Орден Святого Духа

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Орден Святого Духа
Оригинальное название

Ordre du Saint-Esprit

Девиз

Duce et Auspice

Страна

Королевство Франция

Тип

Рыцарский орден

Кому вручается

высшая знать и духовенство

Статус

не вручается

Статистика
Дата учреждения

31 декабря 1578 года

Первое награждение

31 декабря 1578 года

Количество награждений

около 1000

Очерёдность
Старшая награда

нет

Младшая награда

Орден Святого Михаила

Орден Святого Духа (фр. Ordre du Saint-Esprit) — высший орден Французского королевства в период Старого порядка. Учреждён 31 декабря 1578 года королём Генрихом III. Упразднён в 1830 году королём Луи-Филиппом I.





История

Первая церемония пожалования в орден Святого Духа. Герцог Неверский приносит клятву королю Генриху III. Вокруг короля стоят командоры и офицеры-командоры ордена.
Филипп герцог Орлеанский («Филипп VIII»), претендент-орлеанист на трон Франции, со звездой ордена Святого Духа (слева внизу).

В разгар религиозных войн XVI века перед королём Франции возникла потребность в новом сильном королевском ордене, поскольку единственный существовавший к тому времени королевский орден Святого Михаила утратил свой авторитет в силу многочисленных и часто неразборчивых пожалований, и уже не мог служить средством сплочения французского дворянства вокруг особы короля. Учреждением нового ордена король надеялся привлечь на свою сторону католическую знать Франции, всё более склонявшуюся под знамёна герцога Генриха де Гиза и руководимой им Католической лиги.

31 декабря 1578 года король Генрих III объявил об учреждении ордена Святого Духа и провозгласил себя его сувереном и гроссмейстером, приняв из рук архиепископа Реймского Луи Лотарингского (младшего брата Генриха де Гиза) орденскую мантию и цепь. Название ордену было выбрано в память важнейших событий, случившихся с Генрихом III в день Святой Троицы: 11 мая 1573 года он был избран королём Польши и 30 мая 1574 года вступил на престол Франции. Орден провозглашал своей целью защиту католической веры и особы короля. Девизом ордена стало: «Duce et Auspice» (Предводительствуя и покровительствуя).

Тогда же (31 декабря 1578 г., 1 и 2 января 1579 г.) король назначил первых членов ордена: 8 духовных лиц (командоров) и 27 кавалеров (рыцарей). Первым кавалером ордена был назван герцог Неверский, первым командором — кардинал де Бурбон.

Резиденцией ордена был избран монастырь Больших Августинцев в Париже, где и происходили ежегодные церемонии принятия в орден и хранилась казна ордена. При Людовике XIV церемонии стали проходить в часовне Версальского дворца.

Король Генрих IV начал принимать в орден иностранных монархов и вельмож. Так же он постановил, что сыновья короля и старший сын дофина становились кавалерами по праву рождения, а принцы королевской крови — по достижении совершеннолетия.

Король Франции являлся сувереном и гроссмейстером ордена. Число могущих состоять одновременно в ордене членов было установлено в 100 человек:

  • 9 духовных лиц (8 кардиналов и прелатов, и Великий капеллан Франции), именовавшихся командорами;
  • 4 кавалера, составлявших администрацию ордена и именовавшихся офицерами-командорами:
    • Канцлер — хранитель печати,
    • Великий казначей,
    • Прево-церемониймейстер,
    • Секретарь;
  • 87 кавалеров из дворян-католиков.

Иностранные кавалеры не входили в это число. Так же к канцелярии ордена относились несколько официалов (интендант, генеалогист, казначей, историограф, архивариус, герольд, делопроизводитель, канцеляристы), не являвшихся кавалерами ордена.

Все члены ордена должны были доказать своё дворянство до прадеда включительно (от этого требования были избавлены только Великий капеллан, Великий казначей и Секретарь) и быть не моложе 35 лет. Сыновья короля и старший сын дофина становились кавалерами по праву рождения, но допускались в орден только в 12 лет. Другие принцы королевской крови принимались в орден в 16 лет. Иностранные принцы должны были быть не моложе 25 лет.

Все кавалеры ордена Святого Духа (кроме духовных лиц) должны были быть кавалерами ордена Святого Михаила. Если же они таковыми не были ранее, то накануне принятия в орден Святого Духа они принимались в орден Святого Михаила. Таким образом они получали почётный титул «кавалеры королевских орденов» (фр. Chevaliers des Ordres du Roi).

Французские короли стремились поддерживать авторитет ордена на высоком уровне и старались соблюдать уставы ордена в отношении численности кавалеров и требований к ним. Так, маршал Фабер (фр. Fabert), которого король Людовик XIV хотел посвятить в кавалеры ордена, не смог стать им, поскольку не являлся дворянином в трёх поколениях.

После революции 1789 года назначения в орден были прекращены, а 6 августа 1791 года, решением Национального собрания, орден Святого Духа, вместе с другими королевскими орденами, был упразднён. Однако король в изгнании Людовик XVIII не признавал этого решения и продолжал пожалования в орден, находясь в эмиграции.

После Реставрации Бурбонов королевским указом от 28 сентября 1814 года орден Святого Духа был восстановлен в полной силе. Первыми пожалованными стали иностранные монархи (Александр I, Франц I, Фридрих Вильгельм III) и полководцы (Веллингтон, Шварценберг) — победители Наполеона. После признания Людовиком XVIII прав и привилегий имперского дворянства, некоторые бывшие высокопоставленные сановники Империи были приняты в орден Святого Духа. Среди российских кавалеров ордена — управляющий Министерством иностранных дел Карл Васильевич Нессельроде и министр Императорского двора и уделов князь Пётр Михайлович Волконский.

Последняя церемония пожалования ордена прошла в Троицын день 1830 года, в часовне Святого Людовика дворца Тюильри, когда король Карл X принял в орден архиепископов Бордоского и Парижского.

1 августа 1830 года, после Июльской революции, король Луи-Филипп Орлеанский подтвердил права только ордена Почётного легиона, как национального ордена, не упомянув других королевских орденов. За время своего царствования Луи-Филипп не производил пожалований орденом Святого Духа, который тем самым (de facto) прекратил своё существование во Франции. Однако, претенденты на трон Франции, легитимисты и орлеанисты, продолжали считать орден существующим и жаловали его от своего имени.

Знаки ордена

Цепь ордена Святого Духа.
Звезда ордена Святого Духа.
Знак

Знак ордена представляет собой золотой мальтийский крест с шариками на концах и золотыми геральдическими лилиями в углах (позже стал известен как гугенотский крест). Крест обрамлён широкой каймой белой эмали и имеет на плечах языки пламени зелёной эмали, исходящих от центра креста. Центральный медальон с лицевой стороны знака золотой и также покрыт зелёной эмалью в виде языков пламени. Поверх креста и медальона наложен символ Святого Духа — летящая вниз золотая, покрытая белой эмалью, голубка с распростёртыми крыльями.

У кавалеров и офицеров-командоров центральный медальон оборотной стороны знака содержит в себе знак ордена Святого Михаила: Архангел Михаил, поражающий дракона.

У командоров (духовных лиц) оборотная сторона знака идентична лицевой стороне.

Звезда

Звезда ордена серебряная, шитая. Своим видом повторяет лицевую сторону знака. Нашивалась на камзол на левой стороне груди. В XIX веке звезды стали изготавливать из металла.

Командорам звезда не полагалась.

Цепь

При учреждении ордена для торжественных церемоний была установлена орденская цепь из 40 звеньев с монограммами: латинскими M и L, и греческими Φ (фи) и Δ (дельта).

Король Генрих IV установил новый образец цепи: 32 звена из чередующихся трофеев и монограмм короля Генриха (латинская H), соединённых золотыми геральдическими лилиями.

Король Людовик XVI установил третий и окончательный образец орденской цепи:

29 звеньев квадратной формы в виде языков пламени красной эмали, на которые наложены изображения трёх видов:

  • 15 звеньев — золотая геральдическая лилия;
  • 8 звеньев — монограмма короля Генриха IV (латинская литера H), покрытая белой эмалью, окружённая тремя королевскими коронами и подпираемая снизу двумя рогами изобилия;
  • 6 звеньев — трофей (рыцарский шлем и воинская арматура), покрытый зелёной, голубой и белой эмалями.

Звенья соединены небольшими колечками. К цепи золотыми цепочками крепится знак ордена.

Командорам цепь не полагалась.

Лента

Лента ордена голубая, муаровая.

Изначально все члены ордена (и кавалеры и командоры) носили знак ордена на широкой ленте на шее. При короле Людовике XIV было установлено для кавалеров ношение знака у бедра, на широкой ленте через правое плечо. Командоры по прежнему продолжали носить знак на шее.

Чётки

Каждый кавалер получал при посвящении в орден чётки («dizain») и был обязан всегда иметь их при себе и каждый день произносить десять молитв, по числу зёрен в чётках.

Чётки состоят из десяти зёрен из слоновой кости и одиннадцатого зерна бо́льшего размера, к которому крепится орденский крест также из слоновой кости. Зёрна нанизаны на ленту голубого цвета.

Орденское одеяние

Для орденских церемоний кавалерам ордена полагалась длинная мантия чёрного бархата, с золотой бахромой. Мантия расшита золотыми языками пламени и имеет по всему краю вышитое изображение орденской цепи. На груди нашивается серебряная звезда ордена, большого размера (ок. 280 мм). Воротник мантии зелёного шёлка, расшитый серебром. Подбой мантии и воротника из оранжевого атласа.

Напишите отзыв о статье "Орден Святого Духа"

Литература

  • Спасский И. Г. Иностранные и русские ордена до 1917 года. — Л., 1963. — 193 с.: илл.
  • Афонькин С. Ю. Всё о самых знаменитых орденах мира. — СПб., ООО «СЗКЭО», 2008. — 256 с.: илл.
  • Luigi Cibrario. Descrizione storica degli ordini cavallereschi. — Torino, 1846.

Ссылки

См. также

Отрывок, характеризующий Орден Святого Духа

– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?