Орт, Август
Поделись знанием:
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
| Август Орт | |
| August Orth | |
 | |
| Основные сведения | |
|---|---|
| Страна | |
| Место рождения | |
| Работы и достижения | |
| Работал в городах |
Берлин, Бад-Пирмонт, Брауншвейг, Найссе, Эссен и др. |
| Архитектурный стиль | |
| Награды |
титул почётного гражданина Корбаха |
А́вгуст Фридрих Вильгельм Орт (нем. August Orth, August Friedrich Wilhelm Orth; 25 июля 1828, Виндхаузен, Нижняя Саксония — 11 мая 1901, Берлин) — немецкий архитектор и градостроитель, много работавший в Берлине.
Содержание
Жизнь
Август Орт рос в многодетной семье фермера, которая в 1834 году переселилась в городское предместье Ленгефельд (нем. Lengefeld), относящееся сейчас к городу Корбах в федеральной земле Гессен.
Вслед за окончанием корбахской гимназии с 1848 года Август Орт начинает штудировать архитектуру в Брауншвейгском техническом университете с параллельным посещением Академии живописи, но уже через два года переводится в Берлинскую академию архитектуры[1].
Его педагоги «эпохи после» Карла Шинкеля придерживались различных архитектурных направлений. Строгий Классицизм отстаивали Фридрих Август Штюлер, Иоганн Генрих Штрак (нем. Johann Heinrich Strack)[2] и особенно теоретик архитектуры Карл Бёттихер (нем. Karl Bötticher). За развитие нового строительного искусства выступал Вильгельм Штир (нем. Wilhelm Stier)[3].
В 1854 году Август Орт сдаёт экзамен на прораба, но нестабильность политической и экономической ситуации мешает успешному старту его архитектурной карьеры. Он временно переключается на живопись, которой занимается в Берлинской академии искусств, а затем в мюнхенской Академии изобразительных искусств.
С 1852 года А. Орт входит в состав «Объединения архитекторов Берлина» и участвует в конкурсах, чтобы заявить о своих градостроительных способностях. Его эскиз княжеского дворца был представлен на конкурсе 1855 года, а в следующем году он выиграл премию Шинкеля за проект церкви для Гумбольдтской гавани в берлинском районе Митте. Однако реализовать этот проект не удалось из-за отсутствия финансирования.
После поездок на стажировку в южную Германию с остановками в Хайдельберге, Марбурге, Нюрнберге и первой практикой в Рейнской области Август Орг в 1858 году сдаёт выпускной экзамен в Берлинской Академии архитектуры. За этим последовали (1859—1860) заграничные поездки на стажировку в южную Францию, Италию, Сицилию.
Кратковременная работа А. Орта (1861—1863) в Нижнесилезской железнодорожной компании сделала его надолго верным железнодорожному транспорту. Дополнительно он начал частный бизнес в сообществе с семьёй архитектора Эдуарда Кноблауха.
«Железнодорожный король» Бетель Генри Штроусберг (нем. Bethel Henry Strousberg) снабжал Августа Орта, как своего домашнего архитектора, заказами, к примеру, на постройку личного дворца в центре Берлина (1867—1868), загородной резиденции в Богемии (1869—1871). Даже заказ на постройку берлинского скотного рынка (1868—1874) А. Орт получил через Б.Штроусберга, контролировавшего командитное товарищество[3].
|
|
|
| Проект праздничного зала, из архитектурного альбома (1883) | Вход во дворец, фотоархив (1890) |
Британское посольство в здании дворца, фотоархив (1937) |
В годы 1871—1873 А. Орт подготовил две докладные записки к проекту центральной берлинской железной дороги с использованием виадуков и четырёх рядов рельсовых путей. Этот проект однако был квалифицирован как выходящий за рамки реальных возможностей, тем не менее Августа Орта считают духовным отцом современной Берлинской городской электрички (нем. S-Bahn Berlin).
С 1865 года А. Орт занимается исследованиями акустики внутренних пространств и использует свои знания при строительстве церквей.
Из общего числа построенных в Берлине по проектам А. Орта культовых зданий с хорошей акустикой две церкви — Гефсиманская (1891—1893) и Ционскирхе (1866—1873) стали известны далеко за пределами Германии, благодаря активности церковных общин во время мирной революции (1989—1990)[4][5].
Культовые сооружения по проектам А. Орта возводились и в других городах, например, в Пирмонте, Найссе, Эссене, Вифлееме.
|
|
|
| Вид от станции метро | Портал Эммаускирхе | Вид с площади Лаузитцер |
Официальное признание профессиональных заслуг Августа Орта выражалось в последовательном присвоении ему титулов: советника по строительству (1877), тайного советника по вопросам градостроительства (1893) и высшего тайного советника по архитектуре (1896).
В 1873 году Орт был избран действительным членом Берлинской академии искусств, а в 1893 году — Венской Академии изобразительных искусств.
В Пирмонте Августу Орту был присвоен титул «Почетного гражданина города Корбах», где он учился в гимназии[6].
После профессиональных стажировок в Англии, Испании, Италии, Франции и Швейцарии Орт на склоне своих лет проживал по берлинскому адресу Анхальтер-штрассе, дом 13 (нем. Anhalter Straße).
Август Орт скончался 11 мая 1901 после операции в берлинской больнице (нем. Lazarus-Krankenhaus). На Свято-Троицком кладбище II (нем. Dreifaltigkeitskirchhof II) в Кройцберге есть фамильное захоронение, где кроме Августа покоится его сестра Мария Орт — художница (1830—1910), а также его брат Альберт Орт — агроном и основатель сельскохозяйственной картографии (1835—1915)[3].
Работа
Широкий обзор работ Августа Орта дают оригинальные иллюстрации (общее число — 674) в Архитектурном музее Берлинского технического университета.
Неосуществлённые проекты
- 1858: Эскиз берлинской ратуши, значительно повлиявший на реализованный проект Г. Ф. Веземана (нем. Hermann Friedrich Waesemann)
- 1862: Эскиз церкви Святого Фомы (нем. St.-Thomas-Kirche) в Берлине
- 1868: Эскиз Берлинского кафедрального собора
- 1871: План центральной железной дороги (нем. Centralbahn) в Берлине
- 1871 и 1874: Эскизы для прокладки улицы кайзера Вильгельма в Берлине
- 1872: Эскиз Рейхстага в Берлине
- 1873: Эскиз Штеттинского вокзала (нем. Stettiner Bahnhof) в Берлине, совместно с архитектором Э. Кноблаухом (нем. E. Knoblauch)
- 1875—1876: Эскиз застройки Музейного острова с пересечением его линией Берлинской городской электрички
- 1880: Эскиз реконструкции Немецкого собора на Жандарменмаркт в Берлине
- 1882: Эскиз церкви Благодарения (нем. Dankeskirche) в «ZOO»
- 1885: Эскиз синагоги в Берлине
- 1886: Проект подземного расширения на запад Циммерштрассе (нем. Zimmerstraße) в Берлине
- 1897: Проект каменных высоких виадуков для железнодорожного транспорта в центре Берлина
- Эскиз базара на Унтер-ден-Линден в центре Берлина
Культовые сооружения
- 1867—1873: Ционскирхе, Берлин. Предварительный эскиз Густава Мёллера (нем. Gustav Möller)
- 1872—1874: Церковь в Бад-Пирмонт
- 1879: Евангелическая церковь Христа (нем. Christuskirche) в Ахаусе
- 1882—1883: Церковь Благодарения (нем. Dankeskirche) на Веддингплац (нем. Weddingplatz) в Берлине (разрушена во время Второй мировой войны)
- 1884: Захоронение в Вайсензе, Берлин
- 1885—1886: Евангелическая гарнизонная церковь в Найссе
- 1888—1891: Церковь мира (нем. Friedenskirche) на Руппинер-штрассе (нем. Ruppiner Straße) в Берлине
- 1889—1891: Евангелическая церковь во Вроцлаве
- 1890—1893: Гефсиманская церковь на Штаргардер-штрассе (нем. Stargarder Straße) в Берлине
- 1890—1893: Эммаускирхе на Лаузицер-плац (нем. Lausitzer Platz) в Берлине
- 1891—1893: Церковь Вознесения (нем. Himmelfahrtskirche ) в Хумбольдхайне, Берлин (разрушена во время Второй мировой войны)
- 1894—1895: Церковь Креста (нем. Kreuzeskirche) в Эссене
- 1900—1901: Кладбищенская часовня в Мариендорфе, Берлин
- Евангелическая церковь в Вифлееме
Светские здания и разное
- 1861/1862: Центральная железнодорожная мастерская в Виттене
- 1864—1866: Железнодорожный мост над Ландверским каналом (нем. Landwehrkanal) в Берлине
- 1865: Королевский павильон железнодорожной станции в Хальбе
- 1865: Вилла Лоринг (нем. Villa Loring) на юге Испании / Малага
- 1865: Мост через реку Шпрее в Берлине
- 1866—1868: Гёрлицкий вокзал (нем. Görlitzer Bahnhof) в Берлине
- 1867—1868: Дворец Б. Штроусберга (нем. Palais Strousberg) на Вильгельмштрассе в Берлине (разрушен во время Второй мировой войны)
- 1868—1874: Скотный рынок на Брунненштрассе (нем. Brunnenstraße) в Берлине
- 1869—1871: Дворец в Богемии
- 1875: Жилые дома (совместно с Э. Кноблаухом) на Кёниггретцер-штрассе (нем. Königgrätzer Straße) в Берлине (разрушены)
- 1875—1888: Жилые дома в Брауншвейге
- 1878: Триумфальная арка для въезда Вильгельма I в Берлин
- 1880: Клубный дом на Шадовштрассе (нем. Schadowstraße) в Берлине (разрушен)
- 1881—1882: Жилые дома на Курфюрстенштрассе (с нем. — «Курфюрстенштрассе») (разрушены) и на Лейпцигской улице, дома 31/32 в Берлине
- 1888: Траурное оформление Дворцового моста в Берлине по случаю кончины Вильгельма I
- ок. 1890: Павильон фамильного склепа Альберта Ашера Михаэлиса (нем. Albert Ascher Michaelis) на Еврейском кладбище в Вайсензее, Берлин[7]
- 1891: Дворец Павелвиц (нем. Schloss Pavelwitz), Вроцлав[8]
Трактаты
- Berliner Centralbahn. Eisenbahnprojekt zur Verbindung der Berliner Bahnhöfe nach der inneren Stadt. Berlin 1871.
- Denkschrift über die Reorganisation der Stadt Berlin. Berlin 1871.
- Neue Viehmarkt- und Schlachthaus-Anlage zu Berlin. Ernst & Korn, Berlin 1872.
- Die Zionskirche zu Berlin. Ernst & Korn, Berlin 1874.
- Zur baulichen Reorganisation der Stadt Berlin. Zwei Denkschriften und eine am Schinkelfeste 1875 gehaltene Festrede. Ernst & Korn, Berlin 1875.
- Entwurf zu einem Bebauungsplan für Strassburg. Bearbeitet von August Orth. E. A. Seemann, Leipzig 1878.
- Die Zukunft Charlottenburgs in Beziehung zu den neuen Verkehrswegen und zur Einverleibung in Berlin. Berlin 1881.
- Die Dankeskirche in Berlin. Ernst & Korn, Berlin 1890.
- Anlagen zur Erzielung einer guten Akustik. In: Josef Durm (Hrsg.): Handbuch der Architektur, Teil 3: Die Hochbau-Constructionen, Band 6. Bergsträsser, Darmstadt 1891.
Напишите отзыв о статье "Орт, Август"
Примечания
- ↑ Martin Müller. [www.gbbb-berlin.com/orthau_d.htm August Orth]. // gbbb-berlin.com. Проверено 25 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACi7nIS4 Архивировано из первоисточника 26 августа 2012]. (нем.)
- ↑ Штрак, Иоганн-Генрих // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ 1 2 3 [www.architekt.de/Bekannte_Architekten/august_orth.php August Orth]. // architekt.de. Проверено 2 сентября 2011. [www.webcitation.org/6ACi9CUdX Архивировано из первоисточника 26 августа 2012]. (нем.)
- ↑ [revolution89.de/?PID=static,Revolutionsorte,00005-Berlin,00060-Zionskirche_ru Ционскирхе]. // revolution89.de. Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6AByzb2iU Архивировано из первоисточника 26 августа 2012].
- ↑ [revolution89.de/?PID=static,Revolutionsorte,00005-Berlin,00020-Gethsemanekirche_ru Гефсиманская церковь]. // revolution89.de. Проверено 26 августа 2011. [www.webcitation.org/6AAKgowPD Архивировано из первоисточника 25 августа 2012].
- ↑ [www.korbach-lengefeld.de/index.php?option=com_content&view=article&id=63:aktuell&catid=3:kurzmeldungen August Orth Ein vergessener Korbacher Ehrenbürger]. // korbach-lengefeld.de. Проверено 29 августа 2011. [www.webcitation.org/6ACi9qA7d Архивировано из первоисточника 26 августа 2012]. (нем.)
- ↑ Peter Melcher: Weissensee. Ein Friedhof als Spiegelbild jüdischer Geschichte in Berlin. Haude & Spener, Berlin 1986, ISBN 3-7759-0282-1, S. 28. (historische Ansicht des Grabdenkmals für Albert Ascher Michaelis, um 1900) (нем.)
- ↑ [architekturmuseum.ub.tu-berlin.de/index.php?set=1&p=79&Daten=152040 Schloss Pavelwitz, Breslau (1891)]. // architekturmuseum.ub.tu-berlin.de. Проверено 2 сентября 2011. [www.webcitation.org/6ACiAMQk1 Архивировано из первоисточника 26 августа 2012]. (нем.)
Литература
- Günther Hahn: Entwürfe eines Architekten aus der zweiten Hälfte des neunzehnten Jahrhunderts. August Orth. (Typoskript) Dissertation, Technische Universität Berlin 1954. ([d-nb.info/480459347 Eintrag im Katalog der DNB]) (нем.)
- Uwe Kieling: Berliner Privatarchitekten und Eisenbahnbaumeister im 19. Jahrhundert. (= Miniaturen zur Geschichte, Kultur und Denkmalpflege Berlins, Nr. 26.) Berlin 1988. (нем.)
- Angela Nickel: [luise-berlin.de/bms/bmstxt96/9603pora.htm Ein Architekt im Übergang. August Orth (1828—1901).] In: Berlinische Monatsschrift 3/1996 beim Luisenstädtischer Bildungsverein|Luisenstädtischen Bildungsverein. (нем.)
Ссылки
- [architekturmuseum.ub.tu-berlin.de/index.php?set=1&p=58&D1=Orth&D2=August August Orth: Projekte] im Architekturmuseum der Technischen Universität Berlin. (нем.)
Отрывок, характеризующий Орт, Август
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
