Орест

Орест

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Оре́ст (др.-греч. Ὀρέστης «горец») — в древнегреческой мифологии сын Агамемнона и Клитемнестры, убивший свою мать и её любовника из мести за убитого ими отца. Друг Пилада, брат Ифигении и Электры.

Жизнеописание по мифам

Орест был младшим из детей и единственным сыном микенского царя Агамемнона и царицы Клитемнестры. После возвращения супруга с Троянской войны, Клитемнестра, к этому времени вступившая в любовную связь с Эгисфом, двоюродным братом и одновременно кровным врагом Агамемнона, и разделившая с ним микенский трон, убила мужа топором (лабрис), пока он принимал ванну. Маленький Орест был спасен от смерти своей сестрой Электрой (вариант — кормилицей Арсиноей, вестником царя Талфибия).

Ребёнка отправили в Фокиду, к царю Строфию, женатому на тётке Ореста Анаксибии, где он вырос вместе с их сыном Пиладом, который стал его верным другом, (благодаря чему возникло выражение «как Орест и Пилад», кроме того, все же стоит отметить, что это была именно античная дружба между мужчинами). Согласно Гомеру и Драконцию, Орест вырос в Афинах, причем Пилада Гомер не упоминает.

Став совершеннолетним, Орест получил приказ от дельфийского оракула Аполлона отомстить за смерть отца.

Ответ Аполлона, подтвержденный Зевсом, гласил, что если он не отомстит за смерть Агамемнона, то превратится в отщепенца, для которого будет закрыт вход во все святилища и храмы, а сам он заболеет проказой, которая будет разъедать его плоть, оставляя белые язвы.

Орест возвратился в Микены и убил Эгисфа и свою мать. Перед этим Орест принес в жертву пряди волос Инаху и Агамемнону. Эсхил сообщает, что сначала Орест и Пилад появились в городе под чужим именем — в качестве вестников из Фокиды, сообщив вдобавок о гибели Ореста в дальних землях и принеся бронзовую урну будто бы с его прахом, чем очень расстроили Электру, которой они потом открылись. Эту вымышленную гибель Ореста на Пифийских играх описывает Софокл. Вариант — найдя на могиле отца прядь волос, принесенную кем-то в жертву, Электра догадалась о возвращении своего брата Ореста; или старый учитель, пришедший в хижину Электры, узнал Ореста по шраму над бровью.

По Еврипиду, Орест, обсудив с сестрой Электрой план мести, убил сперва Эгисфа во время жертвоприношения, а затем, после долгих колебаний, и свою мать Клитемнестру в хижине Электры, куда та привела мать обманом — известием о своей беременности.

КЛИТЕМНЕСТРА: Постой, дитя! Грудь эту пощади, мой сын! Ведь здесь на сердце часто так дремал ты, сын. Ведь эта грудь поила молоком тебя! ОРЕСТ: Пилад! Пилад! Что делать? Страшно мать убить! (Эсхил, «Хоэфоры»)

Скитания Ореста

Как матереубийцу, его преследовали Эринии. Множественные варианты мифа о скитаниях Ореста привязывали его к разным областям Греции.

По одному рассказу, безумие охватило Ореста у храма Маний в Мегалополе. В припадке он откусил себе палец (на холме был Памятник Дактиля-Пальца, дактулон мнема), чтобы умилостивить черных богинь, отчего по крайней мере некоторые из них изменили свой цвет на белый и безумие отступило от него. Это было в местности Аке (Аркадия), где он воздвиг храм Евменидам, либо же он избавился от безумия, сев на белый камень около Гитиона (Лаконика).

ЭЛЕКТРА: И, свирепым Снедаемый недугом, с той поры Лежит Орест на этом ложе: кровь Из матери зарезанной несчастным, Как обручем, играет… Называть Я не хочу Эриний, что Ореста Одна перед другой изводят страхом. Шестой уж день, с тех пор как под ножом Умершая очищена сожженьем, Не проглотил куска он, омовеньем Ни разу кожи он не освежил. Лишь, завернувшись в плащ, когда отпустит Недуг его, опомнится и плачет… А то порой, с постели соскочив, Как лошадь, сбившая ярмо, сорвется…

<center>Еврипид, «Орест».

На священном камне перед храмом Артемиды девять трезенских мужей производили очищение Ореста после убийства матери, перед храмом Аполлона в Трезене есть «палатка Ореста». Основал святилище Евменид в Керинее (Ахайя). Будучи в изгнании, завладел Орестиадой в Эпире и оставил за ней прозвище. Основал Орестов Аргос.

Согласно Эсхилу, посетил Дельфы, затем Афины. В Дельфах ему сообщили, что он должен направиться в Тавриду. В Афинах не мог разделять общую трапезу и приносить жертвы богам, когда его принимали Демофонтиды. Либо пришел при Демофонте.

В трагедии Еврипида «Орест» излагается еще один сюжетный поворот: преследуемые Орест, Электра и Пилад находятся в Спарте, когда туда причаливает корабль из Египта с Менелаем, Еленой и их дочерью Гермионой на борту. Орест просит у дяди помощи и защиты, так как его с сестрой собирается судить Тиндарей (отец Клитемнестры и Елены). Менелай сначала соглашается помочь, но затем чтобы не портить отношения с тестем, чье спартанское царство он собирается унаследовать, устраняется. Пилад и Орест планируют убить за это Елену, но благодаря явлению Аполлона данная ситуация разрешается благополучно — бог возносит её в облаке на Олимп, где она становится богиней. Предполагают, что это не древний миф, а ситуация, придуманная Еврипидом для пьесы.

Оправдание Ореста

По прошествии года изгнания Орест появляется в Афинах, которыми правит его родственник Пандион (или же Демофонт), и по совету Аполлона Орест обращается за помощью к Афине, которая передает дело об убийстве Клитемнестры на рассмотрение афинского суда — ареопага. Вариант — единоутробная сестра Ореста Эригона, дочь Клитемнестры и Эгисфа, бывшая жрицей Артемиды в Аттике привлекла его к суду за это убийство.

Афина (у Эсхила Аполлон), выступая с защитной речью, отстаивает главенствующую роль мужчины в семье и государстве. Поэтому голоса делятся ровно поровну — что по афинскому законодательству означает оправдание.

АПОЛЛОН: Дитя родит отнюдь не та, что матерью зовется. Нет, ей лишь вскормить посев дано. Родит отец. А мать, как дар от гостя, плод хранит. (Эсхил, «Эвмениды»)

В Афинах в Ареопаге был оправдан, но часть Эриний продолжила преследование. Его сестра Эригона повесилась. (Вариант — не повесилась, позже стала его женой и родила Пенфила).

По другому варианту (или же чтобы спастись от не послушавшихся постановления эриний), для своего оправдания Орест должен был доставить в Грецию из Тавриды деревянный кумир Артемиды. Он отправляется вместе со своим другом Пиладом в Тавриду. По обычаям страны Орест и Пилад должны были быть принесены в жертву богине, но Орест был узнан своей сестрой — Ифигенией, жрицей Артемиды, и спасен.

Утром повели их связанными в храм. Ифигения, ничего не подозревая, должна была убить своей рукой брата. Ночью видела она грозный сон, что от землетрясения разрушился дворец отца, и осталась одна лишь колонна, с которой спускались белокурые кудри, она же омыла колонну, как бы готовясь принести её в жертву. (…) Тут только открылось, что встретились брат с сестрой. Обрадовались Орест и Ифигения своей встрече. Но как было им спастись? Как бежать из Тавриды? Решила прибегнуть к обману Ифигения. Она объявила царю тавров (Фоанту), что статуя Артемиды осквернена и нужно омыть в море и её, и жертвы богине, двух чужеземцев. В торжественной процессии пошла Ифигения с прислужницами храма на берег моря к тому месту, где был скрыт корабль Ореста. Прислужницы несли изображение Артемиды, а слуги царя вели связанных Ореста и Пилада. Придя на берег моря, Ифигения велела удалиться слугам царя, так как они не должны были видеть тайных обрядов омовения. Когда слуги ушли, Ифигения освободила брата и его верного друга и поспешила с ними на корабль. (Николай Кун. «Мифы Древней Греции»).

По одному из мифов, во время бегства брату и сестре помогли жившие на одном из островов на пути их следования Хрисеида, наложница их отца Агамемнона, и её сын Хрис, их единокровный брат. Вернувшись в Микены, Орест убил захватившего трон Алета, сына Эгисфа, причем до этого остававшаяся в городе Электра чуть было не ослепляет вновь прибывшую Ифигению, так как ей ошибочно сообщили, что эта женщина убила Ореста. Статую, согласно большинству версий, привезли в Спарту, и на алтаре перед ней приносили человеческие жертвы до времен Ликурга, который заменил это обычаем сечь на алтаре мальчиков богатых семей до появления крови.

Брак, царствование и смерть

После окончания скитаний Орест свою сестру Электру выдал замуж за Пилада.

В последующие годы Орест убил в Дельфах Неоптолема, сына Ахилла и женился на его вдове Гермионе, дочери Менелая, своей двоюродной сестре. Орест был помолвлен с нею в детстве и воспринял брак с Неоптолемом как оскорбление. Вариант, описанный у Еврипида в «Андромахе»: Ореста на убийство спровоцировала сама Гермиона, так как в отсутствие мужа она пыталась погубить наложницу мужа, троянку Андромаху и её сына от Неоптолема Молосса. И, чтобы избежать наказания, она подговаривает старого жениха. Имел от неё сына Тисамена.

Захватил власть в Аргосе после смерти Килараба, а лакедемоняне сами пригласили его в цари после смерти Менелая. Орест объединил под своей властью четыре прежних царства: Микены, Арголиду и Лаконику, став, таким образом, владыкой большей части Пелопоннеса (это царство досталось его сыну Тисамену, который был побежден Гераклидами).

Погиб, укушенный змеей в Орестейоне в Аркадии.

Почитание

Статуя Ореста находилась у входа в храм Геры близ Микен.

Как считалось в античности, кости Ореста находились рядом с Тегеей, и вопреки воле тегейцев были перенесены в Спарту в сер. 6 в. (548 год до н. э. = 58 ол.) и похоронены у храма Мойр, поскольку, как сообщает Геродот, дельфийский оракул указал спартанцем, что они не смогут победить тегейцев, пока не перезахоронят героя у себя. Кости были найдены Лихасом. Длина этих костей составила 7 локтей (3,11 м).

По италийской версии, привез тавридскую статую Артемиды в Арицию, там умер. Затем его кости перенесены из Ариции в Рим и захоронены на склоне Капитолийского холма перед храмом Сатурна (рядом с храмом Согласия).

Сэр Джеймс Фрейзер указывает, что согласно одному из преданий, он привез эту статую в связке веток — т. н. изображение Дианы Таврической. Считалось, что римский культ Дианы Немийской был учрежден именно Орестом, который из Тавриды бежал с сестрой в Италию. Более того, в древности утверждали, что в этом святилище Дианы повторялся таврический ритуал, жертвой которого чуть не стал сам Орест — каждый чужестранец, который высаживается на берег, приносится в жертву на её алтаре.

Он пел нам микенскую балладу. Про то как Агамемнон, их первый Великий Царь, отобрал землю у Береговых людей и женился на их Царице; но когда он ушел на войну, она вернула прежнюю религию и выбрала себе другого царя, а когда её господин вернулся домой — принесла его в жертву, хоть он не был согласен. Их сын, которого укрыли эллины, когда стал мужчиной, вернулся. Возродить культ Небесных Богов и отомстить за убитого. Но в крови у него была прежняя религия, а для неё нет большей святыни, чем мать: потому, совершив правосудие, он сошел с ума от ужаса, и Дочери Ночи преследовали его, прогнав через полмира.

<center>Мэри Рено, «Тесей» — современный роман, трактующий классические мифы по Фрэзеру и Грейвсу, с позиции культа Богини Матери.

Впрочем, будучи перенесен на италийскую почву, этот ритуал вылился в более мягкую форму. В немийском святилище произрастало некое дерево, и с него не могла быть сорвана ни единая ветвь. Лишь беглому рабу, если ему это удастся, позволялось сломать одну из вет­вей — знаменитая Золотая ветвь. В случае удачи ему предоставлялось право сразиться в единоборстве со жрецом и при условии победы занять его место и унаследовать титул Царя Леса (Rex Nemorensis).

Анализ мифа

Миф о смерти Ореста в Аркадии и его захоронении в Тегее дает возможность предположить, что в этой области, возможно, существовал древний культ Ореста как местного героя.

Как считают учёные, миф об Оресте отразил преодоление архаического закона кровной мести, которое проистекало на фоне смены матриархального уклада патриархальным.

Так, к примеру, эринии преследуют Ореста за убийство матери, но к самой Клитемнестре они были безразличны, так как её жертвой был муж, который не был её кровным родственником. По закону кровной мести убийство матери должно было повлечь смерть самого Ореста, но он не несет наказания, так как за него вступается государство (ареопаг).

Пропп останавливается на пальце, откушенном Орестом, и ставит его в один ряд с другими утратами пальцев в сказках, указывая, что вероятно, это служило знаком мнимой смерти — тому, кто желал смерти человека, приносился один его какой-нибудь орган (ср. история Белоснежки в жесткой редакции), благодаря чему мститель считал, что человек мёртв, в то время как он всего лишь отрезал палец или использовал чьи-либо другие. То есть это становится знаком «временной смерти».

Грейвс предполагал, что в архаической версии царица-жрица Клитемнестра принесла в жертву мужа Агамемнона согласно ритуалу жертвоприношения царя, затем, Орест наверняка был фокейским принцем, предающим ритуальной смерти Эгисфа (царя-жреца) в конце седьмого года правления, и становился новым царем, женясь на Хрисофемиде, дочери Клитемнестры (богини-жены, жрицы). Так же он считает, что в первоначальном варианте мифа Орест убивал только Эгисфа, а мать отдавал на суд микенцам, которые приговаривали её к смерти, и именно поэтому его преследовали эринии — что он не воспрепятстствовал казни, подобно тому, как они преследовали Эдипа за то, что он довел свою мать до самоубийства.

Кроме того, Грейвс останавливается на смерти Ореста от укуса змеи в пятку. Этот тип смерти объединяет его с другими древними царями, например, Апесантом, (отождествляемым с немейским Офельтом), Мунитом, лапифом Мопсом (см. 154.f), укушенным ливийской змеей, а также египетским Ра, который является одной из ипостасей Осириса и тоже был укушен ливийской змеей. Исследователь предполагает, что по сути аркадец Орест оказывается изначально пеласгом, связанным с Ливией.

Образ в искусстве

В литературе

В античности

• Упомянут в «Илиаде» (IX 284), где среди дочерей Агамемнона не названы ни Электра, ни Ифигения (царевен там зовут Хрисофемидой, Лаодикой и Ифианассой). Автору «Одиссеи» известно об убийстве Агамемнона, причем главный виновник — Эгисф, а Клитеместра обвиняется как изменница и преступная жена, не помешавшая расправе с мужем. Поведение Ореста здесь расценивается вполне однозначно как справедливая месть (I. 29-43, 294—296), эринии не присутствуют.
• Стесихор, дилогия «Орестея» (дошла в отрывках), начало VI в. до н. э.
• Пиндар, XI Пифийская ода
• Овидий, «Героида» (содержит письмо Гермионы к Оресту)
• Упоминается в «Энеиде» в связи со своими отношениями с Гермионой, женой Неоптолема, и Андромахой, его наложницей

Действующее лицо следующих древнегреческих трагедий, из которых сохранились лишь некоторые, а прочие известны по упоминаниям у античных авторов:

Античные трагедии
по порядку развития сюжета

№	Эсхил	Софокл	Эврипид
1			«Ифигения в Авлиде»
2	«Агамемнон»
3	«Хоэфоры»	«Электра»	«Электра»
4			«Орест»
5	«Эвмениды»
6			«Ифигения в Тавриде»
7			«Андромаха»

• Эсхил: трилогия «Орестея»:

1. «Агамемнон»
2. «Хоэфоры» (букв. «носительницы погребальных масел», то есть плакальщицы)
3. «Эвмениды» (благоприятное имя «эриний»)

• Софокл, «Электра»
• Еврипид, «Ифигения в Авлиде» (роль без слов), «Электра», «Орест», «Ифигения в Тавриде» — у Еврипида Орест лишается всяческого героического ореола и изображается как душевнобольной человек, способный на другие акты бессмысленной жестокости. Также фигурирует в «Андромахе» (Андромаха была наложницей убитого Орестом Неоптолема).
• Тимесифей, «Орест и Пилад», а также произведений Еврипида Младшего, Афарея, Каркина Младшего, Феодекта, неизвестного автора «Орест», комедий Ринфона, Алексида и Сопатра «Орест»,
• Латинские трагедии Пакувия «Орест» и «Дулорест» («Орест-раб»), Акция «Агамемнониды», Сенеки «Агамемнон» (без слов).
• Драконций, поэма «Трагедия Ореста». Согласно Драконцию, автору христианской эпохи, заменившему в своем произведении Аполлона на «отца», Орест получил приказ убить мать от призрака Агамемнона, явившегося ему и его другу Пиладу во сне — ср. историю Гамлета, также мстящего убийце отца, захватившему престол и женившемуся на матери (в более позднем произведении роль матери пассивна, в отличие от Клитемнестры, чей образ складывался под влиянием пережитков матриархата).

Новое время

• Данте, «Божественная комедия»: помещает Ореста во второй круг чистилища (завистники). Пролетающая мимо автора тень Ореста говорит: «Я Орест!» — это восклицание Ореста, подоспевшего в тот миг, когда его друг Пилад, назвавшись его именем, хотел принять казнь вместо него. (XIII, 32).
• Джованни Ручеллаи, трагедия «Орест»
• Жан Расин, трагедия «Андромаха» — действие происходит в Микенах, где Андромаха живет в доме Неоптолема, который будет убит Орестом. Гермиона (у Расина — невеста Неоптолема) просит Ореста убить жениха, так как он привез из Трои себе женщину, что для Гермионы измена и любви, и родине.

ЭЛЕКТРА: Мой брат не умер, я знаю. Я его жду. ОРЕСТ: А если он не придет? ЭЛЕКТРА: Придет, не может не прийти. Он нашего рода, пойми: преступление и зло у него в крови, как у меня. Это воин с глазами, налитыми кровью, как у нашего отца, всегда готовый на взрыв ярости, он мучается, он запутался в собственной судьбе, как лошадь, раненная в живот, запутывается в кишках: и теперь он не может двинуться, не раздирая себе внутренности. Он придет, этот город притягивает его, я уверена, потому что именно здесь ему дано причинить себе самое страшное зло! Он придет набычившийся, страдающий, роя землю от нетерпения. Я боюсь его, каждую ночь вижу его во сне и просыпаюсь с криком. Но я жду и люблю его. Я должна остаться здесь, чтоб направить его ярость — я-то ведь не теряю головы, — чтоб указать ему пальцем на виновных и сказать: «Рази, Орест, рази. Вот они!»

Сартр, «Мухи».

• Ф. Ж. Лагранж-Шансель, трагедия «Орест и Пилад», 1697
• Вольтер, трагедия «Орест»
• Кребийон
• Гёте, драма «Ифигения»
• Витторио Альфьери, трагедия «Орест»
• Леконт де Лиль, «Эринии»

• Сартр, «Мухи» — после осуществлённой мести на место Клитемнестры во главе города, не слушая Ореста, встала Электра, теперь как две капли воды похожая на мать. Геройство Ореста, его громкие речи, ни к чему не приводят.
• Альваро Кункейро, «Человек, похожий на Ореста», 1968
• Литтелл, Джонатан, «Благоволительницы», 2006. Главный герой, нацист Максимилиан Ауэ, убивает свою мать и её мужа. В романе также есть очевидные папаллели с Электрой (Уна) и Пиладом (Томас Хаузер).

Культурное влияние и аллюзии

• Юджин О’Нил, «Mourning Becomes Electra», вместо Троянской войны — американская Война между Севером и Югом, 1931
• Т. С. Эллиот, поэма «The Family Reunion»
• Сильвия Плат, поэма «The Colossus»
• Робинсон Джефферс, поэма "The Tower Beyond Tragedy ", с отсылками к двум Мировым войнам
• Marina Carr, пьеса Ariel, сюжет двух первых частей «Орестеи» перенесен в ирландские реалии, 2002

В музыке

• Чимароза, опера «Орест», 1783
• Гендель
• Франческо Морлакки, опера «Орест», 1808
• Конрадин Крейцер, опера «Орест», 1818
• С. И. Танеев, опера «Орестея»
• Ю. А. Фальк, балет «Орестея»
• Кристоф Виллибальд Глюк, опера «Ифигения в Авлиде», персонаж
• Дариус Мийо, музыка к пьесам
• Рихард Штраус, опера «Электра», персонаж
• Персонаж оперетты Оффенбаха «Прекрасная Елена»
• Эрнст Кшенек, опера «Leben des Orest», 1929
• Янис Ксенакис, три произведения для голоса и инструментов
• Флавио Тести, опера «Il furore di Oreste»
• Харрисон Бёртуистл, опера «Агамемнон», Орест (тенор) исполняет пролог
• Группа Virgin Steele, метал-опера «The House of Atreus»
• Песня A Perfect Circle, «Orestes», 2000

В изобразительном искусстве

Кроме античного искусства всплеск интереса к теме Ореста произошел в искусстве классицизма с возникновением моды на классицизм и большого количества литературных произведений на эту тему, в первую очередь — благодаря Расину.

Помимо традиционного изображения Ореста вместе с Пиладом и Ореста вместе с Электрой можно встретить изображения Гермионы.

Ссылки

• [www.mlahanas.de/Greeks/Mythology/Orestes.html Орест на mlahanas.de]. [www.webcitation.org/6CVGAWAVQ Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [www.sno.pro1.ru/lib/graves/108-117/113.htm Р.Грейвс. Мифы Древней Греции. Род Атридов]. [www.webcitation.org/6CVBUQ10C Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [homepage.mac.com/cparada/GML/Orestes2.html Mythology link](недоступная ссылка — история). [web.archive.org/20020804081301/homepage.mac.com/cparada/GML/Orestes2.html Архивировано из первоисточника 4 августа 2002].
• [www.greekroman.ru/gallery/orest.htm Галерея на www.greekroman.ru]. [www.webcitation.org/6CVGORQVS Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• Орест (англ.) на сайте Internet Movie Database

Литература

• [lib.ru/POEEAST/EVRIPID/evripid2_5.txt Еврипид. «Орест» на lib.ru]. [www.webcitation.org/6CVGbPXNM Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012]., [www.lib.ru/POEEAST/EVRIPID/ Прочие трагедии]. [www.webcitation.org/6CVGbz3DO Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [lib.ru/POEEAST/ESHIL/eshil4_4.txt Эсхил. Отрывки из трагедии «Хоэфоры» (Перевод А.Пиотровского)]. [www.webcitation.org/6CVGcQ7B9 Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [www.lib.ru/INOOLD/RASIN/ Пьесы Расина]. [www.webcitation.org/6CVGcqdbj Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [www.lib.ru/SARTR/p_muhi.txt Сартр. «Мухи»]. [www.webcitation.org/6CVGdHAoY Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [hghltd.yandex.net/yandbtm?url=http%3A%2F%2Fancientrome.ru%2Fpublik%2Fyarho%2Fyarho01.htm&text=%E4%F0%E0%EA%EE%ED%F6%E8%E9 Античный мир на пороге средневековья: «Трагедия Ореста» Драконция](недоступная ссылка — история).

Отрывок, характеризующий Орест

– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.