Ортис, Тито

Тито Ортис
Общая информация
Полное имя	Jacob Christopher Ortiz
Прозвище	The Huntington Beach Bad Boy (с англ. — «Плохой парень из Хантингтон-Бич») The People's Champion (с англ. — «Народный чемпион»)
Гражданство	США США
Дата рождения	23 января 1975(1975-01-23) (49 лет)
Место рождения	Хантингтон-Бич, Калифорния, США
Проживание	Хантингтон-Бич, Калифорния, США
Рост	188 см
Весовая категория	Полутяжёлый вес
Размах рук	188 см
Карьера	1997 г. — н.в.
Команда	Team Punishment
Стиль	вольная борьба, бокс
Статистика в смешанных единоборствах
Боёв	31
Побед	18
• нокаутом	8
• сдачей	4
• решением	5
Поражений	12
• нокаутом	4
• сдачей	3
• решением	5
Ничьих	1
Другая информация
Супруг(а)	Кристин — первая жена (2000—2005) Дженна Джеймсон — неофициальный брак (2006 — 2012)
Дети	Джейкоб (2002 г.р.) — сын от первого брака Джесси и Джорни (2009 г.р.) — сыновья-близнецы от второго (неофициального) брака
Сайт	[www.titoortiz.com/ titoortiz.com]

Дже́йкоб Кри́стофер Орти́с (англ. Jacob Christopher Ortiz; род. 23 января 1975 года в Хантингтон-Бич, Калифорния, США), больше известный как Ти́то Орти́с (англ. Tito Ortiz; МФА: [tɪtɵ ɔərtɪs]) — американский боец смешанного стиля мексиканского происхождения. В период с 2000 по 2003 годы Ортис владел титулом чемпиона Ultimate Fighting Championship (UFC) в полутяжёлом весе и провёл пять успешных защит пояса, что долгое время являлось рекордом. Также на момент завершения карьеры в UFC Ортису принадлежали рекорды по количеству боёв, проведённых в этой организации (27), и по суммарному количеству времени, проведённому внутри восьмиугольника за карьеру (5 часов и 33 секунды). В 2012 году Ортис был введён в «Зал Славы» UFC (в настоящее время его имя не упоминается на сайте UFC; см. раздел «Возобновление карьеры в Bellator»).

В мире MMA (англ. Mixed martial arts) Ортис имеет репутацию «плохого парня» в связи с неоднократными оскорблениями противников, но, несмотря на это, является одним из самых популярных бойцов: на бой Ортис — Лидделл 2 впервые в истории UFC было продано более миллиона платных показов (англ. pay-per-view). Кроме того, Ортис не раз появлялся на обложках различных журналов, таких как «Black Belt», и является прототипом персонажей видеоигр и коллекционных фигурок, выпускаемых под брендом UFC.

Вне октагона Ортис является председателем правления основанной в 1999 году компании «Punishment Athletics», производящей спортивное снаряжение и одежду, а также «Punishment Nutrition», выпускающей спортивное питание. Начиная с 2012 года, Тито, будучи совладельцем компании «Primetime 360», выполняет функции менеджера бойцов MMA, и самой известной его подопечной была Кристиана Жустину. Как и многие другие известные бойцы (например Фрэнк Шемрок, Марк Коулмен и Рэнди Кутюр), Ортис открыл собственный тренировочный зал — «Team Punishment Training Center», принял участие в съёмках ряда кинофильмов, а также написал автобиографическую книгу.

Ранние годы

Джейкоб родился в смешанной мексикано-американской семье Самуэля и Джойс Ортис, имевшей трёх сыновей от первого брака. Своё прозвище — Тито (Tito) — Джейкоб получил от отца в возрасте одного года.

Первые годы семья жила спокойно и счастливо: отец ходил на работу, а мать оставалась дома с детьми, нередко проводя с ними целые дни на пляже. В 1980 году юный Тито пошёл в школу.

Супруги Ортис были приверженцами движения хиппи, и курение марихуаны занимало слишком большую часть их жизни. Затем в употребление вошёл героин. Самуэль потерял работу и начал продавать вещи, Джойс также искала способы достать денег на наркотики. Ортис, по его признанию, к седьмому классу сам употреблял кокаин и нюхал клей, а также пробовал психотропные вещества и грибы. Кроме того, всё больше времени он проводил на улице.

К концу первого года их зависимости дома стало так невыносимо, что я не хотел там находиться ни в коем случае. Особенно когда они были под кайфом, что, как мне кажется, было постоянно. Я приходил домой со школы и, как только они возвращались, уходил гулять с друзьями или же просто бродить по улицам. Оригинальный текст (англ.)   By the end of the first year of their addiction, it had gotten so bad at home that I did not want to be around my parents at all. Especially when they were high, which seemed to be all the time. I would come home from school, and as soon as they came home I would leave and go hang out with my friends or just wander the streets. — Тито Ортис

В 1982 году семья Ортисов переехала в Санта-Ану, но из-за подобного образа жизни им часто приходилось передвигаться по округу Ориндж, останавливаясь то в парке для трейлеров, то в мотелях, то в гаражах.

Я должен был умереть или оказаться за решёткой. Многие дети в подобной ситуации не имеют стремления к лучшей жизни — ведь им не на кого ориентироваться. Оригинальный текст (англ.)   I should either be dead or in jail. A lot of kids who are in similar situations don’t have aspirations of a better life because they don’t have anybody to look up to. — Тито Ортис

Когда Ортису было 13 лет, его родители развелись. Инициатором выступила мать, желавшая изменить образ жизни, в то время как её муж того не хотел. Таким образом, в 1988 году Тито с матерью переехал в Хантингтон-Бич к старшим братьям, которые были отправлены туда за несколько лет до этого.

Спортивная карьера

Начало карьеры

На второй год обучения в старшей школе «Хантингтон-Бич» Ортис начал заниматься борьбой под руководством Пола Эрреры и занял четвёртое место на соревнованиях штата среди учащихся старших школ. Занятия спортом на какое-то время отгородили Тито от неприятностей, но во время летних каникул предоставленный самому себе Ортис украл автомобиль, в результате чего провёл часть лета в тюрьме для несовершеннолетних. Выйдя на свободу, Тито вновь принялся употреблять наркотики, но тренер, желая ему помочь, сумел убедить его усиленно тренироваться для получения спортивной стипендии в колледже. После этого Джейкоб смог отказаться от пагубного пристрастия и закончил школу в ранге чемпиона CIF (англ. California Interscholastic Federation) по борьбе.

В 1993 году, получив стипендию на обучение, Ортис поступил в колледж «Голден-Уэст», где стал членом борцовской сборной и выиграл чемпионат штата.

Ultimate Fighting Championship

Первые выступления

В смешанные единоборства Тито Ортис пришёл благодаря тренировкам с известным бойцом Дэвидом «Танком» Эбботтом. Тому потребовался «здоровый детина» в качестве тренировочного партнёра по борьбе, и он обратился к своему знакомому тренеру, у которого Тито занимался в старшей школе. Ортис был подходящим кандидатом, и он сразу согласился.

В то время я считал Танка классным парнем… Он показал мне, что если иметь острый язык, то, когда придёт время биться, будет неважно победишь ты или проиграешь. Острый язык заставит людей или любить тебя, или ненавидеть. В любом случае — они будут говорить о тебе. Оригинальный текст (англ.)   At the time I thought Tank was a pretty cool guy… He taught me that if you talk the smack, when it comes down to fight time, it doesn’t matter if you win or lose. You talk the smack to make people either love you or hate you. Once they love you or hate you, then they’ll talk about you. — Тито Ортис, из автобиографии

Первое время Ортис оставался исключительно спарринг-партнёром, не планируя непосредственного участия в профессиональных боях. Но однажды Тито увидел по телевизору турнир под эгидой «Ultimate Fighting Championship», на котором победу одержал Джерри Боландер. Ортис, по его словам, побеждавший Боландера на соревнованиях по борьбе в школе, решил, что ему такие выступления тоже по силам. Он позвонил Танку и попросил его посодействовать своему участию в каком-нибудь турнире.

Дебют Тито состоялся 3 мая 1997 года на UFC 13. Чтобы сохранить стипендию на обучение, Ортис принимал в нём участие как любитель и денег за выступление не получил. Его первым противником был Уэс Олбриттон, имевший 5 дан по карате. Бой завершился быстро: Тито повалил противника и нанёс ему множество ударов, вынудив рефери остановить поединок.

Следующим его противником в тот вечер стал опытный боец из основанного Кеном Шемроком клуба «Львиное логово» (англ. Lion's Den), бывший чемпион Pancrase — Гай Мезгер, чей оппонент, Энсон Иноуэ, отказался от боя из-за травмы. Ортис, лишь недавно начавший изучать технику болевых и удушающих, оказался бессилен, когда Мезгер начал делать удушающий приём «гильотина», и был вынужден сдаться.

Несмотря на поражение от Мезгера, первые бои показали способность Ортиса доминировать над противниками, успешно применяя тактику, которая впоследствии получила название «граунд-энд-паунд». Данная тактика стала «коронкой» Ортиса и, во многом благодаря ему, получила широкое распространение в мире ММА.

После победы техническим нокаутом над Джереми Скритоном, Ортис взял верх над другим представителем «Львиного логова» — Джерри Боландером. После остановки поединка Тито надел футболку с надписью «Я только что выебал тебя в задницу» (англ. I Just Fucked Your Ass) и изобразил пальцами стрельбу по секундантам Боландера. Традицию надевания футболки с оскорбительной или провокационной надписью Ортис сохранил на протяжении всей карьеры, что в последующем послужило источником неоднократных конфликтов с другими представителями ММА, в частности, Кеном Шемроком и «Львиным логовом». Так, на UFC 19, Ортис получил возможность взять реванш у Мезгера. Первоначально планировался бой между Мезгером и Витором Белфортом, но последний получил травму. За две недели до боя промоутеры позвонили Тито с предложением вновь встретиться с Мезгером, и, после некоторых сомнений, тот согласился. Выиграв бой техническим нокаутом в первом раунде, Ортис надел футболку с надписью «Гей Мезгер — моя сучка» (англ. Gay Mezger Is My Bitch), а затем показал средний палец секундантам Мезгера. Кен Шемрок, присутствовавший среди них, был возмущён и, перегнувшись через ограду восьмиугольника, начал выяснять с Ортисом отношения. Во избежание развития конфликта между спорящими судья вмешался и отвёл Ортиса в сторону. В итоге, ссора вылилась в три боя между Ортисом и Шемроком, в каждом из которых победу одержал Ортис.

Ортис отмечал, что в первые годы профессиональной карьеры его кумиром и объектом для подражания был Бас Рюттен — чемпион Pancrase и чемпион UFC в тяжёлом весе. По словам Ортиса, Бас внушал противникам страх, и Тито хотел добиться того же.

Чемпион в полутяжёлом весе

Успехи Ортиса позволили ему претендовать на титул чемпиона, и 24 сентября 1999 года на UFC 22 состоялся его поединок с Фрэнком Шемроком. Считавшийся фаворитом Ортис попал под серию ударов в конце четвёртого раунда, и судья остановил схватку, объявив Шемрока победителем.

Фрэнк сравнил поединок с боем большой и маленькой собак, упомянув, что Ортис был тяжелее его на 11 килограмм. Тито, в свою очередь, признал, что несмотря на усердную подготовку, он был слабее Шемрока, но, даже проиграв, он доволен схваткой:

Я думаю, что никто более так не проверял Фрэнка, как я. … Он сказал мне, что я был адски жёстким, он сказал, что я, возможно, самый жёсткий парень, с кем ему доводилось биться. Я принял то поражение как победу, потому что я многое взял из того урока и становился лучше от раза к разу. Я понял как выбирать ритм и работать над правильными вещами, которые в итоге сделают меня победителем. Оригинальный текст (англ.)   I think nobody tested Frank like I did, never. … He told me I was tough as hell, he said I was probably one of the toughest guys he’s ever fought. I took that loss as a win because I learnt so much from it and I get better and better each time. I learned how to pace myself and work on the right things that would make me a winner. — Тито Ортис, о бое с Фрэнком Шемроком

Шемрок вскоре отказался от титула и ушёл из UFC, а бывший средний вес был переименован в полутяжёлый. Ортис вновь получил возможность побороться за титул чемпиона.

На UFC 25 он встретился с Вандерлеем Силвой. Проходивший в Японии титульный поединок знаменателен также тем, что это был первый и последний турнир в истории UFC, когда матч оценивали четыре судьи. Ортис противопоставил агрессивному стилю бразильца, предпочитающего действия в стойке, успешные переводы в партер (т. н. тейкдауны — от англ. takedown). Раз за разом он совершал результативные проходы в ноги и атаковал лежащего противника сверху. Несмотря на то, что Силва уверенно защищался, а в третьем раунде смог успешно ударить навстречу коленом, по итогам пяти раундов Ортису была присуждена победа единогласным решением судей, а вместе с ней — титул чемпиона. В этот раз надпись на футболке Тито не несла в себе оскорбления и гласила «Я только что прикончил убийцу с топором» (англ. I Just Killed The Axe Murderer).

Первую защиту титула Тито Ортис провёл 16 декабря 2000 года на UFC 29, тоже проходившем в Японии. Его противником был любимец местной публики Юки Кондо. Кондо активно начал и сумел в одном из эпизодов провести удар коленом в подбородок Ортису. Тито упал на спину, но продолжил движение и, кувыркнувшись через голову, поднялся в стойку. После этого он сумел прижать Кондо к сетке и, нанеся японцу множество ударов, завершил бой удушающим приёмом.

Я бился с ним в его стране, и я знал, что он будет держать все мои удары до последнего. Поэтому я решил заставить его сдаться удушающим, потому что считал это единственным способом остановить его. Оригинальный текст (англ.)   I knew I was fighting him in his home country and I knew he was going to take everything I gave to him punching wise. So I knew I had to get a submission on him because I knew that was the only way I was going to stop him. — Тито Ортис, о бое с Юки Кондо

Следуя уже привычной зрителям традиции, Ортис примерил очередную футболку, на которой было написано: «УВАЖЕНИЕ; я его не зарабатываю — я его, блядь, беру!» (англ. RESPECT; I don’t earn it; I just fuckin take it!).

После этого боя Ортис провёл ещё три успешных защиты титула, победив Эвана Таннера, Элвиса Синосича и Владимира Матюшенко.

В ноябре 2002 года Ортису предстояло провести пятую защиту титула в бою против Кена Шемрока, с которым у него был конфликт со времён UFC 19 и который ради этого боя начал сбрасывать вес. UFC, столкнувшаяся с падением зрительского интереса, всячески раскручивала этот поединок. Ортис и Шемрок давали едкие интервью и участвовали в телевизионных ток-шоу, где не скупились на оскорбления в адрес друг друга. Эти меры возродили интерес со стороны зрителей, и на турнир было продано 13 тысяч билетов и 150 тысяч платных показов. Ортис доминировал в течение трёх раундов, а на четвёртый Шемрок отказался выходить. Довольный одержанной победой Ортис надел футболку с надписью «Я только что убил Кенни, ублюдок» (англ. I Just Killed Kenny, You Bastard).

Потеря титула чемпиона

В 2000 году контракт с UFC заключил перспективный полутяжеловес Чак Лидделл, за два года одержавший семь побед подряд, в том числе над бывшими чемпионами организации Кевином Рэндлменом и Витором Белфортом. Его рассматривали как претендента № 1 на титульный бой, однако Ортис отказывался выходить против Лидделла, заявляя, что они друзья и раньше вместе тренировались, а также выражая неудовлетворение условиями контракта. Менеджеры UFC нашли выход, объявив бой за вакантный титул чемпиона между Лидделлом и Рэнди Кутюром, в котором победу одержал последний.

Таким образом, Ортису предстоял бой с Кутюром за звание бесспорного чемпиона (англ. undisputed champion). Тито заявил, что легко выиграет у обладателя «ненастоящего» пояса и предложил Кутюру в подарок трость, намекая, что она ему понадобится после боя. Кутюр сказал в ответ, что он, между прочим, победил Лидделла, которого Ортис боится и от которого бегает. В сентябре 2003 года на UFC 44 Кутюр одержал победу единогласным решением судей, отобрав титул у Ортиса.

Следующий бой теперь уже бывший чемпион провёл на UFC 47 против Лидделла. Победа в том поединке дала бы ему право на титульный бой, но Ортис был нокаутирован во втором раунде. Впрочем, несмотря на поражение, следующие несколько боёв Ортиса закончились для него победами: Тито сумел одержать верх над канадцем Патриком Котэ и одолел Витора Белфорта раздельным решением судей (29—28, 29—28, 28—29).

Уход из UFC в 2005 году

В феврале 2005 года у Ортиса истёк контракт с UFC, и он не стал его продлевать из-за разногласий по условиям контракта. В ответ UFC удалила его профиль с собственного сайта. Ортису было предложено участвовать в турнирах под эгидой разных организаций, среди которых: «Pride Fighting Championships» и промоушен Дона Кинга «World Fighting Alliance» — однако ни с одной из них соглашение не было подписано. Вместо этого Ортис начал сотрудничество с «Total Nonstop Action Wrestling».

Возвращение в UFC в 2005 году

В ноябре 2005 года президент UFC, Дэйна Уайт, объявил, что они с Ортисом нашли взаимопонимание и что Тито и его заклятый враг Кен Шемрок станут тренерами «The Ultimate Fighter 3» (TUF 3) — реалити-шоу, транслировавшегося каналом «Spike TV». Вражда между тренерами команд и их препирательства перед камерами подогревали зрительский интерес к шоу и во многом способствовали его популярности. Контракт Ортиса предполагал три боя: первый должен был состояться на UFC 59 против победителя первого сезона «The Ultimate Fighter» Форреста Гриффина, второй — с Кеном Шемроком в финале телешоу на UFC 61; в случае победы в обоих боях Ортису был обещан титульный поединок с Лидделлом. Кроме того, Уайт, бывший боксёр-любитель, обещал лично встретиться с Ортисом в боксёрском поединке.

15 апреля 2006 года Ортис победил Гриффина раздельным решением судей. При этом он выступал с травмой колена — повреждениями медиальной коллатеральной связки и передней крестообразной связки. 8 июля на событии, посвящённом финалу TUF 3, Ортису предстоял второй поединок с Шемроком. Незадолго до боя соперники вновь обменялись оскорблениями в эфире телешоу. Свои слова Ортис подкрепил победой в схватке в первом раунде техническим нокаутом. В этот раз надпись на футболке Тито гласила: «Если будешь биться с Тито Ортисом, то проиграешь» (англ. If you fight Tito Ortiz You Lose).

Тем не менее ввиду споров о чересчур ранней остановке боя UFC приняло решение об организации третьего поединка, который стал бы финальным в противостоянии Ортис—Шемрок, и 25 августа на взвешивании перед UFC 62 Дэйна Уайт анонсировал этот матч. Для его проведения было организованно отдельное «малое событие» (англ. minor event) — «Ortiz vs. Shamrock 3: The Final Chapter». И в третий раз победу праздновал Тито, надпись на футболке которого гласила: «Накажу его и отправлю на пенсию» (англ. Punishing Him Into Retirement).

После этого Ортис получил право на титульный поединок с Лидделлом, который состоялся на UFC 66. В интервью перед ним Тито заявлял, что усердно готовился и непременно вернёт себе титул.

Интрига боя заключалась в том, сможет ли Ортис перевести схватку в партер и там применить свои локти, или нет. В первом раунде Лидделл уверенно контролировал ход поединка, не дав Ортису ни единого шанса на тейкдаун. Ему также удалось открыть два рассечения на лице Тито. Во втором раунде Ортис смог наконец-то утащить противника вниз, но Лидделл легко поднялся в стойку и доминировал до удара гонга. На исходе четвёртой минуты третьего раунда, после очередного обмена ударами, залитый кровью Ортис был послан в нокдаун, и Лидделл принялся добивать лежащего противника. Рефери остановил бой и зафиксировал победу Чака техническим нокаутом.

В июле 2007 года на UFC 73 Ортис встретился с непобеждённым до того момента победителем второго сезона «The Ultimate Fighter» Рашадом Эвансом. Бой завершился ничьей, причём Ортис потерял очко за запрещённый правилами захват за сетку. Дэйна Уайт анонсировал матч-реванш, но Ортис отказался от него, заявив, что хотел бы сначала залечить старые травмы.

Между тем подходило время обещанного боксёрского поединка с президентом UFC. Изначально планировалось провести его за закрытыми дверями. Однако Ортис рассказал о бое прессе и в свойственной ему манере начал поливать противника грязью, оставляя ему сообщения на голосовую почту и давая едкие интервью. Вокруг предстоящего события вырос заметный ажиотаж, и его собирались транслировать по телевидению. Однако Ортис заявил, что хочет гонорар за поединок, утверждая при этом, что деньги пойдут на благотворительность. Получив отказ, он не пришёл на взвешивание, и Уайт был объявлен победителем.

В мае 2008 года на UFC 84 Ортису противостоял ещё один доселе непобеждённый боец — бразилец Лиото Мачида. Первый раунд Ортис начал агрессивно и попытался провести тейкдаун, тогда как Мачида отвечал лоукиками. В конце Мачиде удался бросок, и раунд завершился серией ударов по лежащему на спине Ортису. Во втором раунде Ортис продолжил попытки перевести бой в партер, но Мачида уверенно держал дистанцию, продолжая наносить лоукики. В конце концов Тито удалось повалить противника и даже пройти гард, но никакой пользы он в итоге не извлёк. В третьем раунде бойцы начали обмениваться ударами из клинча. После того как рефери развёл их, Мачида нанёс удар коленом в печень, заставивший Ортиса согнуться от боли. Мачида продолжил атаку, пытаясь пройти гард бывшего чемпиона, которому удалось сцепить ноги для проведения «треугольника». Потом Тито попытался сделать «рычаг локтя», но Лиото сумел избежать болевого приёма и, в итоге, одержал победу единогласным решением (30—27 выставили все судьи).

Уход из UFC в 2008—2009 годах

В начале августа у Ортиса истёк очередной контракт, и он не стал заключать новый, назвав в качестве причины недовольство Дэйна Уайтом. После этого он стал самым «лакомым» свободным агентом для рекрутёров промоутерских организаций. Контракта с Ортисом добивались «Affliction», «EliteXC» и «American Fight League».

Наиболее вероятным считался первый вариант. В середине месяца появились слухи о том, что Ортис подписал-таки контракт и вскоре встретится с Ренату Собралом на событии под названием «День расплаты» (англ. Day of Reckoning), однако они так и остались слухами.

В начале октября 2008 года в Лас-Вегасе Ортис перенёс трёхчасовую операции на спине, боли в которой он испытывал со времени боя с Кутюром. Ортис заявил, что операция прошла успешно и что он возвращается в форму:

Меня бросали на землю. Мы толкали вес, тянули вес, мы приседали, мы бегали в гору, прыгали — всё, чтобы проверить её. Я поймал человека на «треугольник», они подняли меня и бросили на пол. Ничего. Круто иметь новую спину! Оригинальный текст (англ.)   I've been slammed. We've pushed weight, pulled weight, we've squatted, we've ran hills, jumped, everything to test it. I've caught someone in a triangle, they picked me up and slammed me on this floor. Nothing. Having a new back is nice. — Тито Ортис

Затем начался период реабилитации, после которого Ортис принялся набирать форму, при этом находясь в поисках наилучшего контракта. В одном из интервью он вновь заявил о нежелании возвращаться в UFC и о получении предложения от «Strikeforce», где выступал Фрэнк Шемрок, с которым он хотел бы провести матч-реванш. Позже он сказал, что после одного «разминочного» боя он готов сражаться с самыми сложными противниками и, в перспективе, биться с Фёдором Емельяненко.

Возвращение в UFC в 2009 году

Несмотря на все свои слова, Ортис вновь подписал контракт с UFC. В середине июля они совместно с Дэйной Уайтом объявили, что уладили старый конфликт, а неделю спустя последний опубликовал в Twitter сообщение, что Ортис подписал контракт. 31 июля Уайт заявил, что Ортис встретится с Марком Коулменом на UFC 106. Однако Коулмен не смог принять участие из-за травмы (как и другие участники того вечера, в том числе и участник запланированного главного боя Брок Леснар) и был заменён Форрестом Гриффином.

При подготовке Ортис большое внимание уделил отработке боксёрских навыков, пригласив Фредди Роуча, тренировавшего чемпиона мира по боксу Мэнни Пакьяо. Давая интервью перед предстоящим поединком, Ортис упомянул, что хотел бы в третий раз встретиться с Чаком Лидделлом, а на ринг вышел в футболке с надписью «Беги, Форрест, беги!» (англ. Run, Forrest! Run!).

Поединок начался с обоюдного обмена ударами. Затем Ортису удалось провести тейкдаун и нанести несколько ударов локтями сверху, однако Гриффин смог выйти из опасного положения. В дальнейшем бойцы находились в клинче и никто из них не владел явным преимуществом. Во втором раунде Ортис повалил противника и обрушил на него шквал ударов кулаками и локтями, открыв рассечение на лице. Однако Гриффин сумел выдержать и успешно защищался до конца раунда. В третьем он перехватил инициативу и атаковал, уверенно пресекая попытки Ортиса сделать тейкдаун, а на последних секундах боя отработал длинную серию ударов по противнику. В итоге, Гриффину была присуждена победа раздельным решением судей.

После матча Ортис высказал недовольство судейством, сказав, что один раунд он точно выиграл, а судья отдал победу противнику. Уайт поддержал его, добавив, что плохое судейство бросает тень на всю организацию.

В декабре 2009 года было объявлено об участии Тито Ортиса и Чака Лидделла в качестве тренеров 11 сезона шоу «The Ultimate Fighter». Следуя своему образу «плохого парня», Ортис ещё до начала трансляции стал оскорблять оппонента, утверждая, что он является алкоголиком, который завязал с выпивкой только после вмешательства Дэйны Уайта. Уайт позже опроверг эти высказывания, назвав их слухами, а Лидделл пообещал нокаутировать Ортиса в их третьем бою, запланированном в финале шоу на UFC 115. Однако поединок не состоялся ввиду того, что Ортис из-за травмы шеи покинул шоу и был заменён Ричем Франклином. Позже Ортис признался, что проблемы с шеей у него начались за неделю до второго боя с Гриффином после того, как на тренировке он был брошен на голову, а раздосадованный сменой противника Лидделл обвинил Тито в том, что тот участвовал в шоу только ради появления на экранах телевизоров.

В середине марта Ортис перенёс операцию на шее и смог вернулся к тренировкам через несколько месяцев. После этого он обсудил с Уайтом возможность своего боя в ближайшее время и, получив подтверждение, обещал в течение двух недель дать ответ о том, готов ли он физически и в порядке ли его шея. По истечении срока Тито подтвердил свою готовность выступить на осеннем событии UFC.

В октябре 2010 года Тито Ортис встретился с Мэттом Хэмиллом на UFC 121. Интерес к поединку вызывало то, что Хэмилл был учеником Ортиса в третьем сезоне «The Ultimate Fighter». В преддверии боя Ортис в очередной раз наговорил про оппонента много неприятного, однако затем он извинился, сказав, что относится к Мэтту хорошо и что это всего лишь часть его образа.

Первый раунд начался с атак Ортиса, которому удалось провести удар левой ногой в голову. Вторая попытка была пресечена Хэмиллом, который смог захватить ногу и повалить противника. Затем он принялся атаковать сверху, и хотя Ортис быстро сумел подняться в стойку, Хэмилл успел нанести рассечение оппоненту. Во втором раунде бойцы обменивались ударами и долгое время находились в клинче, но Хэмиллу позже вновь удалось провести атаку сверху лежащего противника. В третьем раунде подуставший Ортис сбавил скорость, в то время как Хэмилл начал атаковать сериями ударов и использовать граунд-энд-паунд. Единогласным решением судей (30—27, 29—28, 29—28) победа была присуждена Хэмиллу.

Выступления в 2011—2012 и завершение карьеры

Таким образом, начиная с декабря 2006 года, Ортис потерпел четыре поражения при одной ничьей, вследствие чего после боя возникли разговоры об его увольнении из UFC. Дэйна Уайт ушёл от прямого ответа на вопрос, останется ли Ортис, упомянув лишь, что всем известно, что происходит с тем, кто проигрывает четыре схватки подряд. Ортис заявил, что он не считает необходимым для себя завершать карьеру, что ему следует больше тренироваться в борьбе и что всё находится в руках Дэйны Уайта. Претендент на титул чемпиона UFC в полусреднем весе Джош Кошчек в весьма резких выражениях посоветовал Ортису прекратить выступления, однако 7 ноября Тито опубликовал твит, в котором сообщил, что он ещё будет выступать, а позже появилась информация о поединке Ортиса с Антониу Роджерио Ногейрой в марте 2011 года на UFC 128. Дэйна Уайт особо подчеркнул, что это будет последний шанс для бывшего чемпиона проявить себя и прервать свою неутешительную серию.

Однако поединок с Ногейрой не состоялся. Сначала он был перенесён с UFC 128 на UFC Fight Night 24, запланированный на 26 марта 2011 года. А незадолго до назначенной даты Ортис, проводя тренировочный спарринг, пропустил удар, рассёкший ему бровь, на которую потом наложили 22 шва. Ввиду этой травмы Ортис был снят с турнира и заменён Филом Дэвисом.

Вскоре Ортису был найден новый соперник. Им стал перспективный боец Райан Бэйдер, потерпевший на тот момент лишь одно поражение от будущего чемпиона в полутяжёлом весе Джона Джонса. На взвешивании, предшествовавшему UFC 132, Ортис появился в спортивной кофте, которую снял, стоя спиной к публике, открыв надпись «Наказывайте своих врагов». С лицевой стороны на футболке была перечеркнутая красным фотография Усамы Бен Ладена с надписью «Наказан», что вызвало бурю восторга среди зрителей. К удивлению многих, Ортис, имевший статус явного аутсайдера, одержал победу в первом раунде, сначала отправив оппонента в нокдаун, а затем выполнив удушающий приём, признанный по итогам вечера «лучшим действием, приведшим к сдаче». Позже, подводя итоги 2011 года, сайт Sherdog присудил этому поединку награду «Поражение года» (англ. Upset of the Year).

После этой победы Ортис заявил, что хотел бы вновь встретиться с Гриффином, однако следующий бой он провёл против Рашада Эванса уже через месяц — на UFC 133, состоявшемся 6 августа. Первоначально планировался бой Эванс—Дэвис, однако последний получил травму менее чем за месяц до поединка. В качестве замены был предложен Ортис, который сначала отказался, но затем согласился заменить выбывшего американца. Эванс доминировал в схватке, а во втором раунде сумел нанести сильный удар коленом в грудь Ортиса, провести серию добивающих ударов, вследствие чего одержал победу техническим нокаутом, а сам бой был позже признан «лучшим боем вечера». За этим поражением последовал проигрыш Антониу Роджерио Ногейре, с которым Ортис наконец-таки встретился на UFC 140 10 декабря. В середине первого раунда бразильцу удалось занять в партере доминирующую позицию и обрушить на американца множество безответных ударов руками и локтями, следствием чего стало присуждение Ногейре победы техническим нокаутом.

«Мне недавно исполнилось тридцать семь лет. В течение пятнадцати из них я бился и только в UFC. Так что я знаю, что настало время повесить перчатки на гвоздь.» — Тито Ортис о завершении карьеры

В 2012 году Ортис объявил, что следующий поединок станет последним в его карьере профессионального бойца. В бою, который прошёл 7 июля в Лас-Вегасе на UFC 148, он в третий раз встретился с Гриффином в рамках второго по значимости боя вечера. Соперники избрали разные стратегии на бой: Форрест атаковал в стойке, активно чередуя удары руками с лоукиками; Тито же предпочитал использовать удары руками и искал возможности перевести бой в партер. Начало первого раунда осталось за Гриффином, однако затем он пропустил «двойку» и не смог помешать Ортису осуществить тейкдаун. Оказавшись в гарде оппонента, Тито обрушил на него удары локтями и руками. Тем не менее, Гриффин вновь вернулся в стойку и закончил раунд, прессингуя «Плохого Парня». Вторая пятиминутка началась с доминирования Форреста в стойке, однако в одном из разменов Ортис отправил победителя TUF в нокдаун. Тем не менее, выглядевший уставшим Тито упустил возможность закончить бой досрочно, и восстановившийся Гриффин вновь завершил раунд, нанеся больше ударов и не дав возможности перевести бой в партер в конце. Несмотря на то, что в третьем раунде Ортису удалось потрясти соперника точным попаданием, он опять не смог добиться досрочной победы, увязнув в клинче.

«Несмотря на мои личные проблемы с Тито, он достоин этого. Он был чемпионом, когда все только начиналось и он все еще выступает. Между мной и Тито были не приятные моменты, но это не меняет того, что он сделал для UFC.» — Дэйна Уайт о включении Ортиса в «Зал Славы»

В итоге бой завершился победой Гриффина, который неожиданно убежал из клетки после финального гонга и был возвращён в неё сотрудниками UFC, единогласными решением: 29—28 показали все судьи. Этот поединок получился весьма зрелищным и был отмечен призом «Лучший бой вечера».

После боя Ортис подтвердил своё намерение завершить выступления. UFC, под эгидой которой, по сути, прошла вся карьера спортсмена, оценила его вклад и ещё 6 июля на UFC 148 Fan Expo ввела в «Зал Славы» — список наиболее значимых, по мнению организации, личностей.

Возобновление карьеры в Bellator

В июле 2013 года Ортис через свой аккаунт в Твиттерe сделал заявление о своём скором возвращении в клетку. Примечательно, что незадолго до этого ему была проведена операция на колене, однако спортсмен утверждал, что чувствует себя восстановившимся. Действительно, вскоре было объявлено о подписании Ортисом контракта с промоушеном Bellator, недавно приобретённым медиа-гигантом Viacom. На ивенте Bellator 97 президентом Bellator Бьорном Ребни был сделан анонс предстоящего 2 ноября первого турнира промоушена по системе PPV, который возглавит бой бывших чемпионов UFC Куинтона Джексона и Тито Ортиса.

Однако этот поединок не состоялся. За неделю до ивента было объявлено, что Ортис получил травму шеи, и ввиду этого не сможет выступить на турнире. По словам Ребни, медицинские специалисты сообщили, что полученное повреждение требует безотлагательного лечения, так как может привести к параличу. В итоге, ивент был свободно показан на Spike TV вместо планировавшейся системы PPV, а Джексон остался без соперника и был снят с турнира, заявив позже, что больше не заинтересован в бое с Тито.

В январе 2014 года Ортис был задержан полицией Калифорнии после того, как он ранним утром совершил ДТП, врезавшись в бетонное ограждение. Помимо Тито в автомобиле находились ещё двое, но в аварии никто не пострадал. Прибывшие на место стражи порядка арестовали Ортиса по подозрению в управлении транспортным средством в нетрезвом виде. Анализ алкоголя в его крови превысил максимально допустимое значение. В итоге, на прошедшем спустя 3 месяца судебном заседании спортсмен был оштрафован и приговорён к трёхгодичному испытательному сроку, а также суд обязал его пройти курс, рассказывающий о последствиях употребления алкоголя.

В марте Ортис объявил, что он восстановился от травмы, и готов к дебюту в Belator. Довольно неожиданно его новым соперником был объявлен Александр Шлеменко, бывший на тот момент действующим чемпионом организации в среднем весе. При этом идея такого боя принадлежала команде омича, который заявил, что не против попробовать свои силы в более тяжёлой весовой категории. Вскоре обнаружилось, что страница про Тито Ортиса была убрана с сайта UFC, а его имя более не упоминалось в разделе, посвящённом рекордсменам, и в «Зале Славы». Такое «вычёркивание из истории» вероятно стало ответом бывшего промоушена на переход к конкурентам.

Прогнозы не предстоящий бой давали Ортису мало шансов. Он обладал заметным преимуществом в массе и размахе рук: Шлеменко даже по меркам среднего веса являлся некрупным и заметно уступал в размерах другим спортсменам той же категории, например чемпиону UFC Крису Вайдману, а также имел борцовскую базу, неудобную для предпочитающего вести бой в стойке Александра. Однако Ортис был старше на 10 лет, имел долгий простой и в последний раз побеждал в 2011 году. Кроме того, ему припоминали поражения после пропущенных ударов в корпус от Эванса и Ногейры при том, что российский спортсмен неоднократно применял такие удары в боях и даже добивался с их помощью побед. Таким образом, большинство отдавало предпочтения Шлеменко, считая, что он сможет успешно держать соперника на дистанции, непрерывно обстреливая ударами и не давая перевести бой в партер.

«Иногда самый простой способ победить — быть в два раза больше…» — Дженна Джеймсон о бое Ортиса против Шлеменко

Тем не менее поединок опроверг все прогнозы. Как и ожидалось, Шлеменко с самого начала стал держать Ортиса на дистанции ударами, однако последний в итоге сумел прижать Александра к сетке, легко перевёл его в партер, где вскоре сомкнул удавку удушающего приёма — «треугольника» руками. Шлеменко не сдался и вскоре потерял сознание от удушья. Эта победа стала первой для американца за долгое время, и он эмоционально заявил: «Я вернулся!»

Через три месяца контракт с Bellator заключил другой член Зала Славы, завершивший карьеру — Стефан Боннар — и незамедлительно вызвал Ортиса на бой. Последний согласился, и оба спортсмена принялись оскорблять друг друга в интервью, раздувая интерес к противостоянию. Апогеем этого стала стычка между ними, произошедшая после боя Мо—Джакоби на Bellator 123. В клетку вошёл новый исполнительный директор промоушена Скотт Кокер, а также оба бойца. Кокер сделал официальное объявление о предстоящем поединке и передал микрофон для комментатору для того, чтобы тот провёл «дуэль взглядов». Отвечая на вопрос о своём подписании, Боннар сказал, что хочет избить Ортиса, попутно оскорбляя его. Тито, получив слово, сказал, что это становится личным конфликтом и толкнул оппонента. В происходящее вмешались присутствующие и разняли соперников. Инцидент вызвал иронические комментарии, сравнивающие Bellator с реслинг-шоу.

Поединок продлился всё отведённое время, в течение которого Ортис, используя свои борцовские навыки, доминировал и в итоге одержал победу раздельным решением. После объявления победителя Тито облил соперника водой из бутылки и показал ему средний палец, за что был впоследствии оштрафован Калифорнийской Атлетической комиссией на две с половины тысячи долларов; впрочем, объявленный гонорар «плохого парня» составил триста тысяч. Впоследствии выяснилось, что усилия, которые спортсмены направили на раскрутку своего боя, не прошли даром: пиковая аудитория трансляции составила два миллиона зрителей, что, таким образом, сделало поединок самым популярным из показанных в 2014 году на кабельном телевидении.

Стиль ведения поединков

Представитель вольной борьбы, Ортис долгое время использовал незамысловатую тактику под названием «граунд-энд-паунд»: переводя противника в партер, он начинал наносить сверху множество ударов для того, чтобы нокаутировать соперника или принудить его к сдаче. Особенно активно он использовал локти, в результате чего у оппонентов открывались рассечения.

Такая тактика в сочетании с хорошей физической формой долгое время приносила плоды, однако затем Ортис стал испытывать проблемы из-за травм, которые вынудили его на время прекратить тренировки, что отрицательно сказалось на его физических возможностях и скорости. Кроме того, оппоненты начали целенаправленно отрабатывать защиту от такого стиля, в первую очередь от прохода в ноги. Примером может служить второй поединок с Лидделлом, в котором Тито долгое время ничего не мог противопоставить Чаку в ударной технике, а попытки провести тейкдаун оказывались безрезультатными.

Титулы и достижения

• «Ultimate Fighting Championship»
  • Чемпион в полутяжёлом весе (5 успешных защит титула)
  • Финалист UFC 13
  • Обладатель приза «Лучший нокаут вечера» на «Ortiz vs. Shamrock 3: The Final Chapter»
  • Обладатель приза «Лучший болевой вечера» на «UFC 132: Cruz vs. Faber 2»
  • Обладатель приза «Лучший бой вечера» на «UFC 133: Evans vs. Ortiz 2»
  • Обладатель приза «Лучший бой вечера» на «UFC 148: Silva vs. Sonnen 2»
  • Член Зала Славы (с 2012 года)
• «Bellator»
  • Претендент на титул чемпиона в полутяжёлом весе (2015 год)
• Журнал «Black Belt»
  • 2001 — «Конкуренты года в смешанных единоборствах» (NHB Co-Competitor of the Year) — с Чаком Лидделлом
• «Wrestling Observer Newsletter»
  • 2002 — «Ссора года» (Feud of the Year) — с Кеном Шемроком
  • 2006 — «Ссора года» — с Кеном Шемроком
• Журнал «Fighting Spirit»
  • 2006 — «Поединок года» (Fight of The Year) — с Форрестом Гриффином на UFC 59
  • 2006 — «Золотые перчатки» (Golden Gloves)
• Сайт Sherdog
  • 2011 — «Поражение года» (Upset of the Year) — за неожиданную победу над Райаном Бэйдером

Таблицы выступлений

Таблица с профессиональной статистикой Тито Ортиса согласно сайту Sherdog приведена ниже.

MMA
17 Побед (8 нокаутом, 4 сдачей, 6 решением), 11 Поражений (4 нокаутом, 3 сдачей, 5 решением), 1 Ничья Рекорд Дата Противник Турнир Место проведения Способ Раунд Время Примечания 3118-12-1 2015-09-1919 сентября 2015 Макгири Лиам Макгири Bellator Bellator MMA & Glory: Dynamite 1 Сан-Хосе Сан-Хосе, Калифорния СдачаУдушающий приём (обратный «треугольник») 1 2814:41 За титул чемпиона Bellator в полутяжёлом весе 3018-11-1 2014-11-1515 ноября 2014 Боннар Стефан Боннар Bellator 131 Саутхейвен Сан-Диего, Калифорния РРСРРС 3 3005:00 2917-11-1 2014-05-1717 мая 2014 Шлеменко Александр Шлеменко Bellator 120 Саутхейвен Саутхейвен, Миссисипи СдачаТехническая сдача («треугольник» руками) 1 1472:27 2816-11-1 2012-07-077 июля 2012 Гриффин Форрест Гриффин UFC 148: Silva vs. Sonnen 2 Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада РСЕЕРС 3 3005:00 «Лучший бой вечера» 2716-10-1 2011-12-1012 декабря 2011 Ногейра Антониу Роджерио Ногейра UFC 140: Jones vs. Machida Торонто Торонто TKO 1 1953:15 2616-9-1 2011-08-066 августа 2011 Эванс Рашад Эванс UFC 133: Evans vs. Ortiz 2 Филадельфия Филадельфия, Пенсильвания TKOTKO (удары) 2 2884:48 «Лучший бой вечера» 2516-8-1 2011-07-022 июля 2011 Бэдер Райан Бэйдер UFC 132: Cruz vs. Faber 2 Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада «Гильотина» 1 116 1:56 «Лучший болевой вечера» 2415-8-1 2010-10-2323 октября 2010 Хэмилл Мэтт Хэмилл UFC 121: Lesnar vs Velasquez Анахайм Анахайм, Калифорния РСЕЕРС 3 3005:00 2315-7-1 2009-11-2121 ноября 2009 Гриффин Форрест Гриффин UFC 106: Ortiz vs Griffin 2 Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада РСРРРС 3 3005:00 2215-6-1 2008-05-2424 мая 2008 Мачида Лиото Мачида UFC 84: Ill Will Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада РСЕЕРС 3 3005:00 2115-5-1 2007-07-077 июля 2007 Эванс Рашад Эванс UFC 73: Stacked Сакраменто Сакраменто, Калифорния Ничья 3 3005:00 Ортис потерял очко за захват за сетку 2015-5-0 2006-12-3030 декабря 2006 Лидделл Чак Лидделл UFC 66: Liddell vs. Ortiz 2 Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада TKO (удары) 3 2393:59 За титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 1915-4-0 2006-10-1010 октября 2006 Шемрок Кен Кен Шемрок Ortiz vs. Shamrock 3: The Final Chapter Холливуд Холливуд, Флорида TKO (удары) 1 1422:22 «Лучший нокаут вечера» 1814-4-0 2006-07-088 июля 2006 Шемрок Кен Кен Шемрок UFC 61: Bitter Rivals Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада TKO (локти) 1 0781:18 1713-4-0 2006-04-1515 апреля 2006 Гриффин Форрест Гриффин UFC 59: Reality Check Анахайм Анахайм, Калифорния РСРРРС 3 3005:00 1612-4-0 2005-02-055 февраля 2005 Белфорт Витор Белфорт UFC 51: Super Saturday Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада РСРРРС 3 3005:00 1511-4-0 2004-10-2222 октября 2004 Котэ Патрик Котэ UFC 50: The War of '04 Атлантик-Сити Атлантик-Сити, Нью-Джерси РСЕЕРС 3 3005:00 1410-4-0 2004-04-022 апреля 2004 Лидделл Чак Лидделл UFC 47: It’s On! Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада KO (удары) 2 0380:38 1310-3-0 2003-09-2626 сентября 2003 Кутюр Рэнди Кутюр UFC 44: Undisputed Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада РСЕЕРС 5 3005:00 Теряет титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 1210-2-0 2002-11-2222 ноября 2002 Шемрок Кен Кен Шемрок UFC 40: Vendetta Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада TKO (остановка секундантом) 3 3005:00 Защищает титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 119-2-0 2001-09-2828 сентября 2001 Матюшенко Владимир Матюшенко UFC 33: Victory in Vegas Лас-Вегас Лас-Вегас, Невада РСЕЕРС 5 3005:00 Защищает титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 108-2-0 2001-06-2929 июня 2001 Синосич Элвис Синосич UFC 32: Showdown in the Meadowlands Ист-Рутерфорд Ист-Рутерфорд, Нью-Джерси TKO (удары) 1 2123:32 Защищает титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 097-2-0 2001-02-2323 февраля 2001 Таннер Эван Таннер UFC 30: Battle on the Boardwalk Атлантик-Сити Атлантик-Сити, Нью-Джерси KO (бросок на голову) 1 0300:30 Защищает титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 086-2-0 2000-12-1616 декабря 2000 Кондо Юки Кондо UFC 29: Defense of the Belts Токио Токио Удушающий приём 1 1111:51 Защищает титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 075-2-0 2000-04-1414 апреля 2000 Силва Вандерлей Силва UFC 25: Ultimate Japan 3 Токио Токио РСЕЕРС 5 3005:00 Завоёвывает титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 064-2-0 1999-09-2424 сентября 1999 Шемрок Фрэнк Фрэнк Шемрок UFC 22: Only One Can be Champion Лейк Чарльз Лейк Чарльз, Луизиана Сдача (удары) 4 2904:50 За титул чемпиона UFC в полутяжёлом весе 054-1-0 1999-03-055 марта 1999 Мезгер Гай Мезгер UFC 19: Ultimate Young Guns Бэй Сент-Луис Бэй Сент-Луис, Миссисипи TKO (удары) 1 5969:56 043-1-0 1999-01-088 января 1999 Боландер Джерри Боландер UFC 18: Road to the Heavyweight Title Новый Орлеан Новый Орлеан, Луизиана TKO (рассечение) 1 87114:31 032-1-0 1998-12-088 декабря 1998 Скритон Джереми Скритон West Coast NHB Championships 1 Сдача (удары коленями) 1 1472:27 021-1-0 1997-05-30-230 мая 1997 Мезгер Гай Мезгер UFC 13: The Ultimate Force Огаста Огаста, Джорджия «Гильотина» 1 1803:00 011-0-0 1997-05-30-130 мая 1997 Олбриттон Уэс Олбриттон UFC 13: The Ultimate Force Огаста Огаста, Джорджия TKO (удары) 1 0310:31
Обозначения
Победа   Поражение   Ничья/Не состоялся   Планируемый KO — нокаут TKO — технический нокаут РС — решение судей ЕРС — единогласное решение БРС — решение большинства РРС — раздельное решение НРБ — ничья решением большинства

Другая деятельность

Грэпплинг

Помимо смешанных единоборств, Ортис принимал участие в турнирах по грэпплингу. Самым значимым выступлением его является участие в престижном международном турнире «ADCC Submission Wrestling World Championship» (англ.) в 2000 году в категории до 99 кг. Одержав четыре победы: над Мэттом Хьюзом, Майком ван Арсдэйлом, Румина Сато и Ростиславом Борисенко, — он уступил в полуфинальном поединке Рикарду Ароне и занял в итоге третье место. Большой проблемой для участников, которой ему удалось избежать, Ортис назвал акклиматизацию в Абу-Даби.

Профессиональный реслинг

В 2005 году после конфликта с руководством UFC Ортис подписал контракт с реслинговой организацией «Total Nonstop Action Wrestling», по условиям которого он был приглашён в качестве рефери титульного поединка за звание чемпиона «NWA» (National Wrestling Alliance) в супертяжёлом весе между Джеффом Джареттом и Эй Джей Стайлсом на шоу, прошедшем 15 мая 2005 года.

Ортис понарошку «нокаутировал» Джаретта правым хуком после того, как тот толкнул его, и объявил Стайлса чемпионом.

В начале октября 2005 года Ортис был объявлен приглашённым рефери для запланированного на 23 октября поединка, на котором чемпион «NWA» в супертяжёлом весе Джефф Джаретт должен был защищать свой титул в поединке против Кевина Нэша. Однако 1 октября Тито пришёл на шоу «TNA iMPACT!», где присутствовали оба реслера, которые начали выяснять отношения до своего поединка, и «провёл» удушение Нэша сзади, не позволив тому продолжать схватку.

Тремя неделями позже на шоу «Bound for Glory» Ортис судил матч между Джареттом и «Носорогом» (англ. Rhino), который заменил выбывшего Нэша. Когда последний начал удерживать противника, на ринг попытались прорваться секунданты Джаретта — Джеймс Шторм и Крис Харрис. Однако Ортис не позволил им вмешаться, «нокаутировав» обоих, и по окончании отсчёта объявил Носорога чемпионом.

Когда Ортиса спросили, не желал бы он вновь появиться на реслинговых шоу, он ответил, что это был интересный опыт, но ему важнее бои по смешанным правилам. В другом интервью он отметил, что по окончании карьеры предпочёл бы заняться тренерской деятельностью и благотворительностью.

Актёрская карьера

Помимо того, что Ортис был одним из тренеров в третьем и одиннадцатом сезонах шоу «The Ultimate Fighter», он также принял участие в съёмках ряда фильмов и сериалов.

Ортис дебютировал в кино в 2003 году в эпизодической роли бойца в фильме «От колыбели до могилы», был назван продюсером фильма «Ворон» Джеффом Мостом «новым Вином Дизелем». В 2005 году Тито принял участие в съёмках четвёртого фильма в серии «Ворон» и сыграл в одном из эпизодов сериала «4исла».

В 2006 году Ортис сыграл, пожалуй, свою самую неожиданную для западного зрителя роль. Ею стал персонаж турецкого фильма «Kurtlar vadisi — Irak» (с тур. — «Долина волков: Ирак»). Отвечая на вопрос о причинах своего участия в нём, Ортис сказал, что всего лишь выполнял работу, а не выражал тем самым свою позицию по вопросу иракской войны.

В 2008 году он отметился ролью в треш-хорроре «Зомби-стриптизёрши», в котором одну из главных ролей исполняла его жена Дженна Джеймсон.

Фильмография Тито Ортиса согласно сайту Imdb приведена в таблице ниже.

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
2003	ф	«От колыбели до могилы»	Cradle 2 the Grave	Боец
2005	ф	«Районная подземка»[www.imdb.com/title/tt0426616/ IMDb]	Venice Underground	Поптоп
2005	ф	«Ворон: Жестокое причастие»	The Crow: Wicked Prayer	Фамин
2006	ф	«Долина волков: Ирак»[www.imdb.com/title/tt0493264/ IMDb]	Kurtlar Vadisi: Irak	Американский главнокомандующий
2006	ф	«Собачья проблема (англ.)"[www.imdb.com/title/tt0486572/ IMDb]	The Dog Problem	Фрэнк
2005—2010	с	«4исла»	Numb3rs	Тино Альва
2008	ф	«Зомби-стриптизёрши»	Zombie Strippers	Вышибала
2004—2013	с	«C.S.I.: Место преступления Нью-Йорк»	CSI: NY	Дерек Петров

Комментаторская работа

Не подписав контракт с «Affliction» на бой, Ортис принял приглашение компании быть комментатором на «Дне расплаты». Слава, снисканная Ортисом в результате этого начинания, была весьма своеобразной: несмотря на богатый практический опыт ММА, Тито с трудом формулировал мысли, путался в словах, употреблял несуразные обороты речи и забывал о чём хотел сказать. В частности, полутяжеловеса Ренату «Бабалу» Собрала он представил как «Серальдо Бабалу» и объявил его «одним из самых лучших тяжеловесов вечера». Средневеса Витора Белфорта Ортис представил как «великолепного 105-фунтового» (48 кг) бойца, вернувшегося в возрасте 131 года, а Фёдору Емельяненко сказал: «Ты вырубал двух бывших чемпионов UFC в тяжёлом весе и ты лучший тяжеловес… в моих глазах… И я думаю, в каждом из глаз всех этих парней по всему миру… Сегодня». Косноязычие Ортиса было настолько запоминающимся, что по версии сайта CagePotato Тито занял первое место в рейтинге худших комментариев в истории ММА.

Литературное творчество

Ортис в соавторстве с Марком Шапиро написал автобиографическую книгу «Это будет больно: жизнь чемпиона по смешанным единоборствам», изданную «Simon & Schuster». Стоит отметить, что практика написания подобных книг весьма распространена среди известных бойцов. Например, Рэнди Кутюр написал книгу «Становясь Естественным: Моя жизнь в и вне клетки» (англ. Becoming the Natural: My Life in and Out of the Cage), а Мэтт Хьюз — «Сделано в Америке: Самый доминирующий чемпион в истории UFC» (англ. Made in America: The Most Dominant Champion in UFC History) (обе книги того же издательства).

В книге Ортис описывает своё детство и карьеру в смешанных единоборствах. Свой конфликт с Дэйна Уайтом в связи с нежеланием выходить против Чака Лидделла, которые всегда говорили, что Тито уклоняется от поединка из-за страха, он объясняет желанием добиться от UFC бо́льших гонораров для бойцов:

Я твёрдо уверен, что все бойцы должны получать настолько много, настолько это возможно, потому что мы рискуем своими задницами, когда выходим в Октагон. Но Чак об этом особенно не волнуется. Он дитя трейлерного парка. Оригинальный текст (англ.)   I’m a firm believer that all fighters should get as much as we can because it’s our asses on the line when we step into the Octagon. But Chuck doesn’t really care that much. He’s kind of a trailer park. — Тито Ортис, из автобиографии

Личная жизнь

Со своей первой женой — Кристин — Тито Ортис состоял в браке с 2000 по 2005 годы. Во время медового месяца, который пара провела на Бермудских островах, молодожёны совершали прогулку на арендованной машине. На одном из перекрёстков Ортис, не привыкший к левостороннему движению, перепутал направления встречного транспорта, и в автомобиль врезался автобус. Несмотря на то, что у Кристин было повреждено четыре позвонка и сломано три ребра, она вскоре восстановилась.

В том браке у Ортиса родился сын, названный, как и его отец, Джейкобом.

В 2006 году Ортис начал встречаться с бывшей порноактрисой Дженной Джеймсон. Они познакомились на сайте Myspace: Дженна подала запрос на добавление её в «друзья», после чего у них завязалась переписка, и вскоре они пошли на первое свидание.

В ноябре Ортис был приглашен на вечер, посвящённый празднованию дню образования Корпуса морской пехоты США, который проводился на военной базе в пригороде Сан-Диего. Однако после того как ему отказали в разрешении взять с собой Дженну, Тито отказался присутствовать.

30 ноября Ортис участвовал в телешоу Говарда Стерна, на котором он признался Джеймсон в любви, добавив, что она больше не снимается в порнофильмах и ведёт пристойный образ жизни.

Долгое время Джеймсон не удавалось завести детей, но в августе 2008 года было объявлено о её беременности двумя малышами, которые должны появиться на свет в апреле 2009 года. Дети — близнецы Джесси и Джорни — родились 16 марта 2009.

«Я не могу испытывать большего счастья, чем то, как я горжусь Дженной — то, какая она мать и как растит двух прекрасных мальчиков. Я в хорошем месте. Я в очень хорошем месте. Душою и телом — я там, где всегда хотел быть.» — Тито Ортис о Дженне Джеймсон

26 апреля 2010 года новостные агентства сообщили, что Тито Ортис был арестован по подозрению в домашнем насилии, а Дженна Джеймсон забрала детей и уехала. На распространённых фотографиях у неё была забинтована рука. Позже Ортис был выпущен под залог 25 000$ и на специально созванной конференции заявил, что обнаружил у Джеймсон некий наркотический препарат из группы опиатов. Ортис, сам выросший в наркотической среде и избежавший зависимости от наркотиков, не хотел позволять ей использовать тот препарат, в результате чего разыгралась ссора. Бывшая жена Ортиса, Кристин, заявила, что Тито никогда её не бил, а сама Джеймсон позже также призналась, что Ортис её не бил, а травму руки она получила в ходе их ссоры.

В дальнейшем выяснилось, что неизвестным препаратом оказался «Оксиконтин», применяемый для борьбы с депрессией. Тест на наркотики не выявил в крови Джеймсон следов их употребления. Таблетки, найденные Ортисом, были куплены давно и не использовались. Пара объявила, что произошедший инцидент — всего лишь недоразумение, и что против Ортиса не будет выдвинуто обвинений. Через неделю они вновь стали жить вместе.

Памятуя о своём детстве, Тито Ортис, основал фонд имени себя для помощи неблагополучным подросткам.

Ссылки

• [www.sherdog.com/fighter/Tito-Ortiz-158 Профиль Тито Ортиса] на сайте Sherdog
• [www.ufc.com/fighter/Tito_Ortiz Профиль Тито Ортиса] на сайте ufc.com
• Тито Ортис в «Твиттере»
• Тито Ортис (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [maxim.com/Titoortizinsixquestions/video/26371.aspx Tito Ortiz in Six Questions] — интервью Тито Ортиса порталу maxim.com (июнь 2008)

Отрывок, характеризующий Ортис, Тито

– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.