Орфоэпия

Орфоэ́пия (от др.-греч. ὀρθός «правильный» и ἔπος «речь») — совокупность правил устной речи, закреплённых в литературном языке. Разные авторы трактуют понятие орфоэпии слегка по-разному, «широкий» подход включает нормы произношения и ударения, «узкий» подход исключает ударение из правил орфоэпии.

Орфоэпические нормы весьма важны в речевой деятельности, поскольку неверное произношение или ударение отвлекают внимание от смысла высказывания, затрудняют понимание, а часто просто производят неприятное впечатление на слушающего.

История унификации произношения, диалекты

При диффузии латинского языка в новых провинциях Римской империи и при росте разрыва между письменным литературным языком и разговорным произношением появились орфоэпические справочники с перечнем случаев диалектального произношения, расходящегося с орфоэпической нормой.

Века феодализма с его раздробленностью и отсутствием унифицированных литературных языков не знали орфоэпии. Начало орфоэпической унификации можно разглядеть лишь в попытках изгнать из рыцарской поэзии излишне «выпуклые» диалектизмы и создания незначительного, но всё же нормированного и при этом диалектально окрашенного языка поэзии.

Однако, в эпоху формирования единых национальных языков проблема орфоэпии (правильного произношения и нормирования) стала насущной. Борьба за орфоэпическое единство языка была направлена как против местных говоров, так и против узко групповых форм речи. Так например, французские грамматики XVI—XVII веков выступали как против местных диалектизмов, так и против попыток придворной знати создать особое, «своё» произношение.

Позже, к XVIII—XIX веку, установившиеся к тому времени нормы произношения обычно сохраняются, подвергаясь лишь незначительным изменениям в сторону большего сближения с устной речью горожан и устранения некоторых архаизмов, культивировавшихся дворянской верхушкой. Например, в период Великой французской революции получает орфоэпическое закрепление во французском литературном языке произношение дифтонга «oi», как «wa» (вместо «ое́»).

В истории русского литературного языка орфоэпическая норма к началу XX века в основном одержала верх над местными произношениями. Так, исчезло диалектальное произношение на о: «м[о]л[о]дой», «х[о]р[о]шо» вместо литературного «м[ъ]л[ʌ]дой», «х[ъ]р[ʌ]шо» и т. п. Тем не менее, некоторые диалектизмы устойчивы, например, твердое произношение звука «ч» на западе и на востоке, произношение «по́ля», «мо́ря» вместо «поле», «море» — в центре и т. п. Но особенно много случаев, когда нельзя уверенно утверждать, какой из вариантов для литературного языка «правилен». На настоящий момент русская орфоэпия ещё не вполне установилась и продолжает развиваться.

В начале XX века считали «правильным» русским произношением московское произношение, сберегаемое в старинных московских семьях. Однако уже к тому времени стало ясно, что это произношение во многом отстаёт от жизни, и в дальнейшем при диффузии и миграции этносов в Москву оно стало архаикой и для неё. Поэтому каждый день создаются новые, исчезают и меняются старые нормы в орфоэпии. Влияние на этот процесс оказывает сама жизнь, живой язык и меняющаяся культура. В современной русской орфоэпии различают «старшую» и «младшую» нормы в произношении отдельных звуков, звукосочетаний, слов и их форм. «Старшая» норма сохраняет особенности старомосковского произношения. «Младшая» норма отражает особенности современного литературного произношения.

Нормы литературного языка, относящиеся к орфоэпии

1. Произносительные (состав фонем, их реализация в различных позициях, фонемный состав отдельных морфем)
2. Нормы суперсегментной фонетики (ударение, интонация)
3. Образование вариантных грамматических фонем

См. также

• Произношение
• Различия в речи москвичей и петербуржцев
• Акцент
• Орфоэпический словарь

Литература

На русском языке

• Боянус, С. К. Постановка английского произношения : Английская фонетика для русских / С. К. Боянус. — Изд. 2-е. — М. : Т-во иностр. рабочих в СССР, 1932. — 263 с.</span>
• Здорикова, Ю. Н. [www.isuct.ru/e-publ/vgf/sites/ru.e-publ.vgf/files/2014/vgf-2014-06.pdf#page=28 Вариативность современной орфоэпической системы русского языка и кодификация] / Ю. Н. Здорикова // Вестник гуманитарного факультета ИГХТУ. — 2014. — Вып. 6. — С. 27—30. — ISBN 978-5-9616-0484-9.</span>
• Кузьмина, С. М. [www.hqlib.ru/st.php?n=67 О современной орфоэпической ситуации] / С. М. Кузьмина // Проблемы фонетики : сб. статей / Рос. акад. наук, Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. — М. : Наука, 2007. — Вып. 5 / [редкол.: Р. Ф. Касаткина (отв. ред.) и др.]. — С. 365—370. — 417 с. — ISBN 5-02-033867-2.</span>
• Ушаков, Д. Н. Русская орфоэпия и её задачи / Д. Н. Ушаков // Русская речь : сборники, издаваемые Отделом словесных искусств : Новая серия III / Государственный институт истории искусств ; под редакцией Л. В. Щербы. — Л. : Academia, 1928. — 94 с.</span>
• Чернышевъ, В. П. Законы и правила русскаго произношенія : Звуки. Формы. Сочетанія словъ / В. П. Чернышевъ. — 3-е изд., пересмотр. — Петроградъ : тип. Акад. наукъ, 1915. — 108 с.</span>
• Шор, Р. О. [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-3251.htm Орфоэпия] / Р. О. Шор, Л. В. Щерба // Литературная энциклопедия: В 11 т. Т. 8 / Ком. Акад.; НИИ лит., искусства; Ред. коллегия: Лебедев-Полянский П. И., Маца И. Л., Нусинов И. М., Фриче В. М.; Гл. ред. Луначарский А. В.; ученый секретарь Михайлова Е. Н. — М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во «Сов. Энцикл.», 1934. — 736 стб.

На иностранных языках

• Malagoli, G. Ortoepia e ortografia italiana moderna / G. Malagoli. — Milano : Hoepli, 1905. — 193 p.
• Michaelis, H. Dictionnaire phonétique de la langue française / H. Michaelis, P. Passy. — Hannover : C. Meyer, 1914. — 370 p.
• Viëtor, W. Deutsches Aussprachewörterbuch / W. Viëtor. — 3 Aufl. — Leipzig, 1921.
• Siebs Th., Deutsche Bühnensprache — Hochsprache, Köln, 1927;
• Jones D., An English Pronouncing Dictionary, revised edition, L., 1927;
• Jones D., An Outline of English Phonetics, 3 ed., Cambridge, 1932;
• Grammont M., Traité pratique de prononciation française, 7 éd., P., 1930;
• Martinon Ph., Comment on prononce le français, 2 édition, s. a., Paris (1-е издание в 1913).

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Орфоэпия

На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.