханик Майк Трайкович Кадарьян (27 марта 1934 года)[2].
- 20 апреля 1934 года за помощь при спасении парохода «Челюскин» ордена Ленина были удостоены двое американских авиамехаников Клайд Армстед (Clyde Armistead) и Уильям Левери (William Lavery)[3].
- Первым советским воинским коллективом, удостоенным ордена Ленина, стала 23-я стрелковая Краснознамённая дивизия 5 августа 1932 года, в связи с её десятилетием и «за большевистские образцы активного содействия строительству Харьковского тракторного завода имени Серго Орджоникидзе».
- Первым награждённым за боевые заслуги стал красноармеец 1-го дивизиона 11-го кавалерийского Хорезмского полка ОГПУ Роман Панченко, отличившийся в боях с басмачами весной 1933 года. Орден был присужден ему 29 октября того же года.
- Первым из учёных кавалером ордена Ленина стал в июне 1931 года И. В. Мичурин, из деятелей культуры — Максим Горький (17 сентября 1932 года), из живописцев — Исаак Бродский (28 марта 1934 года).
- Первым композитором, награждённым орденом Ленина, стал Узеир Гаджибеков в 1938 году.
- Впервые орденом Ленина посмертно были награждены члены экипажа аэростата «Осоавиахим-1». 30 января 1934 года аэростат достиг рекордной высоты в 22000 метров, но в результате крайне тяжёлых погодных условий аппарат обледенел и упал в Мордовии. Все три члена экипажа — командир П. Ф. Федосеенко, конструктор аэростата А. Б. Васенко и физик И. Д. Усыскин погибли при катастрофе.
- Первым кавалером двух орденов Ленина стал лётчик-испытатель В. П. Чкалов 24 июля 1936 года.
- Первым кавалером трёх орденов Ленина стал лётчик-испытатель В. К. Коккинаки 11 июня 1939 года.
- Первым кавалером шести орденов Ленина стал Маршал Советского Союза Василий Данилович Соколовский — 24 июня 1948 года.
- Первым кавалером семи, восьми и девяти орденов Ленина стал один из организаторов оборонной промышленности Василий Михайлович Рябиков — 16 января 1957 года, 21 декабря 1957 года и 17 июня 1961 года соответственно.
- Первым кавалером десяти и одиннадцати орденов Ленина стал Министр внешней торговли СССР Николай Семёнович Патоличев — 22 сентября 1978 года и 5 августа 1982 года соответственно.
- Самый молодой кавалер ордена Ленина — таджикская пионерка, сборщица хлопка Мамлакат Нахангова (25.12.1935). К моменту награждения ей было 11 лет.[4]
- Самый пожилой кавалер ордена Ленина — польско-украинский композитор С. Ф. Людкевич (23.01.1979). Он был награждён в связи со 100-летием.
| № знака | Награждённый | Дата постановления | Дата вручения |
|---|---|---|---|
| 1 | Газета «Комсомольская правда» | 23 мая 1930 | 3 июля 1931 |
| 2 | «МЭЛЗ», г. Москва | 3 октября 1930 | июль 1931 |
| 3 | А. С. Енукидзе, секретарь ЦИК СССР | 17 декабря 1932 | 17 декабря 1932 |
| 4 | В. С. Молоков, лётчик | 20 апреля 1934 | 23 июня 1934 |
| 5 | Г. В. Грибакин, бортмеханик | 20 апреля 1934 | 23 июня 1934 |
| 6 | М. П. Шелыганов, штурман | 20 апреля 1934 | 23 июня 1934 |
| 7 | Завод «Красная Заря», Ленинград | 16 апреля 1931 | 3 июля 1931 |
| 8 | Завод «Светлана», Ленинград | 16 апреля 1931 | 3 июля 1931 |
| 9 | Завод имени Карла Маркса, Ленинград | 16 мая 1931 | 3 июля 1931 |
| 10 | Завод «Мосэлектрик», г. Москва | 16 мая 1931 | 3 июля 1931 |
Многократные кавалеры ордена
Орденом Ленина награждались практически все советские руководители и военачальники высшего ранга, целый ряд из них — многократно.
Одиннадцатикратные кавалеры
- 11 раз ордена Ленина были удостоены:
-
Патоличев, Николай Семёнович[5](17.05.1939; 30.09.1943; 05.08.1944; 31.03.1945; 31.07.1958; 17.12.1966; 20.09.1968; 21.12.1973; 30.12.1975; 22.09.1978; 05.08.1982) -
Устинов, Дмитрий Фёдорович (08.02.1939; 03.06.1942; 05.08.1944; 08.12.1951; 20.04.1956; 21.12.1957; 29.10.1958; 29.10.1968; 02.12.1971; 27.10.1978; 28.10.1983)
-
Десятикратные кавалеры
- 10 раз ордена Ленина были удостоены:
- Рашидов, Шараф Рашидович (16.01.1950; 11.01.1957; 01.03.1965; 04.11.1967; 02.12.1971; 10.12.1973; 30.12.1974; 25.12.1976; 04.11.1977; 06.03.1980)
- Славский, Ефим Павлович (25.07.1942, 10.02.1944, 23.02.1945, 29.10.1949, 11.09.1956, 25.10.1958, 25.10.1968, 25.10.1971, 25.10.1978, 25.10.1983)
- Яковлев, Александр Сергеевич (27.04.1939; 28.10.1940; 06.09.1942; 25.05.1944; 02.07.1945; 15.11.1950; 31.03.1956; 31.03.1966; 23.06.1981; 17.08.1984)
-
Девятикратные кавалеры
- 9 раз ордена Ленина были удостоены:
- Александров, Анатолий Петрович (06.03.1945; 29.10.1949; 19.09.1953; 04.01.1954; 11.09.1956; 12.02.1963; 17.09.1975; 10.02.1978; 11.02.1983)
- Дементьев, Пётр Васильевич (5.03.1939; 8.09.1941; 25.05.1944; 6.12.1949; 23.01.1957; 28.04.1963; 24.01.1967, 25.10.1971, 21.01.1977)
- Папанин, Иван Дмитриевич (27.06.1937; 22.03.1938; 01.05.1944; 26.11.1944; 02.12.1945; 30.12.1956; 26.11.1964; 26.11.1974; 23.11.1984)
- Расулов, Джабар Расулович (03.01.1944; 29.12.1946; 24.02.1948; 17.12.1949; 23.10.1954; 17.01.1957; 09.07.1963; 09.07.1973; 26.02.1981)
- Рябиков, Василий Михайлович (08.02.1939; 03.06.1942; 05.08.1944; 16.09.1945; 06.12.1949; 20.04.1956; 16.01.1957; 21.12.1957; 17.06.1961)
- Семёнов, Николай Николаевич (10.06.1945; 29.10.1949; 19.09.1953; 04.01.1954; 08.05.1956; 14.04.1966; 20.07.1971; 14.04.1976; 18.12.1981)
- Тихонов, Николай Александрович (26.03.1939; 31.03.1945; 04.09.1948; 05.11.1954; 19.07.1958; 26.11.1971; 13.05.1975; 12.10.1982; 13.05.1985)
- Чуйков, Василий Иванович (26.10.1943; 19.03.1944; 21.02.1945; 11.02.1950; 11.02.1960; 11.02.1970; 11.02.1975; 21.02.1978; 11.02.1980)
-
Восьмикратные кавалеры
- 8 раз ордена Ленина были удостоены:
- Батов, Павел Иванович (04.07.1937; 11.03.1940; 30.10.1943; 21.02.1945; 31.05.1957; 31.05.1967; 31.05.1977; 31.05.1982)
- Брежнев, Леонид Ильич (02.12.1947; 18.12.1956; 17.06.1961; 18.12.1966; 02.12.1971; 18.12.1976; 19.12.1978; 18.12.1981)
- Будённый, Семён Михайлович (23.02.1935; 17.11.1939; 24.04.1943; 21.02.1945; 24.04.1953; 01.02.1958; 24.04.1958; 24.04.1973)
- Василевский, Александр Михайлович (21.05.1942; 29.07.1944; 21.02.1945; 29.09.1945; 19.09.1955; 29.09.1965; 29.09.1970; 29.09.1975)
- Ворошилов, Климент Ефремович (23.02.1935; 22.02.1938; 03.02.1941; 21.02.1945; 03.02.1951; 03.02.1956; 07.05.1960; 03.02.1961)
- Ильюшин, Сергей Владимирович (30.08.1936; 25.11.1941; 21.02.1945; 02.07.1945; 30.03.1954; 30.03.1964; 26.04.1971; 29.03.1974)
- Кальченко, Никифор Тимофеевич (07.02.1939; 29.05.1945; 23.01.1948; 08.02.1956; 26.02.1958; 08.02.1966; 08.12.1963; 06.12.1976)
- Кунаев, Динмухамед Ахмедович (11.01.1957; 11.01.1962; 02.12.1971; 11.01.1972; 10.12.1973; 06.10.1976; 01.11.1979; 11.01.1982)
- Лысенко, Трофим Денисович (30.12.1935; 10.06.1945; 10.09.1945; 29.09.1948; 27.10.1949; 19.09.1953; 27.09.1958; 15.09.1961)
- Снечкус, Антанас Юозович (08.04.1947; 20.07.1950; 06.01.1953; 05.04.1958; 05.01.1963; 01.10.1965; 27.08.1971; 05.01.1973)
- Соколовский, Василий Данилович (22.02.1941; 02.01.1942; 21.02.1945; 29.05.1945; 20.07.1947; 24.06.1948; 20.07.1957; 20.07.1967)
- Туполев, Андрей Николаевич (21.02.1933; 16.09.1945; 10.08.1946; 14.01.1949; 06.12.1949; 03.02.1953; 09.11.1958; 06.11.1968)
- Фёдоров, Алексей Фёдорович (07.02.1939; 18.05.1942; 23.01.1948; 26.02.1958; 24.04.1961; 23.10.1967; 27.03.1981; 28.03.1986)
- Щербицкий, Владимир Васильевич (26.02.1958; 16.02.1968; 02.12.1971; 08.12.1973; 30.12.1974; 13.09.1977; 16.02.1983; 16.02.1988)
-
Семикратные кавалеры
- 7 раз ордена Ленина были удостоены:
- Афанасьев, Сергей Александрович (25.07.1958; 17.06.1961; 26.07.1966; 29.08.1968; 25.10.1971; 14.02.1975; 29.08.1978)
- Баграмян, Иван Христофорович (29.07.1944; 06.11.1945; 01.12.1947; 02.12.1957; 02.12.1967; 01.12.1972; 01.12.1977)
- Бардин, Иван Павлович (15.12.1934; 12.11.1943; 31.03.1945; 10.06.1945; 19.09.1953; 12.11.1953; 19.07.1958)
- Бещев, Борис Павлович (23.11.1939; 29.07.1945; 15.07.1953; 01.08.1959; 15.07.1963; 04.08.1966; 25.08.1971)
- Воронин, Павел Андреевич (05.03.1939; 08.09.1941; 25.05.1944; 12.07.1957; 22.07.1966; 11.07.1973; 02.02.1982)
- Горшков, Сергей Георгиевич (26.02.1953; 23.02.1960; 28.04.1963; 07.05.1965; 25.02.1970; 21.02.1978; 21.12.1982)
- Громыко, Андрей Андреевич (03.11.1944; 05.11.1945; 17.07.1959; 31.12.1966; 17.07.1969; 17.07.1979; 17.07.1984)
- Грушин, Пётр Дмитриевич (21.06.1943; 02.07.1945; 20.04.1956; 25.07.1958; 15.01.1966; 20.04.1981; 15.01.1986)
- Дымшиц, Вениамин Эммануилович (16.01.1943; 31.03.1945; 02.12.1947; 09.08.1958; 31.12.1966; 15.09.1970; 26.09.1980)
- Калмыков, Валерий Дмитриевич (10.04.1945; 20.04.1956; 21.12.1957; 27.08.1958; 17.06.1961; 29.07.1966; 25.10.1971)
- Калнберзин, Ян Эдуардович (28.06.1945; 31.05.1946; 20.07.1950; 19.09.1953; 15.02.1958; 16.09.1963; 01.10.1965)
- Келдыш, Мстислав Всеволодович (16.09.1945; 04.01.1954; 27.03.1954; 11.09.1956, 09.02.1961; 27.04.1967; 17.09.1975)
- Кикоин, Исаак Константинович (10.05.1945; 8.12.1951; 19.09.1953; 04.01.1954; 27.03.1958; 28.03.1968; 27.03.1978)
- Кириленко, Андрей Павлович (23.01.1948; 02.03.1953; 07.09.1956; 08.03.1958; 07.09.1966; 02.12.1971; 07.09.1976)
- Колмогоров, Андрей Николаевич (04.11.1944; 10.06.1945; 19.09.1953; 15.09.1961; 24.04.1963; 25.04.1973; 17.09.1975)
- Комаровский, Александр Николаевич (14.07.1937; 29.04.1943; 16.05.1945; 29.10.1949; 11.09.1956; 07.03.1962; 19.05.1966)
- Конев, Иван Степанович (29.07.1944; 21.02.1945; 27.12.1947; 18.12.1956; 27.12.1957; 27.12.1967; 27.12.1972)
- Кузнецов, Василий Васильевич (30.09.1943; 17.02.1951; 11.02.1961; 31.12.1966; 12.02.1971; 12.02.1981; 12.02.1986)
- Ломако, Петр Фаддеевич (25.07.1942; 10.02.1944; 08.12.1951; 15.07.1954; 11.07.1964; 25.08.1971; 11.07.1974)
- Максарёв, Юрий Евгеньевич (19.09.1941; 05.06.1942; 20.01.1943; 05.08.1944; 08.12.1951; 04.01.1954; 22.01.1954)
- Махмадалиев, Мирали (17.12.1949; 17.04.1951; 17.01.1957; 03.04.1965; 10.12.1973; 25.12.1976; 24.07.1986)
- Машеров, Петр Миронович (15.08.1944; 28.10.1948; 18.01.1958; 12.02.1968; 02.12.1971; 12.12.1973; 10.02.1978)
- Мерецков, Кирилл Афанасьевич (03.01.1937; 21.03.1940; 02.11.1944; 21.02.1945; 06.06.1947; 06.06.1957; 06.06.1967)
- Москаленко, Кирилл Семёнович (22.07.1941; 23.10.1943; 06.11.1945; 07.03.1962; 10.05.1972; 21.02.1978; 10.05.1982)
- Несмеянов, Александр Николаевич (04.11.1944; 10.06.1945; 19.09.1953; 08.09.1959; 27.04.1967; 13.03.1969; 07.09.1979)
- Новиков, Владимир Николаевич (03.06.1942; 05.08.1944; 05.12.1957; 03.12.1967; 26.11.1971; 05.12.1977)
- Пельше, Арвид Янович (31.05.1946; 20.07.1950; 15.02.1958; 01.10.1965; 06.02.1969; 02.12.1971; 06.02.1979)
- Рокоссовский, Константин Константинович (16.08.1936; 02.01.1942; 29.07.1944; 21.02.1945; 25.12.1946; 20.12.1956; 20.12.1966)
- Смирнов, Ефим Иванович (03.03.1942; 11.07.1945; 08.12.1951; 03.11.1953; 11.01.1966; 24.04.1973; 21.02.1978)
- Соболев, Сергей Львович (10.06.1945; 29.10.1949; 8.12.1951; 19.09.1953; 30.10.1958; 29.04.1967; 17.09.1975)
- Тока, Салчак Калбакхорекович (05.05.1942; 11.08.1944; 16.08.1946; 10.10.1949; 23.08.1957; 14.12.1961; 14.12.1971)
- Хруничев, Михаил Васильевич (08.09.1941; 24.11.1942; 05.08.1944; 16.09.1945; 29.10.949; 03.04.1951; 12.07.1957)
- Хрущёв, Никита Сергеевич (13.05.1935; 16.04.1944; 23.01.1948; 16.04.1954; 8.04.1957; 17.06.1961; 16.04.1964)
- Цицин, Николай Васильевич (30.12.1935; 10.06.1945; 10.11.1945; 19.11.1953; 17.12.1968; 17.09.1975; 15.12.1978)
- Шокин, Александр Иванович (29.03.1939; 17.06.1961; 29.07.1966; 08.10.1969; 25.10.1971; 17.02.1975; 26.10.1979)
- Яснов, Михаил Алексеевич (06.09.1947; 04.06.1956; 01.02.1957; 04.06.1966; 26.08.1971; 11.12.1973; 04.06.1976)
-
Шестикратные кавалеры
- 6 раз ордена Ленина были удостоены:
- Александров, Павел Сергеевич (10.06.1945; 19.09.1953; 15.09.1961; 06.05.1966; 13.03.1969; 17.09.1975)
- Арбузов, Александр Ерминингельдович (31.07.1944; 10.06.1945; 24.06.1950; 19.09.1953; 11.09.1957; 09.09.1967)
- Архангельский, Александр Александрович (22.12.1933; 16.09.1945; 08.08.1947; 06.12.1949; 27.03.1953; 12.07.1958)
- Байбаков, Николай Константинович (06.02.1942; 24.01.1944; 08.05.1948; 31.12.1966; 05.03.1971; 05.03.1981)
- Бармин, Владимир Павлович (15.03.1943; 20.04.1956; 17.03.1959; 17.06.1961; 17.03.1969; 16.03.1979)
- Боголюбов, Николай Николаевич (19.09.1953; 20.08.1959; 29.04.1967; 13.03.1969; 17.09.1975; 20.08.1979)
- Бородин, Андрей Михайлович (11.01.1957; 22.03.1966; 27.08.1971; 13.10.1972; 24.12.1976; 03.03.1980)
- Бочвар, Андрей Анатольевич (29.10.1949; 19.09.1953; 11.09.1956; 07.03.1962; 17.09.1975; 06.08.1982)
- Брага, Марк Андронович (17.06.1949; 22.05.1950; 21.04.1952; 24.08.1953; 10.06.1954; 24.12.1976)
- Ванников, Борис Львович (23.02.1939; 03.06.1942; 05.08.1944; 06.09.1947; 11.09.1956; 16.09.1957)
- Вершинин, Константин Андреевич (13.12.1942; 21.07.1944; 19.08.1944; 21.02.1945; 20.05.1960; 22.05.1970)
- Виноградов, Александр Павлович (29.10.1949; 19.09.1953; 04.01.1954; 23.08.1965; 09.11.1970; 20.08.1975)
- Виштак, Степанида Демидовна (11.04.1949; 03.07.1950; 20.06.1951; 13.07.1954; 26.02.1958; 31.12.1965)
- Воронов, Николай Николаевич (03.01.1937; 21.03.1940; 21.02.1945; 05.05.1949; 04.05.1959; 07.05.1965)
- Вышинский, Андрей Януарьевич (20.07.1937; 21.11.1943; 10.06.1945; 05.11.1945; 09.12.1953; 03.10.1954)
- Головацкий, Николай Никитич (11.01.1957; 23.06.1966; 14.02.1975; 24.12.1976; 22.02.1982; 17.01.1985)
- Гречко, Андрей Антонович (13.12.1942; 21.02.1945; 01.02.1958; 15.10.1963; 22.02.1968; 16.10.1973)
- Грушецкий, Иван Самойлович (23.01.1948; 04.10.1954; 26.02.1958; 28.08.1964; 08.12.1973; 21.08.1974)
- Долгих, Владимир Иванович (09.06.1961; 04.12.1965; 25.08.1971; 13.12.1972; 04.12.1974; 04.12.1984)
- Доллежаль, Николай Антонович (29.10.1949; 11.10.1956; 23.07.1959; 31.10.1969; 26.10.1979; 26.10.1984)
- Егоров, Михаил Васильевич (29.03.1939; 15.11.1950; 28.04.1963; 06.04.1970; 14.01.1977; 02.02.1984)
- Желтов, Алексей Сергеевич (24.03.1943; 15.11.1950; 28.08.1954; 29.08.1964; 21.02.1978; 27.08.1984)
- Жуков, Георгий Константинович (16.08.1936; 29.08.1939; 19.07.1944; 01.06.1945; 01.12.1956; 01.12.1971)
- Завенягин, Авраамий Павлович (23.03.1935; 17.01.1943; 24.02.1945; 29.10.1949; 16.04.1951; 11.09.1956)
- Зверев, Сергей Алексеевич (05.08.1944; 25.07.1958; 17.06.1961; 28.07.1966; 25.10.1971; 17.10.1972)
- Исаков, Иван Степанович (22.02.1938; 13.12.1942; 21.02.1945; 21.08.1954; 21.08.1964; 07.05.1965)
- Капица, Пётр Леонидович (30.04.1943; 09.07.1944; 30.04.1945; 09.07.1964; 20.07.1971; 08.07.1974)
- Кирхенштейн, Август Мартынович (17.09.1942; 31.05.1946; 20.07.1950; 06.11.1951; 23.03.1956; 17.09.1957)
- Коваленко, Александр Власович (07.05.1948; 29.11.1968; 24.11.1969; 14.02.1975; 06.10.1976; 23.11.1979)
- Коккинаки, Владимир Константинович (25.05.1936; 17.07.1938; 11.06.1939; 16.09.1945; 17.05.1951; 22.06.1984)
- Корнейчук, Александр Евдокимович (31.01.1939; 23.01.1948; 24.05.1955; 24.11.1960; 24.05.1965; 23.02.1967)
- Коротченко, Демьян Сергеевич (7.02.1939; 13.09.1943; 29.11.1944; 23.01.1948; 26.02.1958; 28.11.1964)
- Косыгин, Алексей Николаевич (07.04.1939; 22.01.1944; 20.02.1954; 20.02.1964; 02.12.1971; 20.02.1974)
- Котельников, Владимир Александрович (20.04.1956; 21.12.1957; 27.04.1967; 13.03.1969; 17.09.1975; 05.09.1978)
- Кочарянц, Самвел Григорьевич (21.08.1953; 04.01.1954; 11.09.1956; 07.03.1962; 08.01.1979; 06.01.1984)
- Красовский, Степан Акимович (19.01.1943; 21.02.1945; 06.04.1945; 29.05.1945; 15.09.1961; 07.08.1967)
- Курочкин, Павел Алексеевич (07.04.1940; 21.02.1945; 29.06.1945; 18.11.1960; 18.11.1980; 18.11.1985)
- Лелюшенко, Дмитрий Данилович (07.04.1940; 02.01.1942; 21.02.1945; 01.11.1961; 30.10.1981; 31.10.1986)
- Леонов, Леонид Максимович (18.02.1946; 30.05.1959; 23.02.1967, 30.05.1969; 30.05.1974; 30.05.1979)
- Ляшко, Александр Павлович (29.12.1965; 25.08.1971; 08.12.1973; 29.12.1975; 22.12.1977; 29.12.1985)
- Малинина, Прасковья Андреевна (01.06.1945; 23.07.1948; 04.07.1949; 13.12.1950; 26.08.1953; 06.11.1974)
- Мальцев, Терентий Семёнович (11.05.1942; 09.11.1955; 23.06.1966; 11.12.1973; 06.11.1975; 06.11.1985)
- Микоян, Анастас Иванович (17.01.1936; 30.09.1943; 24.11.1945; 24.11.1955; 24.11.1965; 25.11.1975)
- Микоян, Артём Иванович (31.12.1940; 03.02.1953; 05.11.1954; 04.08.1955; 20.04.1956; 04.08.1965)
- Павловский, Евгений Никанорович (05.03.1944; 21.02.1945; 10.06.1945; 04.03.1954; 11.02.1961; 04.03.1964)
- Палецкис, Юстас Игнович (08.04.1947; 21.01.1949; 20.07.1950; 05.04.1958; 01.10.1965; 22.01.1969)
- Палладин, Александр Владимирович (02.03.1944; 09.09.1945; 23.01.1948; 19.09.1953; 13.09.1955; 10.09.1965)
- Плиев, Исса Александрович (03.11.1941; 16.04.1944; 30.04.1947; 23.11.1962; 01.10.1963; 21.02.1978)
- Покрышкин, Александр Иванович (22.12.1941; 24.05.1943; 06.03.1963; 21.10.1967; 21.02.1978; 05.03.1983)
- Пономарёв, Борис Николаевич (27.06.1945; 3.03.1958; 16.01.1965; 2.12.1971; 16.01.1975; 16.01.1985)
- Поспелов, Пётр Николаевич (13.06.1945; 19.06.1948; 19.06.1958; 19.06.1968; 17.09.1975; 19.06.1978)
- Ротмистров, Павел Алексеевич (05.05.1942; 2.07.1944; 21.02.1945; 22.06.1961; 07.05.1965; 03.07.1981)
- Руденко, Роман Андреевич (26.03.1945; 27.05.1947; 29.07.1957; 29.07.1967; 25.05.1972; 29.07.1977)
- Руденко, Сергей Игнатьевич (25.05.1936; 19.08.1944; 20.06.1949; 19.10.1964; 31.10.1967; 19.10.1984)
- Руднев, Константин Николаевич (05.08.1944; 20.04.1956; 21.12.1957; 17.06.1961; 02.07.1966; 21.06.1971)
- Седов, Леонид Иванович (27.03.1954; 28.04.1963; 13.11.1967; 17.09.1975; 23.01.1980; 13.11.1987)
- Серов, Иван Александрович (26.04.1940; 13.12.1942; 29.05.1945, лишён 12.03.1963; 30.01.1951; 19.09.1952; 25.08.1955)
- Скобельцын, Дмитрий Владимирович (29.10.1949; 19.09.1953; 23.11.1962; 13.03.1969; 02.12.1972; 17.09.1975)
- Скрябин, Константин Иванович (22.02.1936; 27.10.1949; 19.09.1953; 06.12.1953; 06.12.1958; 04.12.1968)
- Смирнов, Леонид Васильевич (26.06.1959; 17.06.1961; 15.04.1966; 26.11.1971; 15.04.1976; 06.10.1982)
- Соболев, Сергей Львович (10.06.1945; 08.12.1951; 19.09.1953; 30.10.1958; 29.04.1967; 17.09.1975)
- Титов, Георгий Алексеевич (06.03.1945; 20.04.1956; 25.07.1958; 28.04.1963; 07.02.1969; 07.02.1979)
- Тихонов, Андрей Николаевич (19.09.1953; 04.01.1954; 11.09.1956; 29.10.1966; 20.07.1971; 29.10.1986)
- Ткачук, Григорий Иванович (26.02.1958; 31.12.1965; 08.04.1971; 06.09.1973; 22.12.1977; 07.07.1986)
- Трофимук, Андрей Алексеевич (24.01.1944; 08.05.1948; 29.04.1967; 17.09.1975; 14.08.1981; 20.08.1986)
- Турсункулов, Хамракул (25.12.1944; 23.01.1946; 19.03.1947; 27.04.1948; 07.07.1949; 13.06.1950)
- Уткин, Владимир Федорович (17.06.1961; 26.07.1966; 29.08.1969; 16.10.1973; 12.08.1976; 17.10.1983)
- Фёдоров, Евгений Константинович (27.06.1937; 12.03.1938; 11.09.1956; 17.06.1961; 09.04.1970; 09.04.1980)
- Харитон, Юлий Борисович (29.10.1949; 11.09.1956; 07.03.1962; 27.02.1964; 26.02.1974; 24.02.1984)
- Христианович, Сергей Алексеевич (11.07.1943; 29.03.1944; 19.09.1953; 13.11.1958; 29.04.1967; 13.03.1969)
- Школьников, Алексей Михайлович (15.01.1957; 15.01.1964; 26.08.1971; 14.01.1974; 24.04.1981; 13.01.1984)
- Шолохов, Михаил Александрович (31.01.1939; 23.05.1955; 22.05.1965; 23.02.1967; 22.05.1975; 23.05.1980)
- Штейман, Станислав Иванович (01.06.1945; 25.08.1948; 12.07.1949; 16.10.1950; 03.12.1951; 04.03.1953)
- Эйхфельд, Иоган Гансович (30.12.1935; 27.10.1949; 20.07.1950; 13.07.1954; 01.03.1958; 25.01.1963)
- Эрсарыев, Оразгельды (13.12.1944; 19.03.1947; 11.04.1947; 05.04.1948; 21.07.1950; 30.07.1951)
- Юдин, Павел Александрович (06.01.1942; 09.01.1943; 31.03.1945; 02.2.1947; 29.10.1949; 30.05.1952)
- Яковлев, Николай Дмитриевич (22.02.1941; 02.06.1942; 21.02.1945; 30.12.1948; 20.04.1956; 30.12.1958)
-
Награды населённым пунктам, организациям и объектам
- Трижды орденом Ленина награждены:
- Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодёжи (Комсомол);
- Азербайджанская ССР (1935, 1964, 1980);
- Армянская ССР (1958, 1968, 1978);
- Казахская ССР (1956, 1979, 1982);
- Узбекская ССР (1939, 1956, 1980);
- Горно-Бадахшанская автономная область (4 августа 1967 года)
- Ленинградское трижды ордена Ленина оптико-механическое объединение имени В. И. Ленина (ЛОМО)
- Московская область (1934, 1956, 1966);
- Московский трижды ордена Ленина, ордена Трудового Красного Знамени автомобильный завод имени И. А. Лихачева (ЗИЛ).
- Северное машиностроительное трижды ордена Ленина, орденов Октябрьской Оеволюции и Трудового Красного Знамени предприятие (Севмашпредприятие) (1959,1976,1984);
- Уральский трижды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции, Краснознамённый, орденов Отечественной войны и Трудового Красного Знамени завод тяжёлого машиностроения имени Серго Орджоникидзе (Уралмашзавод);
- Дважды орденом Ленина награждены:
- Государственный академический Большой театр Союза ССР (1937, 1976)
- Казанское авиационное производственное дважды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции, Краснознамённое объединение имени С. П. Горбунова;[6]
- Уфимское моторостроительное производственное дважды ордена Ленина, Краснознамённое объединение (1936, 1971);
- Московский электроламповый дважды ордена Ленина, орденов Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени завод (МЭЛЗ) — № 2 в 1931 г. и № 99 в 1939 г.;
- 1-й гвардейский танковый Чертковский дважды ордена Ленина, Краснознамённый, орденов Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого полк имени Маршала бронетанковых войск Катукова М. Е.;
- Дважды ордена Ленина Академия наук СССР (1969, 1974);
- Научно-производственная дважды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции, Краснознамённая, орденов Отечественной войны и Трудового Красного Знамени корпорация «Уралвагонзавод» имени Ф. Э. Дзержинского (1935, 1970);
- Всесоюзная пионерская дважды ордена Ленина организация имени В. И. Ленина;
- Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов;
- Кировский дважды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции, Краснознамённый, орденов Отечественной войны, Трудового Красного Знамени и Дружбы Народов завод (1939, 1951);
- Ленинградский металлический дважды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции завод (1945, 1957);
- Московский электромеханический дважды ордена Ленина завод «Мосэлектрик» (1931, 1939);
- Московский дважды ордена Ленина радиозавод «Темп» (1931, 1945);
- Московский дважды ордена Ленина институт теплотехники;
- Московская государственная дважды ордена Ленина консерватория имени П. И. Чайковского;
- Области и края СССР: Харьковская (1958, 1968), Днепропетровская (1958, 1968), Кировоградская(1958), Донецкая (1958, 1970), Кемеровская (Кузбасс) (1967, 1970), Свердловская, Куйбышевская, Оренбургская области; Алтайский край (1956, 1970), Удмуртская АССР (1958).
- газета «Правда»;
- Николаевский Черноморский судостроительный дважды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции завод (1949, 1977);
- города: Москва (1947, 1965), Ленинград (1945, 1957), Киев (1954, 1961).
- Ордена Ленина также удостоены:
- Города-герои: Волгоград, Севастополь, Одесса (1965 год), Минск, Тула (1966 год), Новороссийск, Керчь (1973 год), Мурманск, Смоленск (1983 год) и Брестская крепость-герой (1965);
- Кишинёв (1966),
- Комсомольск-на-Амуре (1967),
- Ульяновск, Харьков, Запорожье, Горький, Ростов-на-Дону, Рига, Таллин, Вильнюс (1970 год),
- Львов, Кривой Рог, Пермь, Самарканд (1971 год),
- Свердловск (1973 год),
- Днепропетровск (1976 год),
- Баку (1977 год),
- Донецк, Магнитогорск (1979 год),
- Челябинск (1980 год)
- Куйбышев, Новосибирск, Ереван, Тбилиси (1982 год),
- Алма-Ата, Ташкент, Северодвинск (1983 год),
- Казань, Архангельск (1984 год),
- Владивосток (1985 год),
- Воронеж (1986 год);
- более 380 промышленных предприятий, такие как: нефтедобывающие ордена Ленина объединения «Азнефть» и «Грознефть», Онежский орденов Ленина и Октябрьской Революциитракторный завод, Сталинградский дважды ордена Ленина, орденов Отечественной войны и Трудового Красного Знамени тракторный завод имени Ф. Э. Дзержинского, Харьковский дважды ордена Ленина, орденов Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени тракторный завод имени Серго Орджоникидзе, Челябинский орденов Ленина, Кутузова, Трудового Красного Знамени и Красной Звезды тракторный завод имени В. И. Ленина, Кузнецкий металлургический орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени комбинат, Горьковский дважды ордена Ленина, Краснознамённый, ордена Отечественной войны автомобильный завод, Минский дважды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции автомобильный завод, Омский орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени завод «Полёт», Омское моторостроительное орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени объединение имени П. И. Баранова", Комсомольское-на-Амуре авиационное производственное ордена Ленина объединение имени Ю. А. Гагарина;
- около 180 сельскохозяйственных предприятий и организаций;
- более 300 воинских объединений, соединений, частей и учреждений (округов, дивизий, полков и т. д.), из них 207 — в годы ВОВ;
- все советские республики, двадцать автономных республик, 8 автономных областей, 6 краёв, более 100 областей[7];
- Всесоюзное общество «Знание»;
- Академия художеств СССР;
- Союз композиторов СССР;
- Союз художников СССР;
- Союз писателей СССР.
- Высшие учебные заведения, в том числе:
- Военно-воздушная инженерная орденов Ленина и Октябрьской Революции, Краснознамённая академия имени профессора Н. Е. Жуковского,
- Военно-медицинская ордена Ленина, Краснознамённая академия имени С. М. Кирова,
- Военно-морская орденов Ленина, Октябрьской Революции и Ушакова академия имени Адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова,
- Военная орденов Ленина, Октябрьской Революции и Суворова академия Ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого,
- Военная ордена Ленина, Краснознамённая, ордена Суворова академия Генерального штаба Вооружённых Сил,
- Военная ордена Ленина, Краснознамённая академия связи имени Маршала Советского Союза С. М. Будённого,
- Московская сельскохозяйственная орденов Ленина и Трудового Красного Знамени академия имени К. А. Тимирязева,
- Высшее военно-морское инженерное ордена Ленина училище имени Ф. Э. Дзержинского,
- Высшее военно-морское ордена Ленина, Краснознамённое, ордена Ушакова училище имени М. В. Фрунзе,
- Одесское высшее артиллерийское командное ордена Ленина училище имени М. В. Фрунзе,
- Ленинградский орденов Ленина и Октябрьской революции институт инженеров железнодорожного транспорта имени академика В. Н. Образцова (1945),
- Ленинградский ордена Ленина кораблестроительный институт (1967),
- Ленинградская ордена Ленина академия гражданской авиации,
- Московский ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени химико-технологический институт имени Д. И. Менделеева,
- Московский государственный ордена Ленина, орденов Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени университет имени М. В. Ломоносова,
- Московский государственный технический орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени университет имени Н. Э. Баумана,
- Московский государственный педагогический орденов Ленина и Трудового Красного Знамени университет (1972),
- Воронежский государственный ордена Ленина университет имени Ленинского комсомола
- Казанский государственный орденов Ленина и трудового Красного Знамени университет имени В. И. Ульянова-Ленина (1979),
- Тульский артиллерийский инженерный орденов Ленина и Октябрьской Революции институт имени Тульского пролетариата (1944),
- Ульяновское высшее авиационное орденов Ленина и Дружбы народов училище гражданской авиации (1973)
А также: Московский академический художественный орденов Ленина и Трудового Красного Знамени театр имени А. М. Горького (1937), Сталинградский металлургический орденов Ленина, Отечественной войны и Трудового Красного Знамени завод «Красный Октябрь» (1939), Коломенский тепловозостроительный орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени завод имени В. В. Куйбышева (1939), Научно-производственное ордена Ленина, дважды ордена Трудового Красного Знамени объединение имени С. А. Лавочкина (1944), Высокогорский горно-обогатительный ордена Ленина комбинат (1945), Ковровский орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени завод имени В. А. Дегтярёва (1945), Луганский тепловозостроительный орденов Ленина и Октябрьской Революции завод имени Октябрьской Революции (1947), Ижевский орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени мотозавод (1961), Московская железная ордена Ленина дорога (1966), Донецкая железная ордена Ленинадорога (1966), Белорусская железная ордена Ленина дорога (1971), Куйбышевская железная ордена Ленина дорога (1971), Северо-Кавказская железная ордена Ленина дорога (1974), Свердловская железная ордена Ленина дорога (1978), Сталинградский ордена Ленина завод нефтяного машиностроения имени Петрова (Волгограднефтемаш), Новочеркасский электровозостроительный ордена Ленина завод, Ракетно-космическая четырежды ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции корпорация «Энергия» имени С. П. Королёва
- Добровольное ордена Ленина, Краснознамённое общество содействия армии, авиации и флоту;
- Государственный исторический ордена Ленина музей (г. Москва);
- Орденов Ленина, Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени газета «Известия» (1967),
- Орденов Ленина и Дружбы народов «Литературная газета»;
- Московский орденов Ленина и Трудового Красного Знамени метрополитен имени В. И. Ленина;
- Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени В. И. Ленина.
- Центральный спортивный ордена Ленина клуб армии (ЦСКА)
- Добровольное спортивное ордена Ленина общество профессиональных союзов «Спартак»
- ордена Ленина управление «Электроцентромонтаж»
- Ленинградское ордена Ленина управление пожарной охраны ГУВД Леноблгорисполкомов
Награды международным деятелям
За выдающиеся заслуги орденом Ленина награждались деятели международного рабочего и коммунистического движения: Георгий Димитров (Болгария), Густав Гусак (Чехословакия), Янош Кадар (Венгрия), Долорес Ибаррури (Испания), Хо Ши Мин (Вьетнам), Фидель Кастро (Куба), Вальтер Ульбрихт (ГДР), Отто Гротеволь и другие. Из монгольских деятелей награждены: дважды — маршал МНР Хорлоогийн Чойбалсан, трижды — маршал МНР Юмжагийн Цэдэнбал, а также государственные и военные деятели, Председатель Президиума Малого Государственного Хурала Гончигийн Бумцэнд, Председатель Президиума Великого Народного Хурала Жамсрангийн Самбуу, генерал армии Батын Дорж, генерал-полковник Сандивын Равдан, генерал-полковник Буточийн Цог, герой МНР, полковник Лодонгийн Дандар, партизан Народной революции 1921 года Пунцагийн Тогтох, Генеральный секретарь ЦК МНРП Жамбын Батмунх, герой МНР, Герой Советского Союза, летчик-космонавт Жүгдэрдэмидийн Гүррагча.
Другие награждённые
Высшая степень отличия СССР — звание Герой Советского Союза была учреждена 16 апреля 1934 года. Знака отличия к этому званию первоначально не предусматривалось, поэтому всем получившим это почётное звание стал вручаться орден Ленина. После учреждения медали «Золотая Звезда» в 1939 году было решено не ломать сложившуюся традицию и орден Ленина автоматически продолжал выдаваться всем лицам, удостоенным почётного звания Героя Советского Союза.
Кроме того, орден Ленина вручался Героям Социалистического труда, а также городам и крепостям, которым присвоено соответственное звание «Город-герой» или «Крепость-герой»[8].
В период с 4 июня 1944 года по 14 сентября 1957 года орден Ленина вручался офицерам за выслугу лет (25 лет безупречной службы). Также с начала 1950-х годов орден Ленина могли получить и гражданские лица за долговременный и плодотворный труд.
Последним в истории СССР награждённым орденом Ленина стал директор Маслянинского кирпичного завода Новосибирской области Яков Яковлевич Муль. Он был удостоен этой награды «за большой личный вклад в реконструкцию и техническое перевооружение предприятия и достижение высоких показателей в труде» (Указ Президента СССР № УП-3143 от 21 декабря 1991 года)[9][10].
После распада Советского Союза новых представлений на орден Ленина не производилось. Тем не менее, два случая выдачи заслуженных до 1991 года, но не полученных ранее орденов имели место в 1994 и 1996 году. Учитывая эти две награды, с момента учреждения ордена Ленина было произведено 431 418 награждений[9].
Орден Ленина в филателии
- На марках СССР
- Stamp of USSR 1041.jpg
Марка СССР, 1946 г.
- Awards of the USSR-1952. CPA 1707.jpg
Марка СССР, 1953 г.
- 1980 CPA 5066.jpg
Марка СССР, 1980 г.
Напишите отзыв о статье "Орден Ленина"
Примечания
- ↑ [kp.ru/daily/24494.5/649128/ Ордена «Комсомольской правды»]
- ↑ Дуров Валерий. [www.mirnagrad.ru/cgi-bin/exinform.cgi?page=27&ppage=1 Орден Ленина: история учреждения, эволюция и разновидности. Часть I]. «Мир наград». Проверено 30 июля 2016.
- ↑ Дуров Валерий. [www.mirnagrad.ru/cgi-bin/exinform.cgi?page=27&ppage=2 Орден Ленина: история учреждения, эволюция и разновидности. Часть II]. «Мир наград». Проверено 30 июля 2016.
- ↑ [forum.faleristika.info/viewtopic.php?f=426&t=9947&start=827 «Рекорды Советской наградной системы» Емельянов Ю. Н., Шляхтин А. В.]
- ↑ Согласно перечню наград в личном деле, имел 11 орденов Ленина.
- ↑ [oaokapo.ru/about/awards/ ОАО «КАПО им. С. П. Горбунова» | О предприятии | Награды, сертификаты, свидетельства]
- ↑ Рязанская область (1959),Приморский край (1965), Хабаровский край (1965), Северо-Казахстанская область (1966), Калужская область (1967), Кызылординская область (1967), Липецкая область (1967), Новгородская область (1967)[www.haifainfo.ru/0901MIR/novgorod/nov_st2-1.html] и др.
- ↑ Положении о почетном звании «Город-Герой», утверждённом Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года (Ведомости Верховного Совета СССР, 1965, N 19, ст. 248, пункт 7.)
- ↑ 1 2 Дуров Валерий. [www.mirnagrad.ru/cgi-bin/exinform.cgi?page=27&ppage=4 Орден Ленина: история учреждения, эволюция и разновидности. Часть IV]. "Мир наград". Проверено 30 июля 2016.
- ↑ Правотека.ру. [www.pravoteka.ru/pst/1070/534844.html Указ Президента СССР от 21 декабря 1991 г. N УП-3143]. Проверено 5 декабря 2007. [www.webcitation.org/61Av34vYO Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
Литература
- Дуров В. А. Энциклопедия советских наград. Орден Ленина. Орден Сталина (проект). — М.: Любимая книга, 2005. — 144 с. — ISBN 1-932525-23-8.
- Ионина Н. А. Сто великих наград. — Киев: Вече, 2003. — 432 с. — ISBN 5-7838-1171-8.
- Савичев Н. П. Символы трудовой и ратной доблести. — Киев: Радяньска школа, 1987. — 233 с.
- Смыслов О. С. Загадки советских наград. — Киев: Вече, 2005. — 352 с. — ISBN 5-9533-0446-3.
- Колесников Г. А., Рожков А. М. Ордена и медали СССР. — М.: ВИ, 1983
- Сборник законодательных актов о государственных наградах СССР. — М., 1984
- Гребенникова Г. И., Каткова Р. С. Ордена и медали СССР. — М., 1982
- Шишков С. С., Музалевский М. В. Ордена и медали СССР. — Владивосток, 1996
- Балязин В. Н., Дуров В. А., Казакевич В. Н. Самые знаменитые награды России. — М., 2000
- Горбачёв А. Н. Многократные кавалеры орденов СССР. — М.: ПРО-КВАНТ, 2006
- Горбачёв А. Н. 10 000 генералов страны. — М., 2007
- Изотова М. А., Царёва Т.Б. Глава 5. Советская наградная система // Ордена и медали России и СССР / редакторы к.и.н. Хомутова Е., Рублёв С.. — 1. — Ростов-на-Дону: Владис, 2010. — С. 390. — 736 с. — 2500 экз. — ISBN 978-5-9567-0960-3.
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Орден Ленина
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.
8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
