Орлов, Дмитрий Алексеевич
Поделись знанием:
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
| Дмитрий Орлов | |
| Имя при рождении: |
Дмитрий Алексеевич Орлов |
|---|---|
| Профессия: |
актёр театра и кино, театральный режиссёр, театральный педагог |
| Театр: | |
| IMDb: | |
Дми́трий Алексе́евич Орло́в (26 сентября 1903—18 июня 1969) — советский актёр театра и кино, режиссёр, театральный педагог, народный артист Белорусской ССР (1941)[1].
Содержание
Биография
Дмитрий Орлов родился 13 (26) сентября 1903 года. В 1925 году окончил ГИТИС. С 1929 года работал в Московском театре ВЦСПС, в 1934 году переходит в Московский реалистический театр. В 1936 году Дмитрий Алексеевич перебирается в Могилёв. Там он вступает в труппу Русского государственного театра, играет в его спектаклях. С 1939 года становится художественным руководителем этого театра. Дмитрий Орлов достигал в своих ролях глубокого проникновения во внутренний мир героя, окрашивал свои образы лиризмом. Комедийные роли Орлова отличались мягким юмором и непосредственностью.[1]
С 1934 года начал режиссёрскую деятельность.
С 1948 года Дмитрий Алексеевич вёл педагогическую работу в Белорусском театрально-художественном институте, а в 1952 году возглавил кафедру актёрского мастерства.
Наибольшую известность актеру принесла роль Вильгельма фон Кауница (прообразом которой стал Вильгельм Рихард Пауль Кубе — гауляйтер оккупированной немцами Белоруссии). Актёру хорошо удался отрицательный образ палача белорусского народа.
Награды и звания
Творчество
Роли в театре
Московский реалистический театр
- «Аристократы» Николая Погодина — Костя-капитан[1]
- «Бравый солдат Швейк» Ярослава Гашека — Швейк
Русский государственный театр (Могилёв)
- «Галстук» Глебова — Лобзик[1]
- «Женитьба Бальзаминова» А. Островского — Бальзаминов
- «Ревизор» Н. В. Гоголя — Ревизор
- «Бронепоезд 14-69» Вс. Иванова — Васька-окорок
- «Как закалялась сталь» Н. Островского — Павел Корчагин
- «Беспокойная старость» Рахманова — Полежаев
- «Анна Каренина» по Л. Н. Толстому — Каренин
- «Интервенция» Славина — Селестен
- «Кремлёвские куранты» Николая Погодина — Ленин
- «Царь Фёдор Иоанович» А. К. Толстого — царь Фёдор Иоанович
- «Бешеные деньги» — Телятьев
- «Русский вопрос» К. Симонова — Мэрфи
- «Дядя Ваня» А. П. Чехова — Войницкий
Постановки в театре
- 1934 — «Шестеро любимых» Алексея Арбузова[1]
- 1937 — «Барышня-крестьянка» А. С. Пушкина
- 1937 — «Каменный гость» А. С. Пушкина
- 1939 — «Собака на сене» Лопе де Вега
Фильмография
- 1958 — Часы остановились в полночь — Вильгельм фон Кауниц (прообраз Вильгельма Рихарда Пауля Кубе — гауляйтера оккупированной немцами Белоруссии)
- 1960 — Весенние грозы
- 1963 — Внимание! В городе волшебник! — аптекарь
- 1966 — Сколько лет, сколько зим!
- 1967 — Война под крышами
Напишите отзыв о статье "Орлов, Дмитрий Алексеевич"
Примечания
Ссылки
- [te08.mnogosmenka.ru/te080125/te080139.htm Дмитрий Алексеевич Орлов]
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
Отрывок, характеризующий Орлов, Дмитрий Алексеевич
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры Белоруссии
- Актёры России
- Актёры XX века
- Театральные режиссёры по алфавиту
- Театральные режиссёры СССР
- Театральные режиссёры России
- Театральные режиссёры Белоруссии
- Театральные режиссёры XX века
- Педагоги по алфавиту
- Театральные педагоги России
- Театральные педагоги СССР
- Театральные педагоги Белоруссии
- Выпускники ГИТИСа
- Народные артисты Белорусской ССР
- Похороненные на Восточном кладбище Минска
