Орлов, Михаил Фёдорович

Михаил Фёдорович Орлов
Портрет М.Ф. Орлова работы А.-Ф. Ризенера. Государственный Литературный музей, (Москва)
Место рождения	Москва
Место смерти	Москва
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	кавалерия
Годы службы	1805—1826
Звание	генерал-майор
Награды и премии	ордена Св.Анны 2-й ст. с алмазами, Св.Георгия 4-го кл., Владимира 3-й ст.; Австрийский орден Леопольда 2-й ст., прусский Pour le Mérite, датский Орден Данеброга 1-го кл.; золотая шпага «за храбрость»

Михаил Фёдорович Орлов (25 марта (5 апреля) 1788 — 19 (31) марта 1842) — генерал-майор, участник Наполеоновских войн, составивший условия капитуляции Парижа союзной армии. В 1820-е гг. получил известность как общественный деятель либерального направления, декабрист, частый собеседник А. С. Пушкина. Младший брат князя А. Ф. Орлова.

Военная служба

Внебрачный сын («воспитанник») графа Фёдора Григорьевича Орлова и полковницы Татьяны Федоровны Ярославовой. Узаконен в правах вместе с двумя братьями после смерти отца-холостяка указом Екатерины II от 27 апреля 1796 года (однако без титула). Воспитывался в частном пансионе аббата Николя. По отзывам современников, был «красив и отличался Геркулесовой силой».

27 августа 1801 года был зачислен «студентом» в Коллегию иностранных дел, в военную службу перешёл 15 июля 1805 года с зачислением в Кавалергардский полк эстандарт-юнкером. В корнеты произведен 9 января 1806 за отличие в сражении под Аустерлицем. В 1807 году сражался под Гуттштадтом, Гейльсбергом и Фридландом и был награждён золотой шпагой.

К началу Отечественной войны 1812 состоял поручиком в Кавалергардском полку. Сопровождал генерал-адъютанта Александра Балашова в Вильно к Наполеону вскоре после начала войны, за что 2 июля был назначен флигель-адъютантом императора Александра I. Участвовал в обороне Смоленска и в сражениях при Шевардине и Бородине, потом находился в партизанском отряде генерала Ивана Дорохова и за отличие при освобождении Вереи награждён 16 ноября 1812 года орденом Св. Георгия 4-го кл. Сражался под Малоярославцем, Вязьмой и Красным, за что получил чин ротмистра.

В 1813 году находился в «летучем» отряде и за отличие под Калишем произведён 25 марта того же года в полковники. После Плесвицкого перемирия прикомандирован к отряду генерала Тилемана и участвовал при осаде и взятии Мерзебурга и в Лейпцигском сражении. В 1814 году, будучи в отряде генерала Василия Орлова-Денисова, сражался при Шампобере, Труа, Арси-сюр-Обе.

При взятии Парижа, будучи оставлен на ночь заложником в стане маршала Мармона, составил условия и «заключил договор о сдаче сей столицы Французской империи союзным войскам», за что 2 апреля 1814 года пожалован в генерал-майоры. Ввиду этого дипломатического успеха был послан в Данию для переговоров об уступке шведской короне Норвегии. В 1815 году участвовал во втором походе во Францию. Назначен 13 июня 1817 года начальником штаба 4-го пехотного корпуса, а 3 июня 1820 года получил в командование 16-ю пехотную дивизию, расквартированную в Кишинёве.

Кишинёвский период

Из заграничного похода Орлов вернулся с оппозиционными в отношении царского правительства взглядами. Александр I пять раз отвергал предложения отдать под командование Орлова дивизию и вообще демонстрировал по отношению к нему подозрительность. Оказавшись в Кишинёве, Орлов поставил себе целью распространить просвещение среди солдат и ввести более человечное к ним отношение: устраивал для нижних чинов ланкастерские школы, уничтожил в своей дивизии телесные наказания.

В 1817 году Орлов познакомился с Александром Пушкиным и вступил в члены литературного общества «Арзамас» с прозвищем «Рейн». Думал его преобразовать, расширив круг деятельности. Обнародованная в то время «История государства Российского» его разочаровала своей приземлённостью. По словам Пушкина:

Некоторые из людей светских письменно критиковали Карамзина. Мих. Орлов в письме к Вяземскому пенял Карамзину, зачем в начале «Истории» не поместил он какой-нибудь блестящей гипотезы о происхождении славян, т. е. требовал романа в истории.

В 1821 году Орлов женился на Екатерине Раевской — дочери знаменитого генерала Н. Н. Раевского. Пушкин много общался с супругами во время южной ссылки, как в Одессе, так и в Кишинёве. В кишинёвском доме Орловых, по свидетельству жены, кипели «беспрестанно шумные споры — философские, политические, литературные». Молодой поэт писал тогда в Петербург:

Всё тот же я — как был и прежде;
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью,
Октавию — в слепой надежде —
Молебнов лести не пою.

«Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах», — сообщала Екатерина Орлова в ноябре 1821 года. Позднее у поэта с Орловым произошла размолвка. «Орлов умный человек и очень добрый малый, но до него я как-то не охотник по старым нашим отношениям», — писал он жене в 1836 году.

Михаил Орлов — один из основателей преддекабристской организации «Орден русских рыцарей». Он разрабатывал широкую программу либеральных реформ (конституция, отмена крепостничества, суд присяжных, свобода печати), сочетающихся на английский манер с властью аристократии и нарождающейся буржуазии. Руководил кишинёвской управой «Союза благоденствия». За Орловым был учреждён секретный надзор, так как 16-я дивизия имела у начальства репутацию не дисциплинированной и отстающей в отношении фрунта.

В 1822 году в дивизии Орлова произошли волнения. Один из командиров, капитан Брюханов, разозленный действиями каптенармуса, мешавшего ему наживаться на провиантских ассигновках, воспользовавшись первым же незначительным промахом последнего, велел наказать его палками. Рота, возмущенная явной несправедливостью наказания, вырвала товарища из рук наказывавших его унтер-офицеров, отняв у последних также и палки. М. Ф. Орлов, рассмотрев дело, признал претензии солдат правильными и отдал под суд капитана Брюханова.

Его начальник И. В. Сабанеев, ранее сам выступавший с приказами, запрещающими жестокое обращение с нижними чинами, в этот раз принял все меры для пресечения опасных настроений. Он пересмотрел дело, в результате чего Брюханов был освобожден от суда, а виновники «беспорядков» наказаны кнутом и сосланы в каторжные работы. Наказание было произведено таким образом, что имело характер пытки. Сабанеев объявил «главною пружиною ослабевшей дисциплины» в 16-й дивизии В. Ф. Раевского, руководившего ланкастерскими школами, и распорядился взять его под стражу.

Опала

По итогам расследования Орлов был освобождён от командования дивизией и назначен «состоять по армии» (18 апреля 1823 г.). Участия в подготовке вооружённого восстания не принимал, но после событий на Дворцовой площади был всё же арестован и посажен в Петропавловскую крепость, где провёл полгода.

Благодаря заступничеству своего брата — царского любимца А. Ф. Орлова — Михаил Орлов не понес тяжелого наказания, а был лишь окончательно отставлен от службы. Ему было предписано жить в своей деревне Милятино Масальского уезда Калужской губернии под надзором полиции.

В милятинском заточении Михаил Федорович, постоянно испытывавший денежные затруднения, старался не предаваться безделью. Много времени он отдавал работе над книгой «О государственном кредите», старался вникнуть в дела стекольного завода, доставшегося ему по наследству. Завод М. Ф. Орлова на I Мануфактурной выставке 1829 года представил стекло «цветное золоченое и богатой грани хрусталь». Деятельный Орлов через князя П. А. Вяземского передал письмо и посылку с расписным стеклом министру финансов Е. Ф. Канкрину. В письме он испрашивал у министерства заказ и разрешение построить в Москве фабрику расписного стекла. Однако ни издание книги, ни фабрика цветного стекла, из-за отсутствия заказов приносившая только убытки, не исправили финансового положения Орлова.

В 1831 году ему разрешено было жить в Москве, где он занял дом на улице Малая Дмитровка, 1/7. Положение Орлова в эти годы было всё столь же затруднительно: с одной стороны, начальство смотрело на него косо как на либерала и подвергало его жандармскому надзору, с другой стороны — либералы сравнивали его относительно привилегированное положение с плачевной участью остальных декабристов. Тем не менее человек, принимавший капитуляцию Парижа, сумел стать уважаемым членом московского общества. Вольнодумная университетская молодёжь чтила в Орлове одного из немногих декабристов, которые оставались в Москве и с которыми можно было без затруднений свести знакомство.

Орлов был человек выдающийся по уму, с возвышенной душой и благородным характером, «рыцарь любви и чести», по выражению князя Вяземского. Его личность была так привлекательна, что, познакомившись с ним, нельзя было не полюбить его. Но крайне увлекающийся и пылкий, он часто был не воздержан в словах и действовал под влиянием первого впечатления.

— великий князь Николай Михайлович

Лишённый возможности участвовать в общественной деятельности, младший из братьев Орловых был, по отзыву Герцена, «похож на льва, сидящего в клетке и не смевшего даже рычать: что-то руинное, убитое было в нём». Последние годы своей жизни посвятил организации в Москве Училища живописи, ваяния и зодчества. Похоронен в Новодевичьем монастыре. Герцен откликнулся на известие о смерти Орлова словами: «Я посылаю за ним в могилу искренний и горький вздох: несчастное существование оттого только, что случай хотел, чтоб он родился в эту эпоху и в этой стране».

Семья

Жена с 1821 года — Екатерина Николаевна, урождённая Раевская (1797—1885), дочь генерала Н. Н. Раевского.

В браке родилось двое детей:

• Николай (1822—1886) — женат с 1857 года на Ольге Павловне Кривцовой (1838—1926), внучке князя Н. Г. Репнина-Волконского.
• Анна (1826—1887) — замужем за генерал-майором князем Владимиром Владимировичем Яшвилем (1813—1864).

Сочинения

• Некрология генерала от кавалерии Н. Н. Раевского. — СПб., 1829
• [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1806 Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма.] — М.: Изд-во АН СССР, 1963. (Литературные памятники).
• О государственном кредите. — М.: тип. Августа Семена, 1833 (Ueber den Staatskredit. — Leipzig : O. Wigand, 1840)
• «Мысли о современном состоянии кредитных установлений в России».

Литература

• [kemenkiri.narod.ru/VDXXOrlov.pdf Следственное дело М. Ф. Орлова] //"Восстание декабристов", Т.XХ, С. 145-188; 509-516 , PDF
• Бажанов В. Г. Декабристы в Кишинёве. М. Ф. Орлов и В. Ф. Раевский. — Кишинёв: Госиздательство Молдавии, 1951
• Колпакиди А., Север А. Спецназ ГРУ. — М.: Яуза, Эксмо, 2008. — С. 85-86. — 864 с. — ISBN 978-5-699-28983-7.
• Павлова, Лия Яковлевна Декабрист М. Ф. Орлов. — М.: Наука, 1964. — 144 с.
• Декабристы. Биографический справочник / Под редакцией М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988. — С. 135—136, 295—296. — 448 с. — 50 000 экз.
• [www.museum.ru/1812/Persons/slovar/sl_o13.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 499-500.
• Бондаренко А. Михаил Орлов. — М.: Молодая гвардия, 2014

Отрывок, характеризующий Орлов, Михаил Фёдорович

«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.