Орлов, Анатолий Петрович

Анато́лий Петро́вич Орло́в (25 марта 1879, село Рыбницы, Даниловский уезд, Ярославская губерния — 21 декабря 1937, Таруса) — протоиерей Русской православной церкви, русский богослов и церковный историк. Последний ректор Московской духовной академии перед её закрытием в 1922 году.

Биография

Родился 25 марта 1879 года в селе Рыбницы Даниловского уезда Ярославской губернии в семье священника Петра Гурьевича Орлова и его супруги Александры Алексеевны.

В 1900 году окончил Ярославскую духовную семинарию, а в 1904 году — Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия за диссертацию: «Учение св. Илария Пиктавийского о Святой Троице». В 1904—1905 годах — профессорский стипендиат академии. Магистр богословия (1908; тема диссертации: «Тринитарные воззрения св. Илария Пиктавийского»). В 1909—1910 годах слушал лекции в Берлинском и Мюнхенском университетах.

С 1905 года — исправляющий должность доцента Московской духовной академии по кафедре истории и обличения западных исповеданий в связи с историей Западной Церкви от 1054 года до настоящего времени. С 1908 года — доцент, с 1909 года — экстраординарный профессор академии по этой же кафедре. С августа 1916 года преподавал также историю и обличение русского сектантства.

Автор нескольких небольших, но серьёзных трудов о богословии Илария Пиктавийского и Оригена, сотериологии Ансельма Кентерберийского и Пьера Абеляра, а также посвящённых анализу некоторых воззрений Канта, Лютера и Цвингли. В сборнике «Богословские труды» (№ 4-7) была посмертно опубликована работа «Св. Иларий, епископ Пиктавийский», которая атрибутирована как принадлежащая перу профессора И. В. Попову, но, по мнению протодиакона Сергия Голубцова является трудом А. П. Орлова.

С 10 сентября 1917 года — ректор Московской духовной академии, был избран на этот пост как мягкий и покладистый человек. Был рукоположен в сан иерея (ректор академии по уставу должен был иметь священный сан), возведён в сан протоиерея. Руководил академией до апреля 1922 года, в том числе и после того, как в 1919 году она была вынуждена покинуть Сергиев Посад и существовала неофициально в Москве, где преподаватели продолжали читать лекции студентам.

С 1919 года — настоятель Троицкой церкви на Арбате, с 1920 года второй священник Казанского храма на Калужской площади. 8 апреля 1922 года был арестован в связи с кампанией по изъятию церковных ценностей. На судебном процессе над представителями московского духовенства и мирян, проходившем в апреле — мае 1922 года, был приговорён к смертной казни, заменённой пятью годами лишения свободы.

Был освобождён по амнистии, но уже 8 марта 1924 года вновь арестован и приговорён к трём годам ссылки в Нарымский край. Ссылку отбывал в деревне Типенко на реке Кети. В апреле 1931 года в очередной раз арестован, обвинён в антисоветской пропаганде и выслан на три года в Северный край. Затем был священником в селе Кузьмищево под Тарусой.

22 сентября 1937 года был арестован в городе Таруса. 9 декабря 1937 года решением Тройки УНКВД по Тульской области был приговорён к расстрелу. Расстрелян 21 декабря того же года.

Труды

• Лютер и Цвингли // Богословский вестник, № 11, 1905.
• Сущность и историческое значение так называемого «культуркампфа» в Германии // Богословский вестник, № 12, 1905.
• Тринитарные воззрения Илария Пиктавийского. Сергиев Посад, 1908.
• Христология Илария Пиктавийского. Сергиев Посад, 1909.
• Сотериология Ансельма Кентерберийского. Сергиев Посад, 1915.
• Сотериология Петра Абеляра (в связи с антропологическими его воззрениями) // Богословский вестник, 1916, № 3-4, 5, 6. 1917, № 1.

Библиография

• Голубцов С. А. Стратилаты академические. М., 1999. С. 155—170.

Ссылки

• [mirslovarei.com/content_beo/Orlov-Anatolij-Petrovich-9610.html Биография]. mirslovarei.com
• [www.martirolog.ru/golubzov/mda-gulag.htm#ntit16 Биография]. martirolog.ru

Отрывок, характеризующий Орлов, Анатолий Петрович

– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.