Орловско-Кромское сражение

Орловско-Кромское сражение
Основной конфликт: Гражданская война в России
Дата	11 октября — 18 ноября 1919
Место	Орловская губерния, Тульская губерния
Итог	Наступление ВСЮР на Москву советскими войсками было остановлено, но окружить и уничтожить ударные части Деникина им не удалось.
Противники
РСФСР РСФСР Белое движение
Командующие
А. И. Егоров А. И. Геккер и др. В. З. Май-Маевский А. П. Кутепов и др.
Силы сторон
62 тыс. штыков и сабель, 1119 пулемётов и 278 орудий 22,3 тыс. штыков и сабель, 375 пулемётов и 72 орудия
Потери
неизвестно неизвестно

Орловско-Кромское сражение (в советской историографии — Орловско-Кромская операция; 11 октября — 18 ноября 1919) — сражение, ставшее результатом стратегической военной операции вооружённых сил РСФСР против белогвардейских войск во время Гражданской войны в России в Орловской губернии. Операция проводилась с целью остановить наступление ВСЮР на Москву, окружить и уничтожить ударные части Деникина.

Обстановка перед операцией

В результате сентябрьского наступления войска Вооружённых Сил Юга России добились значительных успехов, 20 сентября 1919 года взяли Курск, и нанеся тяжёлое поражение армиям Южного фронта, стремительно продвигались на орловском и воронежском направлениях, преследуя разбитые и разложившиеся 8-ю, 13-ю и 14-ю армии РККА. Перед большевиками встала реальная угроза краха Южного фронта и падения Москвы.

21 сентября 1919 года на Пленуме ЦК РКП(б) было принято решение провести мобилизацию и направить на пополнение воинских частей максимальное количество коммунистов, а также начать переброску на Южный фронт воинских частей с других фронтов.

24 сентября 1919 года было принято решение о начале строительства оборонительных рубежей на московском направлении.

Реввоенсовет РСФСР стал спешно стягивать отовсюду на московское направление боеспособные части. Было заключено перемирие с поляками и петлюровцами, и против Деникина с Западного фронта стали перебрасывать освободившиеся силы, перебрасывались войска и с других фронтов:

• 26 сентября 1919 года с Западного фронта была начата переброска Латышской стрелковой дивизии и кавалерийской бригады Червонного казачества;
• 7 октября 1919 года началась переброска конного корпуса С. М. Будённого;
• 8 октября 1919 года началась переброска Эстонской стрелковой бригады, 11-й кавалерийской дивизии и Кременчугского кавалерийского партизанского отряда Ф. В. Попова (позднее отряд был переформирован в кавалерийскую бригаду в составе 9-й стрелковой дивизии РККА).

Из переброшенных с запада дополнительных частей начала создаваться Ударная группа в районе Навля—Дмитровск. Быстрая переброска войск стала возможной из-за хорошо развитой сети железных дорог в центральной России, преимуществами действия красных на внутренних операционных линиях, и из-за затишья на Западном фронте. Замысел красного командования состоял в том, чтобы силами Ударной группы нанести удар во фланг и тыл наступающим на Москву частям 1-го армейского корпуса Добровольческой армии (командир: генерал-лейтенант Кутепов А. П.), заставив его тем самым остановить наступление, а затем окружить его и уничтожить.

Расстановка сил

РККА

• Южный фронт (Гражданская война) (командующий А. И. Егоров). В операции принимали участие 13-я армия, 14-я армия и отдельная Ударная группа (изначально включена в состав 13-й армии, потом - в состав 14-й) — всего 10 дивизий, 2 отдельные бригады, 4 кавалерийские бригады и 2 отдельные группы (62 тыс. штыков и сабель, 1119 пулемётов и 278 орудий).

ВСЮР

• Добровольческая армия (командующий В. З. Май-Маевский). В операции принимал участие 1-й армейский корпус Добровольческой армии — 2 пехотные дивизии: 1-я и 3-я (22,3 тысяч штыков и сабель, 375 пулемётов и 72 орудия). 27 октября 2 дивизии 1-го корпуса были преобразованы в «именные» дивизии: 1-я в Алексеевскую, Корниловскую, Марковскую дивизии и 3-я в Дроздовскую дивизию.

Первый этап операции (11-16 октября)

Из-за потери красными Дмитровска, их Ударной группе пришлось сосредоточиваться севернее — в районе Карачев, Хотынец. В связи со стремительным наступлением Добровольческой армии командование Южным фронтом приняло решение ускорить начало наступления.

11 октября Ударная группа РККА перешла в наступление на Кромы из района Турищево — Молодовое (60 км юго-западнее Орла) однако её продвижение было достаточно медленным и ей не удалось отвлечь на себя значительные силы противника.

В то же время главные силы 13-й и 14-й армий под ударами 1-го Армейского корпуса Кутепова продолжали отходить на север и северо-запад. 1-я пехотная дивизия белых нанесла поражение правофланговым соединениям 13-й армии и 13 октября овладела Орлом. Оборонявшие Орёл 9-я, 55-я дивизии и Отдельная бригада Свешникова были практически полностью уничтожены — путь на Москву для Добровольческой армии был открыт. В ночь на 14 октября красные провели неудачную попытку отбить город силами батальона в 500 штыков.

В этот же день части 1-го Корниловского полка совершили набег на Мценск, быстро взяв город, но вскоре отошли оттуда. На правом фланге 1-й пехотной дивизии белых Алексеевский полк вошёл в Тульскую губернию, тесня 3-ю стрелковую дивизию красных. Красная 13-я армия понесла большие потери, войска были дезорганизованы, возникла реальная угроза потери ими Тулы. В связи с этим Ударная группа была переведена в состав 14-й армии, остатки отошедших от Орла частей сведены в 9-ю стрелковую дивизию.

15 октября Ударная группа красных заняла Кромы. Белые вынуждены были остановить наступление на Тулу.

Второй этап операции (16—21 октября)

Командование Добровольческой армии решило окружить и уничтожить Ударную группу красных, которая выходила ей в тыл, однако, недооценив численность ударной группировки красных, выделило для этого мало сил, отвергнув предложение командира 1-й пехотной дивизии Н. С. Тимановского нанести мощный удар по Ударной группе (пока она ещё полностью не закончила своё сосредоточение) основными силами 1-й пехотной дивизии и разгромить её. В результате удар вышел слабым и не принёс желаемого успеха (что по сути определило весь дальнейший ход сражения).

16 октября части 2-го Корниловского полка нанесли удар по слабому звену Ударной группы — бригаде Павлова, которая спешно бежала. Положение спасла контратака Латышской стрелковой дивизии при сильной артиллерийской поддержке, после чего корниловцы отошли на прежние позиции. 17 октября белые снова ударили по Ударной группе красных и смогли почти подойти к Кромам, однако из-за больших потерь снова вынуждены были отступить.

Части Ударной группы не смогли выполнить поставленные задачи, но в ходе боёв 16—17 октября они вынудили 1-ю пехотную дивизию белых полностью отказаться от наступления на Тулу и сосредоточиться на отражении наступления Ударной группы. Это позволило командованию Южного фронта выиграть время, чтоб развернуть подошедшие резервы для перехода в контнаступление. Также командованию 14-й армии удалось перехватить план атак белых по Ударной группе, что помогло ему скорректировать свои действия.

Тем временем 13-я армия (РККА), усиленная подошедшими подкреплениями, в том числе и эстонской стрелковой дивизией, начала наступление на Орёл, однако продвижение её было очень незначительно.

Пополнившись резервами, в контрнаступление перешла и 14-я армия РККА, нанеся удар по 3-й пехотной дивизии (левый фланг 1-го армейского корпуса), намереваясь отбить Севск и Дмитриевск. В ходе упорных боёв 57-я дивизия 14-й армии взяла Севск, но белые, отразив наступление 41-й стрелковой дивизии на Дмитриевск, вновь выбили 57-я дивизию из Севска.

17—18 октября на правом фланге 1-й пехотной дивизии Алексеевский полк, выбив 3-ю стрелковую дивизию РККА, взял Новосиль, а марковцы 18 октября, отбросив 42-я стрелковую дивизию 13-й армии, вышли к Ельцу, где натолкнулись на сосредотачивавшиеся для контрнаступления резервы красных, и взять город не смогли.

По всей линии фронта начались тяжёлые встречные бои. Белые постепенно начали терять инициативу и командование 1-й пехотной дивизии, опасаясь окружения, принимает решение оставить Орёл. В ночь с 19 на 20 октября основные силы белых оставляют Орёл. Днём 20 октября части 9-й и Эстонской стрелковой дивизии заняли город.

Для белых отход из Орла был вынужденным, в тот момент они это воспринимали всего лишь как временным тактический ход, поскольку город был важным промежуточным пунктом в ходе наступления на Москву. Но по сути этот этап являлся переломным моментом операции, да и всей кампании в целом, так как ближе к Москве белым продвинуться больше не удалось не только в операции, но и вообще в войне.

Третий этап операции (21-26 октября)

В результате боёв за Орёл 1-й Армейский корпус белых понес потери, но оказался в более сосредоточенном положении и отступать не планировал. 21 октября произошло два упорных боя у станции Стишь и в районе Дмитровска. Красные латышские стрелки взяли Стишь, смогли выдержать несколько атак, но вскоре всё-таки вынуждены были оставить станцию.

На левом фланге 1-го Армейского корпуса 3-я пехотная дивизия в ожесточённых встречных боях практически полностью уничтожила 7-ю стрелковую дивизию 14-й армии РККА и, ударив во фланг Ударной группе, вынудила отойти 1-ю Латышскую бригаду и Червонно-казачью бригаду, что позволило частям 1-й пехотной дивизии подойти к Кромам. 22 октября две бригады Ударной группы красных неудачно пытались взять Дмитровск. 23 октября части 9-й стрелковой дивизии снова пытались взять станцию Стишь, их попытка закончилась неудачно. В этот же день 1-й пехотная дивизия взяла оставленные латышами Кромы.

25 октября командующий 1-м Армейским корпусом генерал Кутепов отдал приказ своим войскам перейти в наступление. Но, значительно уступая в численности красным, измотанные предыдущими оборонительными боями и практически не получая подкреплений, в ходе упорных боёв части 1-го армейского корпуса переломить ход сражения в свою пользу уже не смогли. 26 октября перешедшие в наступление части Латышской дивизии выбили белых из Кром.

27 октября вечером, после семи дней упорной обороны, под сильным нажимом Эстонской дивизии Корниловцы оставили станцию Стишь, а 28 октября ушли со станции Становой Колодезь и отошли к станции Еропкино. Тем самым теперь исключалась всякая возможность наступления на Орёл. На участке 3-й пехотной дивизии красные заняли Дмитровск. Взятие Дмитровска и Кром предоставило им выгодные позиции для фланговых ударов.

Четвёртый этап операции (27 октября — 18 ноября)

К исходу 27 октября белые перешли к обороне, намереваясь стабилизировать фронт на рубеже Севск, Дмитровск, Еропкино, Новосиль, Елец. В последующие дни 14-я и 13-я армии красных, получив подкрепления, продолжили наступление и сбили белых с этого рубежа. Белые начали медленно отступать, нанося контрудары.

3 ноября юго-восточнее Дмитровска, после того, как части Латышской стрелковой дивизии прорвали линию фронта, начала рейд 8-я кавалерийская дивизия РККА, которая 4 ноября овладела Понырями, 5 ноября — Фатежом, а 15 ноября — Льговом. В результате рейда система обороны белых была дезорганизована.

17 ноября 1919 года Эстонская и 9-я стрелковые дивизии заняли Курск.

К исходу 18 ноября части РККА вышли на линию Рыльск - Льгов - Курск - Тим - Касторное.

Итоги и последствия операции

Красные в результате операции смогли добиться главной поставленной задачи — остановили наступление ВСЮР на Москву и сломили ударную мощь лучших соединений противника. Хотя замысел «срезать выступ», окружить и разгромить белых «ударников» не удался, под Орлом продвижение белых на Москву было остановлено.

Исход борьбы решили численное превосходство и свежие резервы красных, введенные в дело к моменту полного боевого изнурения дивизий 1-го армейского корпуса Добровольческой армии.

См. также

• Воронежско-Касторненская операция (1919)

Литература и источники

• А. И. Егоров. Разгром Деникина, 1919. М., 1931.
• А. И. Деникин. Очерки Русской смуты.

Ссылки

• [sergeant.genstab.ru/orel_main.htm#5 Ударники против Ударников]
• М. Н. Левитов. [www.dk1868.ru/history/LEVITOV.htm Корниловцы в боях летом - осенью 1919 года]
• И.Л. Солоневич. [monarhist.info/RP/solo-01.htm «Решительный бой»] // газета "Вечерние огни" (Киев) от 12 (25) октября 1919 г.

Отрывок, характеризующий Орловско-Кромское сражение

Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.