Орлова, Прасковья Ивановна

Прасковья Ивановна Орлова
Дата рождения:	17 октября 1815(1815-10-17)
Дата смерти:	15 июля 1900(1900-07-15) (84 года)
Профессия:	актриса
Гражданство:	Российская империя
Годы активности:	с 1828

Праско́вья Ива́новна Орло́ва (17 октября 1815 года — 15 июля 1900 года) — московская артистка первой половины XIX века.

Урождённая Куликова, сестра театрального режиссёра Н. И. Куликова и актрисы А. И. Шуберт. Орлова получила сценическое образование в Московской Театральной школе, где обратила на свой талант внимание директора театров Ф. Ф. Кокошкина и артиста В. И. Живокини.

В 1828 году она удачно дебютировала на Московской сцене в пьесе «Два гусара, или жених в халате», и с тех пор до 1837 года пользовалась постоянным, хотя и не особенно шумным успехом; она выступала главным образом в комедиях и водевилях.

В 1837 году Павел Мочалов в свой бенефис предложил Орловой сыграть роль Офелии в «Гамлете», и в этой роли она выказала крупный драматический талант, привлёкший к ней ещё более симпатии публики; после ухода со сцены артистки Репиной все её роли перешли к Орловой, и последняя особенно хороша была в роли Вероники в «Уголино» и Корделии в «Короле Лире».

Оставив около 1845 года московскую Императорскую сцену, Орлова переехала в Петербург, куда она и раньше приезжала не раз на гастроли. В Петербурге она обыкновенно выступала лишь в любительских спектаклях, наибольшим успехом пользовалась в роли Ифигении, в трагедии того же названия и в водевиле «Чего на свете не бывает».

В конце 1840-х и в начале 1850-х годов Орлова играла преимущественно в Одессе и Киеве. В. Г. Белинский отзывался о ней всегда очень благосконно.

В 1855 году находилась в Крыму, три месяца была в Севастополе в разгар осады, работала сестрой милосердия; награждена медалью «За храбрость».

Источник

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Орлова, Прасковья Ивановна

– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.