Орочи

Не следует путать с Ороки.

Орочи

Самоназвание	орочисэл, орочи, на̄ни
Численность и ареал
Всего: 1 000 Россия Россия: 686 (данные переписи 2002 г.) Хабаровский край Хабаровский край: 426 (2002) Магаданская область Магаданская область: 126 (2002) Сахалинская область Сахалинская область: 42 (2002) Приморский край Приморский край: 24 (2002) Украина Украина: 288 (перепись 2001) Киев: 59 Донецкая область: 42 Одесская область: 33 Днепропетровская область Днепропетровская область: 24 Киевская область: 20
Язык	Орочский, русский
Религия	шаманизм, анимизм, православие
Входит в	тунгусо-маньчжурские народы
Родственные народы	эвенки, эвены, нанайцы, удэгейцы, ульчи, маньчжуры, сибо

О́рочи (самоназвание орочисэл, ед. ч. орочи, а также на̄ни (утраченное, старое самоназвание, заимствовано от амурских нанайцев: на̄ — «земля», нӣ — «человек», перевод — «местный житель»; обычно именовали себя по местам проживания, по родовой принадлежности)) — народ в России.

Численность и расселение

Численность составляет 1000 человек, в том числе в России — 686 чел. (перепись 2002 г.), на Украине — 288 чел. (перепись 2001 г.)

Живут в основном в Хабаровском крае (426 чел., 2002 г.), преимущественно в низовьях реки Тумнин с её притоками (Ванинский район), и по реке Хунгари, притоку Амура, по Амуру, у озера Кизи (Ульчский район) и др.

Наибольшее количество орочей в 2002 году проживало в селе Датта (114 человек)

Интересная коллизия была зафиксирована во время переписи населения на Украине. Согласно обработанным данным, на территории страны проживало 288 орочей, из которых только 5 назвали орочский язык родным, 52 человека родным посчитали украинский, 174 чел. — русский. При этом по переписи населения СССР 1989 года в УССР насчитывалось всего 19 орочей.

Язык

Говорят на орочском языке тунгусо-маньчжурской группы алтайской семьи. В языке выделяются тумнинский, хадинский, хунгарийский диалекты. В 1989 г. родным его считало 17,8 %, в то время как русский язык назвали родным 82,2 %.

По переписи 2002 г. в Хабаровском крае из 426 орочей владеют орочским языком 4,2% (18 чел.), русским — 99,8% (425 чел.). Письменность орочей была создана в начале 2000-х годов.

На Украине из 288 орочей родным назвали орочский язык 5 чел. (1,7%), русский — 174 чел. (60,4%), украинский — 52 чел. (18,1%).

История

В вопросе о самоназвании нет определенности. Ульчи и нанайцы издавна, а с XIX века и русские, именовали коренное население Амура орочами. Этот этноним был внесен в 1930-е гг. в официальные паспорта. Позднее было выявлено бытовавшее у них самоназвание нани — «здешние жители», как у нанайцев и ульчей, но этот этноним по их же утверждению «принесли» с Амура соплеменники, длительное время жившие среди амурских аборигенов.

Формирование орочей происходило на склонах Сихотэ-Алиня, на территории от залива Де-Кастри на севере до р. Ботчи на юге. В этом длительном процессе принимали участие элементы различного этнического происхождения, как местного (нивхские, айнские и др.), так и эвенкийского и др. В результате сложились пять территориальных групп: амурская, хунгарийская, тумнинская, приморская (хадинская) и коппинская.

Семья

В 1963 - 1993 годах в орочских семьях произошли важные изменения:

1. Почти все браки орочей стали межнациональными - в 1951 - 1955 годах мононациональными были 73 % браков орочей, а в 1991 - 1995 годах только 9 %.
2. Резко возросла доля орочско-русских браков с 9 % в 1951 - 1955 годах до 82 % в 1991 - 1995 годах.
3. Максимальный размер орочской семьи с 1963 по 1993 годы уменьшился с 10 до 7 человек.
4. Средний размер семьи у орочей в 1993 году составлял 2,9 человек, против 4,8 в 1963 году

Занятия и обычаи

Основные традиционные занятия — охота (кабарга, лось, медведь, пушной зверь), в том числе морская, а также рыболовство. Оружием служили лук со стрелами, копьё, использовались ловушки, петли, самострелы и др. Огнестрельное оружие, капканы появились в XIX веке. Рыбачили круглый год, летом — в маленьких долблёнках и больших дощатых лодках по рекам, а для добычи нерпы и сивуча выходили в Татарский пролив и его бухты. Морского зверя били гарпунами, из ружья, на льдинах и берегу — колотушками, рыбу (кета, горбуша, таймень и др.) ловили сетями, неводом, устраивали ловушки, били острогой.

Согласно этнографическим исследованиям, в древности орочи практиковали обряд воздушного погребения.

Год делился на месяцы, соответствовавшие фенологическим (природным) явлениям и промысловым занятиям:

гуси биани — «месяц прилёта орла»;

туа — «месяц ворона»;

зонка — «месяц, когда течёт с крыши»;

илакта биани — «месяц цветов»;

нада биани — «жаркий месяц» (7-й);

омо хукканку ини — «первый месяц охоты с петлями»;

амукин хукканкини — «последний период охоты с петлями»;

мийэ — «месяц плеча»;

ичэ — «новый месяц» — январь.

Ссылки

• [www.narodru.ru/peoples1255.html Народы России — Орочи]
• [www.indigenous.ru/russian/people/r_oroch.htm ОРОЧИ]
• [www2.childfest.ru/good/42/02/redbook/index.htm Исчезающие народы и народности России]
• [vanino.org/orochi/orochi.shtml Коренные жители - Орочи]

Литература

• Березницкий С.В. Мифология и верования орочей. СПб, 1999. 188 С.
• Маргаритов В.П. Об орочах Императорской гавани. СПб., 1988. 56 С.
• Орочи // Сибирь. Атлас Азиатской России. — М.: Топ-книга, Феория, Дизайн. Информация. Картография, 2007. — 664 с. — ISBN 5-287-00413-3.
• Орочи // Народы России. Атлас культур и религий. — М.: Дизайн. Информация. Картография, 2010. — 320 с. — ISBN 978-5-287-00718-8.
• Мазин А.И. Традиционные верования и обряды эвенков-орочонов. Новосибирск, 1984.

Отрывок, характеризующий Орочи

«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.