Орлов-Давыдов, Алексей Анатольевич

Алексей Анатольевич Орлов-Давыдов
Дата рождения:	13 декабря 1871(1871-12-13)
Дата смерти:	19 января 1935(1935-01-19) (63 года)
Место смерти:	Париж, Франция
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Образование:	Санкт-Петербургский университет
Партия:	Прогрессисты
Род деятельности:	член Государственной думы IV созыва от Калужской губернии

Граф Алексе́й Анато́льевич Орло́в-Давы́дов (13 декабря 1871 — 19 января 1935, Париж) — русский общественный деятель и политик из третьего поколения Орловых-Давыдовых. Член IV Государственной думы от Калужской губернии.

Биография

Сын графа Анатолия Владимировича Орлова-Давыдова и его жены Марии Егоровны, урожденной графини Толстой. Внук графа Егора Петровича Толстого. Крупный землевладелец (100 тысяч десятин в Калужской, Московской, Тамбовской, Воронежской, Орловской, Самарской, Курской и Нижегородской губерниях), домовладелец Санкт-Петербурга.

Высшее образование получил в Санкт-Петербургском университете по историко-филологическому факультету, по окончании которого в 1896 году поступил на службу в Государственную канцелярию.

В 1903 году был пожалован в церемониймейстеры. Занимался общественной деятельностью в Калужской губернии. С 1906 года избирался гласным Жиздринского уездного и Калужского губернского земских собраний. В 1907 году был избран Жиздринским уездным предводителем дворянства, в каковой должности оставался до 1917 года. Входил в Партию прогрессистов. Был масоном французского обряда, Досточтимым мастером одной из лож Великого востока Франции. С 1909 года участвовал в деятельности Великого востока народов России. Был членом ложи Н. В. Некрасова, финансировал её создание.

Кроме того, занимался предпринимательством. Был председателем правления акционерных обществ: Нижне-Покровского свеклосахарного рафинадного завода и Новопокровского графа Алексея Орлова-Давыдова свеклосахарного рафинадного завода.

В 1912 году был избран членом Государственной думы от Калужской губернии. Входил во фракцию прогрессистов. 2 июля 1913 года сложил полномочия члена ГД в знак протеста против действий администрации во время выборов, но уже 19 августа был вновь избран в Думу от съезда землевладельцев. Входил в Прогрессивный блок. Осенью 1916 года вышел из фракции прогрессистов в знак протеста против выхода фракции из Прогрессивного блока.

В дни Февральской революции находился в Петрограде при Керенском, был его помощником и шофером. В августе 1917 года участвовал в Государственном совещании в Москве.

После Октябрьской революции эмигрировал во Францию. Жил в Париже, последние годы жизни провел в Русском старческом доме в Сент-Женевьев-де-Буа.

Семья

Первая жена (с 17 апреля 1900 года) — Агафоклея (Фёкла) Егоровна Стааль (1867—1917), дочь крупного дипломата Егора Егоровича Стааля. В браке родилось трое детей; в 1913 году граф с ней развелся, чтобы жениться на своей любовнице. Дети:

• Ольга Алексеевна (1904— ?), с 1931 года замужем за князем Михаилом Александровиче Горчаковым (1905—1995)
• Сергей Алексеевич (190. —1945), погиб в автомобильной аварии в Германии.

Вторая жена (с 14 января 1914 года) — Мария Яковлевна Пуаре (1863—1933), состоявшая с ним в связи с 1906 года; опереточная певица, актриса и композитор, автор слов и музыки романсов: «Я ехала домой...», «Лебединая песнь». В 1916 году она была арестована по обвинению своего мужа, который заявил, что их сын Алексей был вовсе не их ребенок, а кухарки. Госпожа Пуаре, чтобы стать графиней, симулировала свою беременность. Все бы сошло благополучно, если бы она не поссорилась с камердинером графа, который, чтобы отомстить графини, разоблачил её обман с ребенком.

После нескольких месяцев заключения графиня предстала перед судом. Этот сенсационный процесс наделал много шума в высшем обществе. Граф сам давал показания против жены, надеясь, что её приговорят к каторжным работам, что было равносильно разводу и не потребовало бы от него никаких расходов, хотя он имел доход в миллион рублей в год. Но Петроградский окружной суд графиню оправдал, признав, что рожденный в браке ребенок не является её сыном, а метрическая запись о его рождении недействительна. Мария Яковлевна осталась графиней Орловой-Давыдовой. В 1917 году она жила в Москве в крайней бедности.

Источники

• 4-й созыв Государственной думы: Художественный фототип. альбом с портретами и биографиями. — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанского, 1913.
• [www.tez-rus.net/ViewGood31211.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. — Москва: РОССПЭН, 2008.]

Отрывок, характеризующий Орлов-Давыдов, Алексей Анатольевич

Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.