Орфей

Орфей

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

См. также: Орфизм и Эвридика

Орфе́й (др.-греч. Ὀρφεύς), в древнегреческой мифологии — легендарный певец и музыкант — исполнитель на лире, чьё имя олицетворяло могущество искусства.

Основатель культовых обрядов орфических мистерий и религиозно-философского учения орфизма. Образ Орфея присутствует в значительном количестве произведений искусства.

Происхождение

По наиболее распространенному варианту, сын фракийского речного бога Эагра и музы Каллиопы (Эагр же был потомком Атланта в пятом колене через Алкиону, одну из дочерей его), муж нимфы Эвридики. По другим версиям, сын Эагра и либо Полигимнии, либо Клио, либо Мениппы; либо Аполлона (у Пиндара) и Каллиопы.

Согласно лексикону Суды, родился за 11 поколений до Троянской войны и прожил 9 или 11 поколений. Согласно Геродору, было два Орфея, позднейший из которых был аргонавтом. Ученик Лина или Мусея, либо сын Мусея, либо учитель Мусея.

Из сохранившихся авторов впервые упомянут у Алкея и Ивика.

Мифы

Фракиец, из области киконов. Жил в селении Пимплея у Олимпа.

Любимец Аполлона. Аполлоном ему была подарена золотая лира, с помощью которой можно было приручать диких животных, двигать деревья и скалы. Эсхил в трагедии «Агамемнон» так описывает воздействие голоса Орфея (обращаясь к корифею): «Язык твой — язык Орфея наоборот: Тот водил за собой все, вызывая радость своим голосом…»..

Довёл количество струн на лире до девяти. Победил в игре на кифаре в погребальных играх по Пелию.

Участвовал в походе аргонавтов за золотым руном. Об этом имеется упоминание во фрагменте из произведения Симонида и в поэзии Пиндара. Он пел команду гребцам. Давнейшее из дошедших до нас изображений Орфея — его фигура на метопе сокровищницы сикионцев в Дельфах среди всадников, которых принято считать аргонавтами.

Отправился в Египет и там значительно усовершенствовал свои знания, став первым в теологии, обрядах, поэзии и музыке. Запрещал пролитие крови.

Не почитал Диониса, а поклонялся Солнцу-Аполлону, восходя на Пангейскую гору к восходу. Был посвящён в Самофракийские мистерии. По другому рассказу, открыл тайные обряды Диониса, установил их на горе, названной от его кифары Кифероном. Построил храм Коры Сотеры в Спарте. Деревянная статуя Орфея находилась в храме Деметры Элевсинской в Лаконике.

Орфей и Эвридика

После смерти жены спускался за ней в подземное царство. Очаровал своим пением и игрой на лире Аида и Персефону так, что они согласились возвратить на землю Эвридику, но она вынуждена была сразу же вернуться назад, потому что Орфей нарушил условие, поставленное богами, — взглянул на неё ещё до выхода из подземного царства. Согласно Овидию, после окончательной потери Эвридики разочаровался в женской любви и научил фракийцев любви к юношам.

Гибель

Существует несколько рассказов о его смерти. По Овидию, был растерзан фракийскими менадами за то, что презрел их любовные притязания. По Конону, фракийские и македонские женщины убили Орфея за то, что он (будучи жрецом местного храма Диониса) не допустил их к мистериям. Либо был убит за то, что стал свидетелем мистерий Диониса, превращён в созвездие Коленопреклоненного. Либо за то, что в песне восхвалил богов, но пропустил Диониса. Убит фракийскими женщинами в городе Дие (Македония), урну показывали у реки Геликон в Македонии. По версии Павсания, был поражён молнией.

Мифы о растерзании Орфея менадами легли в основу орфических культов. Его растерзание бассаридами описывалось в трагедии Эсхила «Бассариды», где упоминалась и гора Пангей (фр.23-24 Радт).

Эдониек, убивших Орфея, Дионис превратил в дубы. В отместку за Орфея фракийцы татуировали своих жен. Музы собрали вместе его растерзанное на куски тело и похоронили его тело в Либетрах, а лиру Зевс поместил среди созвездий. Гимны Орфея пели Ликомиды при совершении таинств. Голова и лира плыли по Гебру и выброшены на Лесбос у Мефимны (или только голова), лиру поместили в святилище Аполлона. На Лесбосе было святилище, где пророчествовала его голова. По одному из древнегреческих мифов, после смерти Орфей был помещён на небо в образе Лебедя, недалеко от Лиры. После смерти его душа выбрала жизнь лебедя из-за ненависти к женщинам.

Орфизм

Полумифическому Орфею приписывается создание одной из наиболее значительных предфилософских школ Древней Греции — орфизма. Эта школа была по сути религиозной, а орфизм можно назвать своего рода «ересью» на основе традиционной греческой религии. Тем не менее, «Орфей» и орфизм сыграли определённую роль в генезисе философского мышления, предопределив некоторые принципы ранней греческой науки.

Орфизм получил наибольшее распространение в VI веке до н. э. в Аттике эпохи Писистрата, в VI-V веках до н. э. укоренившись главным образом в Южной Италии и на Сицилии.

От орфической школы сохранился ряд своеобразных сочинений: это орфические теогонии, священные сказания и другое. В основном эти произведения дошли во фрагментах — либо на пластинках или папирусах, либо в позднейших пересказах. Однако уже классическая критическая традиция (Платон и Аристотель) пересказывают основные положения орфической школы. Прародителями всего, вслед за Гесиодом, выступают Океан и Тефия, родившиеся от Геи и Урана. Океан и Тефия прежде были сплетены вместе, но затем разделились под действием «лютой вражды». Тогда же породился и Эфир, в котором появились планеты, звёзды, горы и моря. Возникновение животного «подобно плетению сети» — оно возникает из органов постепенно (в этом Орфей предопределил прото-эволюционную концепцию Эмпедокла).

Известен миф о Дионисе Загрее, сыне Зевса и Персефоны, растерзанном титанами, стихийными силами земли. Вкусившие плоть Диониса, они были испепелены молниями Зевса, и из этого пепла, смешавшейся с кровью бога, произошел человеческий род, который и отличается дерзновенностью титанов и страдальчеством Диониса. Отсюда - орфизм как учение о равенстве всех людей, независимо от сословий. В основе орфической антропологии лежит утверждение о двойственности природы человека, имеющем два начала: низшее - телесное, титаническое, и высшее - духовное. Нравственный долг каждого человека, учили орфики, состоит в том, чтобы содействовать освобождению дионисийского начала, очиститься от унаследованной от титанов скверны.

Своеобразным сводом их молитв-заклинаний является сборник философско-ритуального характера, авторство которых приписывается Орфею, известный под названием «Орфические гимны».

Образ в искусстве

См. также: Образ Орфея в искусстве

Орфей как художественный образ известен нам уже в искусстве первой половины VI в. до н. э.

Орфей — действующее лицо трагедии Аристия и неизвестного автора «Орфей», комедии Антифана «Орфей». Аристотель отрицал его существование.

Как отмечает исследовательница Е. Гнездилова, среди многочисленных античных и библейских мифов, используемых в литературе XX столетия, миф об Орфее занимает особое место, благодаря ему в культуре XX века актуализируются проблемы художественного творчества, психологии творческой личности, исследуется феномен Поэта, а также обсуждаются такие экзистенциальные категории, как одиночество, любовь, смерть.

Канадский литературовед Ева Кушнер, исследовавшая особенности интерпретации мифа об Орфее во французской литературе XIX - первой половины XX века, отмечала тогдашнюю особую популярность мотива любви Орфея и Эвридики, что связывала с общим для многих французов настроением одиночества и бесприютности человека в мире.

«Гробница Орфея»

В селе Татул в 10 км от города Момчилград в 2004 году группа болгарских археологов под руководством Николая Овчарова обнаружила фракийское святилище со скальной гробницей, которая была объявлена «гробницей Орфея» и преобразована в [www.tatul.eu/ археологический музей-заповедник]. [www.webcitation.org/6CV21baMt Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012]. для посещения туристов.

Ссылки

• [www.belcanto.ru/lorfeo.html Опера Клаудио Монтеверди «Орфей» (L' Orfeo)]. [www.webcitation.org/6CV22FY3j Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [100oper.nm.ru/008.html Краткое содержание (синопсис) оперы Глюка «Орфей» на сайте «100 опер»].
• [www.globalfolio.net/monsalvat/kittim/018orfeos/orfeos01.htm Г.Росси. Мастер священной лиры]. [www.webcitation.org/6CV23MFS2 Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [www.romeo-juliet-club.ru/lovemuseum/orfeo.html Орфей и Эвридика]. [www.webcitation.org/6CV259Srq Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012]. — сюжет мифа и история его героев в литературе, музыке, изобразительном искусстве.
• [www.tatul.eu/ Святилище Орфея в болгарской деревне Татул]. [www.webcitation.org/6CV21baMt Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [www.argonauts-book.com/orphic-argonautica.html The Orphic Argonautica] (англ.)

Отрывок, характеризующий Орфей

– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.