Орлов, Яков Васильевич
| Яков Васильевич Орлов | |
| Место рождения: |
с. Никольское Переяславской епархии (Россия) |
|---|---|
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: | |
| Направление: |
лирика, публицистика, патриотическая проза |
| Жанр: | |
| Язык произведений: | |
| Дебют: |
Лирика — «Моё отдохновение для отдыху других» (1799), |
Яков Васильевич Орло́в (1775 или 1779—1819) — российский поэт и историк, профессор исторических наук Санкт-Петербургской духовной академии.
Биография
Родился в семье священника села Никольского Переяславской епархии.
В 1783 поступил в Троицкую духовную семинарию; в ведомости 1788 был отмечен как ученик «дарований и успехов похвальных». В 1794 переведён по указу Синода в Санкт-Петербургскую учительскую семинарию, которую окончил в конце 1796.
По завершении учёбы переехал в Нижний Новгород, где поступил на место учителя гражданской истории, географии и статистики в Нижегородском главном народном училище. После преобразования училища в гимназию стал старшим учителем.
Во время жизни в Нижнем Новгороде активно участвовал в работе кружка любителей словесности, получил для него, вместе с другими участниками, право собираться в дворянском доме. При помощи кружка издал сборник «Моё отдохновение для отдыху других» (1799). Основную работу нижегородского периода, «Историческое и статистическое описание Нижегородской губернии», Орлов преподнёс Александру I. Труд понравился, автор получил от царя бриллиантовый перстень.
В 1809 вернулся в Санкт-Петербург, где стал бакалавром по классу исторических наук в Санкт-Петербургской духовной академии. 10 января 1810 года получил звание ординарного профессора. В течение 1810-х создал несколько исторических трудов патриотического характера, изданных в 1818-20гг.
Был членом Вольного общества любителей российской словесности, отрывки его труда «Дух российских государей Рюрикова дома», написанного с целью «предотвратить или ослабить вредное влияние иностранных историков, недобросовестных и неблагонамеренных в отношении к России», и показать, что «первые русские законы были заимствованы из „свойств народа“», в 1817 году зачитывались на заседаниях Общества.
Скончался в феврале 1819 года.
Общество лишилось ревностнейшего действительного члена своего, надворного советника и кавалера, профессора всеобщей и церковной истории. Он отличался обширными сведениями, приобретенными в течение недолговременной жизни— «Соревнователь просвещения и благотворения. Труды вольного общества любителей российской словесности» 1819. Ч. 5. С. 274,
из некролога на смерть Орлова
Вклад в литературу
Сборник стихов и прозы «Моё отдохновение для отдыху других» прошёл цензуру в 1798 году[1] и был издан в 1799 в Нижнем Новгороде. Сборник содержал стихи разных лет, начиная от стихотворения, посвящённого Троицкой семинарии, а также сочинения научно-популярного характера (этимологические опыты, заметки по истории, географии и физике).
В поэзии Орлова отразились его патриотические настроения («Разговор с Эхом о Нижнем Новгороде»). Некоторые стихи интересны бытовыми деталями («Сентябрь», «Октябрь» и др.). Ряд стихотворений связан с традициями научно-философской поэзии («Разговор о пользе наук», «Рассуждение. Отчего в людях различны дарования?»). Вместе с тем в лирике Орлова заметно влияние сентиментализма: известны его стихи элегического характера («Любовница на береге Волги», «Песенка на голос „Стонет сизый голубочек“»), поэтические «мелочи» и шутливые стихи (рондо «Кто пьяницей слывет?»).— [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=889 Н.Д.Кочеткова] или [www.nounb.sci-nnov.ru/litmap/author/orlov.html Ю.Г. Галай]
Вклад в историю
- «Историческое и статистическое описание Нижегородской губернии» (Нижний Новгород, 1810)
- «Памятник событий в церкви и отечестве» (Москва, 1818)
- «Дух российских государей Рюрикова дома. Существенные изображения Россиян» (Санкт-Петербург, 1818)
- «Всеобщий памятник достопримечательных происшествий, повествуемых историей ветхого и нового завета, церкви, ученою, естественной и гражданской и проч.» (Москва, 1820)
Труды Орлова впоследствии использовались историками в качестве источников по церковной истории[2],
Напишите отзыв о статье "Орлов, Яков Васильевич"
Примечания
- ↑ Сенатский регистратор П. Смирнов — см.: Рогожин. «Дела московской цензуры». Вып. 2 (1922)
- ↑ С. Смирнов, «История Троицкой Лаврской семинарии», (М. 1867 г.); И. Чистович, «История С.-Петербургской духовной академии» (СПб. 1857 г.); А. Боголюбов, «Очерки из истории управления военным и морским духовенством в биографиях главных священников его, во время с 1800 по 1901 г.» (СПб. 1901 г.)
Источники
- Орлов, Яков Васильевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=889 Орлов Яков Васильевич] — Словарь русских писателей XVIII века
- [www.rulex.ru/xPol/index.htm?pages/17/363.htm Орлов Яков Васильевич] — Русский биографический словарь А. А. Половцова, стр.363
- [www.nounb.sci-nnov.ru/litmap/author/orlov.html Орлов Яков Васильевич] — Литературная карта Нижегородской области.
- [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=101433 Орлов Яков Васильевич] — Биография.ру
Отрывок, характеризующий Орлов, Яков Васильевич
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
