Осада «Маунт Кармел»

Осада в Уэйко
Горящее ранчо Маунт Кармел 19 апреля 1993 года. Кадр из фильма Waco: The Rules of Engagement
Дата 28 февраля — 19 апреля 1993 года Место ранчо Маунт Кармел, 14 км от Уэйко, Техас, США 31°35′45″ с. ш. 96°59′16″ з. д.31.59583° с. ш. 96.98778° з. д. / 31.59583; -96.98778    Причины Попытка обыска и ареста по подозрению в нарушении оружейного законодательства Результат Неудачная попытка облавы, уничтожение комплекса зданий в результате пожара, вспыхнувшего во время штурма
Стороны конфликта
Бюро алкоголя, табака, огнестрельного оружия и взрывчатых веществ ФБР Национальная гвардия США	«Ветвь Давидова»
Ключевые фигуры
Филлип Хойнацки Чак Сарабин Джефф Джемар	Дэвид Кореш †
Число участников
Изначально: 75 агентов ATF, 3 вертолёта Осада и штурм: Несколько сотен агентов ФБР, бронетехника (со снятым стандартным вооружением): 10 БМП, 4 боевые инженерные машины, 2 танка, 1 БРЭМ	132 человека (в том числе дети), 305 единиц огнестрельного оружия
Потери
4 погибших	82 погибших

Осада Ма́унт Карме́л (Осада в Уэйко, Трагедия в Уэйко, События в Уэйко; англ. Waco Siege) — осада принадлежавшего членам религиозной секты «Ветвь Давидова» ранчо в 14 км от города Уэйко в Техасе силами Федерального бюро расследований и Национальной гвардии США, длившаяся с 28 февраля по 19 апреля 1993 года. Во время событий погибло 82 члена секты, в том числе более 20 детей, а также 4 агента Бюро ATF.

Жители Маунт Кармел были заподозрены в нарушении оружейного законодательства. В ходе облавы на ранчо завязалась перестрелка, в ходе которой погибло 10 человек. ФБР инициировало осаду, которая продолжалась 51 день и закончилась штурмом, в котором принимало участие около 700 человек при поддержке бронетехники и вертолётов. Во время штурма в поместье начался пожар, о причинах возникновения которого существуют различные версии. Согласно результатам правительственного расследования, причиной был поджог. Критики официальной версии, в том числе некоторые выжившие, утверждают, что этому недостаточно доказательств, а огонь мог вспыхнуть из-за применённого при штурме слезоточивого газа «Сирень».

События в Уэйко стали одним из мотивов теракта в Оклахома-Сити, произошедшего во вторую годовщину штурма Маунт Кармел.

Краткая история «Ветви Давидовой»

1934—1987

Секта «Ветвь Давидова» (англ. The Branch Davidians) образовалась в 1934 году, отделившись от Церкви адвентистов седьмого дня. В 1935 году её основатель — болгарский эмигрант Виктор Гутефф (англ. Victor Houteff) — принял решение о передислокации организации на новое место, расположенное в горной местности в нескольких километрах от техасского города Уэйко. Возвышенность, на которой они обосновались, давидианцы назвали «Маунт Кармел» — по аналогии с горой под названием Кармель, расположенной в земле Израиля и [ru.wikisource.org/wiki/Книга_Иисуса_Навина#.D0.93.D0.BB.D0.B0.D0.B2.D0.B0_19 упомянутой] в Ветхом Завете.

В 1959 году Флоренс Гутефф (англ. Florence Houteff) — вдова Виктора Гутефф — заявила о том, что 22 апреля текущего года произойдёт второе пришествие Иисуса Христа, и велела всем давидианцам собраться в ожидании этого события. Многие из сектантов, прибывших в Маунт Кармел, выстроили себе там дома, остальные — жили в палатках и трейлерах. Большинство из них распродало своё имущество. После того, как пророчество не сбылось, Флоренс Гутефф утратила доверие давидианцев, руководство сектой перешло к Бенджамину Родену (англ. Benjamin Roden), а после его смерти в 1978 году — к его вдове — Луизе (англ. Lois Roden). По мнению Луизы, её собственный сын Джордж не очень подходил на роль пророка секты, и поэтому она начала взращивать иного преемника. Им стал Вернон Хоуэлл (англ. Vernon Howell), позже взявший себе имя Дэвид Кореш (англ. David Koresh). В 1984 году в секте произошёл раскол, в результате которого часть адептов, назвав себя «Давидианцы Ветви Давидовой» (англ. Davidian Branch Davidians) встала на сторону Хоуэлла, прочие присоединились к Джорджу Родену. Роден изгнал из «Маунт Кармел» Хоуэлла и его сторонников — те были вынуждены переехать в техасский город Палестайн (англ. Palestine).

1987—1992

В 1987 году Луиза Роден скончалась, и Хоуэлл предпринял попытку установить контроль над «Маунт Кармел». Со своей стороны, Джордж Роден эксгумировал гроб с трупом одной из умерших сектанток, и вызвал Хоуэлла на поединок: кто из них двоих сможет воскресить покойницу — тот и будет лидером давидианцев. Хоуэлл вызов не принял, а вместо этого обратился в правоохранительные органы, обвинив Родена в осквернении могил. Ввиду отсутствия улик, местная прокуратура отказала в возбуждении дела против Родена, и 3 ноября 1987 года Хоуэлл в сопровождении семерых вооружённых соратников, проник на территорию «Маунт Кармел», намереваясь произвести фотосъёмку упомянутого трупа. Нарушителей обнаружили, началась перестрелка. Через 20 минут на место событий прибыли представители местного шерифа, которые также приняли участие в перестрелке. Через некоторое время шериф округа убедил Хоуэлла прекратить огонь и сдаться.

2 апреля 1988 года состоялся суд над «Роденвилльской восьмёркой» — так СМИ окрестили Хоуэлла и его сторонников. Семеро из них были оправданы. В отношении Хоуэлла вердикт так и не был вынесен, поскольку присяжные заявили о допущенных в судебном разбирательстве ошибках. Тем временем Джорджа Родена арестовали по обвинению в неуважительном отношении к суду — он угрожал заразить сотрудников судебной системы герпесом и СПИДом, если те вынесут решение в пользу Хоуэлла.

В 1989 году давидианец по имени Вэйман Дэйл Эдэйр (англ. Wayman Dale Adair) посчитал, что является мессией, и пришёл к Джорджу Родену, чтобы проинформировать его об этом. В ходе дискуссии Роден зарубил самопровозглашённого мессию топором. Суд признал Родена виновным в убийстве, совершённом на почве умственного расстройства, и принял решение о принудительном лечении убийцы в психиатрической больнице. Ввиду того, что Роден оставил тысячи долларов неуплаченных налогов, поместье «Маунт Кармел» выставили на аукцион. Хоуэлл собрал необходимую сумму, и, выкупив поместье, стал его законным владельцем.

15 мая 1990 года Вернон Хоуэлл подал заявление на изменение имени. 28 августа 1990 года ходатайство было удовлетворено: теперь Хоувелл звался Дэвид Кореш в честь легендарного царя Давида и персидского царя Кира (по-древнееврейски произносилось как «Кореш»), который позволил евреям вернуться в Иерусалим после Вавилонского пленения.

Кореш и его главный помощник Стив Шнайдер (англ. Steve Schneider) разъезжали по территории США, Израиля, Австралии и Великобритании, занимаясь (довольно успешной) вербовкой новых адептов, которые впоследствии переезжали в «Маунт Кармел».

К 1992 году значительная часть земли, принадлежащей секте, была продана (за исключением участка площадью около 31 гектара). Большинство старых построек разрушили, а часть использовали в ходе перепланировки здания главного храма — теперь он служил и для проживания в нём адептов секты. Обновлённое поместье «Маунт Кармел» включало в себя главное здание храма (построенное преимущественно из листов фанеры), несколько подсобных и складских помещений, резиденцию лидера и дома, предназначенные для проживания важных гостей.

Религиозные взгляды давидианцев

Мнение сектоведа

Американский сектовед и консультант по выходу Рик Росс описывал личность Дэвида Кореша и характеризовал «Ветвь Давидову» следующим образом: «Нет ни малейшего сомнения в том, что его организация является крайне деструктивной сектой (…) Я сравнил бы его с Джеймсом Джонсом (…) Дэвид Кореш – это типичный лидер секты (…) Они все одинаковы. Посмотрите на одного — и вы получите представление обо всех. У них присутствуют серьёзные психические отклонения, они проявляют симптомы пограничного расстройства личности, и характеризуются дефицитом моральных качеств (…) Никто по своей воле не вступает в подобного рода отношения (…) Мы имеем дело с обманом и манипуляциями, производимыми лидером секты, в результате которых, не видя общей картины, человек понемногу увязает всё глубже и глубже.»

Члены организации «Ветвь Давидова» твёрдо верили во второе пришествие Христа и неизбежность Армагеддонского сражения. Они противо­пос­тав­ля­ли себя обществу неверующих и находились во власти навязчивых идей смерти и загробного существования. Кроме того, в «Ветви Давидовой» личность лидера — «пророка» — обладала традиционно высоким, безогово­роч­ным авторитетом. В функции «пророка» входило как руководство организацией, так и толкование библейских текстов.

В 1989 году Кореш заявил, что является «Агнцем Божим», посланным всевышним для толкования библейского эпизода, в котором идёт речь о Семи Печатях. Концепция Семи Печатей (снятие которых означает приближение Апокалипсиса) являлась одним из краеугольных камней в эсха­то­ло­ги­чес­кой системе взглядов давидианцев. Кореш знал на память значительную часть библейских текстов. Его способности цитировать различные отрывки из Библии, толковать концепцию «Семи Печатей» и проро­чест­во­вать о близящемся Апокалипсисе буквально завораживали единоверцев. Они были уверены в том, что Кореш обладает знанием, данным свыше, и нисколько не сомневались в его (само­про­воз­г­ла­шён­ном) божественном статусе. Они были уверены, что Кореш способен «открыть дверь в будущее» и гарантировать им бессмертие. Для давидианцев операции, проводимые против них право­ох­ра­ни­тель­ны­ми органами США, были свидетельством приближающегося конца света. Сам Кореш расценивал осаду как неизбежную «прелюдию» Апокалипсиса.

Позже в докладах представителей право­ох­ра­ни­тель­ных органов будет отмечено, что на протяжении всех дней осады члены переговорной команды ФБР пытались убедить Кореша, чтобы тот выпустил из поместья своих единоверцев. Эти попытки оказались без­ре­зуль­тат­ны­ми. Более того, в тех же докладах ставится под сомнение, можно ли классифицировать указанную деятельность спецслужб как переговоры: временами это выглядело так, как будто Кореш пытается завербовать переговорщиков, обратив в свою веру, «пока не стало слишком поздно, и господь не уничтожил их всех».

С целью психологической подготовки к предстоящему сражению, Кореш вновь и вновь пересматривал свои любимые фильмы на тему войны во Вьетнаме: «Взвод», «Цельнометаллическая оболочка» и «Высота „Гамбургер“».

Жизнь в секте

Основными занятиями давидианцев были физический труд и изучение Библии. Мужчины работали на строительстве зданий «Маунт Кармел», женщины вели домашнее хозяйство и воспитывали детей. Дни рождения детей отмечать не было принято. Давидианцы занимались, в том числе, и физической подготовкой — проводили силовые тренировки и преодолевали полосу препятствий. С целью подготовки к выживанию в условиях дефицита продовольствия, их (вегетарианский) рацион был урезан до необходимого минимума. Одним из источников доходов давидианцев была прибыль, получаемая от легальной торговли оружием.

По мере увеличения численности членов секты, увеличивался и контроль над ними со стороны Кореша. Он по много часов подряд читал проповеди, ограничивая адептов в еде и сне. Он установил правила поведения в «Маунт Кармел» и публично отчитывал нарушителей. Используя всякую возможность, Кореш побуждал членов секты к тому, чтобы те передавали своё имущество и финансовые средства под его контроль. Кроме того, он контролировал, что едят и читают давидианцы, что смотрят по телевизору, и где бывают за пределами поместья.

5 августа 1989 года Кореш заявил своим единоверцам, что он имел откровение, и бог велел, чтобы женщины секты рожали детей от него, дабы основать «Дом Давидов», в котором соберётся весь его «Избранный Народ». После этого обращения супружеские пары, являвшиеся адептами секты, расторгли свои браки, согласившись, что отныне только Кореш вправе вступать в половые связи с женщинами секты. Отныне все женщины секты становились его «спиритуальными» (духовными) жёнами, но в половые связи он вступал с ограниченным числом из них — с теми, кого он называл своими «карнальными» (плотскими) жёнами. «Карнальных» жён Кореш выбирал среди юных давидианок, достигших 10-летнего возраста. С некоторыми из них он начинал вступать в половые связи, когда им было по 10-14 лет. К февралю 1993 года у Кореша было около 10 «карнальных» жён.

Расследование Агилеры

Начало расследования

В мае 1992 года Дэниэл Вайенберг (англ. Daniel Weyenberg) — заместитель шерифа округа Мак-Леннан — связался с представителями Бюро алкоголя, табака, огнестрельного оружия и взрывчатых веществ (далее — Бюро) и поделился информацией, полученной от сотрудников местного отделения курьерской компании «United Parcel Service» (UPS). По словам Вайенберга, водитель компании UPS заявил, что во время транспортировки груза в «Маунт Кармел», один из ящиков выпал из автомобиля, и, среди прочего, на дорогу высыпалось некоторое количество единиц огнестрельного оружия. 9 июня 1992 года Бюро начало расследование этого инцидента, ответственным был назначен Дэйви Агилера (англ. Davey Aguilera). Согласно другой версии, изложенной в доку­мен­таль­ном фильме «Inside Waco», расследование было начато после того, как в Бюро поступила информации о выстрелах из авто­ма­ти­чес­кого оружия, доносящихся с территории «Маунт Кармел».

30 июля 1992 года сотрудники Бюро — Агилера и Джимми Рэй Скиннер (англ. Jimmy Ray Skinner) — посетили Генри Мак-Махона (англ. Henry McMahon), который официально поставлял оружие Корешу. Мак-Махон связался по телефону с Корешем: тот предложил агентам приехать и про­инс­пек­ти­ро­вать запасы оружия давидианцев, а также проверить соответствующие документы. Агилера, по неуста­нов­лен­ным причинам, отклонил предложение Кореша.

Изучив инвойсы компании UPS, Агилера обнаружил, что в «Маунт Кармел» были доставлены полуавтоматические винтовки AR-15, детали огнестрельного оружия, и прочее — всего на сумму, превышающую $43 тыс. Один из соседей Кореша, ранее служивший в артиллерийском подразделении армии США, сообщил Агилере, что неоднократно слышал, как с территории «Маунт Кармел» доносились звуки выстрелов, произведённых из автоматического оружия, включая оружие 50-го калибра. Также Агилере стало известно, что местный заместитель шерифа слышал мощный взрыв, и наблюдал большое облако серого дыма, возникшего над территорией владений давидианцев. Проведя собеседования с некоторыми бывшими членами «Ветви Давидовой», Агилера выяснил, что Кореш вступает в сексуальные связи с несовер­шен­но­лет­ни­ми лицами женского пола. Эта информация впоследствии оказала решающее значение при получении ордеров на обыск «Маунт Кармел» и арест Кореша.

Установка наблюдения

В декабре 1992 года, после изучения материалов, связанных с расследованием дела Кореша, руководство Бюро пришло к выводу, что имеющихся улик недостаточно для того, чтобы оформить ордер на обыск и арест. 11 января 1993 года в дом, расположенный напротив «Маунт Кармел», с целью ведения круглосуточного наблюдения за давидианцами, въехали 8 сотрудников Бюро, которые выдавали себя за студентов местного вуза. Позже правоохранительные органы признали, что разведывательная деятельность была малоэффективной, поскольку агентов быстро разоблачили. В частности, Дэвид Кореш как-то сообщил своему приятелю-соседу, что те люди, выдающие себя за студентов, уже вышли из студенческого возраста, а также ездят на слишком новых и слишком дорогих для обычных студентов автомобилях. Кореш добавил, что, по его предположению, «студенты» являются федеральными агентами.

Позже представители правоохранительных органов признали, что наблюдение за давидианцами проводилось недостаточно долго: круглосуточное наблюдение производилось в течение только одной недели — с 11 по 19 января. Отмечалось, что сотрудники Бюро, следящие за «Маунт Кармел» не знали как выглядит Кореш. Единственная фотография лидера давидианцев, находившаяся в распоряжении федеральных агентов, была плохого качества. Записи в журнале наблюдения говорят о том, что агенты дважды наблюдали как некий белый мужчина (из «Маунт Кармел») бегал трусцой по дороге, проходящей непосредственно возле дома, из которого велось наблюдение. Даже если этот человек являлся Корешем, то сотрудники Бюро были не в состоянии опознать его. Из дома наблюдения были сделаны сотни фотографий и отсняты часы видеоматериала, которые могли посодействовать в изучении деятельности давидианцев, включая Кореша. Однако сотрудники Бюро не смогли соответствующим образом проанализировать имеющийся у них в распоряжении материал.

Неточности и искажения

На основании собранной информации, агент Агилера подготовил материалы, необходимые для получения ордера на обыск и арест. Позже было установлено, что заявление Агилеры содержало искажённую и неполную информацию. В частности, Агилера утверждал, что в распоряжении Кореша находится противотанковое ружьё Boys 52-го калибра, но в действительности Кореш владел крупнокалиберной винтовкой Barrett 50-го калибра. Хранение ПТР Boys без особой федеральной регистрации является уголовно наказуемым деянием, в то время как хранение винтовки Barrett — вполне легально, при сопоставимой поражающей способности оружия. В заявлении Агилеры говорилось, что у давидианцев имелись гранаты, но не указывалось, что гранаты были законно приобретены на оружейной ярмарке. Более того, гранаты были зафиксированы на подставках, и использовались как пресс-папье. Агилера в своём заявлении ссылался на показания заместителя шерифа, который слышал звук мощного взрыва, донёсшегося с территории «Маунт Кармел». В то же время, Агилера не упомянул о расследовании, проведённом упомянутым шерифом, который выяснил, что давидианцы использовали взрывчатку в ходе строительных работ. Значительный объём информации в отношении «Ветви Давидовой» предоставил её бывший член по имени Марк Брио (англ. Marc Breault). Тем не менее, Агилера не указал в своём заявлении, что Брио покинул секту в результате конфликта с Корешем, а значит его показания могли основываться на причинах личностного характера. Более того, Агилера не указал в заявлении, что Брио был слепым, зато утверждал, что тот был задействован в обеспечении безопасности «Маунт Кармел». По словам Агилеры, «Брио принимал участие в занятиях по физической и огневой подготовке, проводимых Корешем, и, с боевым оружием, нёс службу на посту.»

Подготовка к рейду

«Грешный мессия»

27 февраля газета Waco Tribune-Herald начала серию публикаций под названием «Грешный мессия» (англ. Sinful Messiah). Первая статья начиналась следующими словами: «Если вы — член „Ветви Давидовой“, то ваш Иисус проживает на заброшенном клочке земли, расположенном в 10 милях отсюда. У него ямочки на щеках, он утверждает, что закончил 9 классов школы, женился на 14-летней девочке, любит попить пивка и поиграть на гитаре. Говорят, что у него есть Glock калибра 9 мм, а также целый склад винтовок. И он охотно признаёт, что грешник, каких не сыскать. Его имя — Дэвид Кореш». Автор статьи обвинял 33-летнего Кореша в жестоком обращении с детьми, и утверждал, что лидер давидианцев вступал в половые связи с несовершеннолетними давидианками, и имел, по меньшей мере, 15 жён. Кроме того, сообщалось, что согласно собственным заявлениям Кореша, он является отцом как минимум 12-ти детей, некоторые из которых рождены 12-13-летними матерями.

На основании документов, подготовленных Агилерой, 25 февраля 1993 года Бюро получило ордер на обыск «резиденции Вернона Хоуэлла и прочих». Обыск, согласно ордеру, следовало произвести в дневное время — с 06:00 до 22:00. Срок действия ордера истекал 28 февраля.

Сотрудники Бюро рассматривали различные способы проведения ареста Кореша, например: выманить и арестовать его за пределами «Маунт Кармел», или взять поместье в блокаду, дождаться, когда его жители сдадутся, и произвести обыск. Тем не менее, был выбран вариант «динамического проникновения в резиденцию» (англ. dynamic entry style raid into the residence). Специальный агент Бюро — Филипп Чойнацки (англ. Phillip Chojnacki) — на которого было возложено руководство проведения рейда, позже заявил, что Кореша было невозможно арестовать за пределами резиденции, поскольку он редко покидал «Маунт Кармел».

Однако, уже после рейда выяснилось, что Кореш на протяжении января-февраля бывал за пределами поместья, как минимум один раз в неделю. Дэвид Тибоди (англ. David Thibodeau), который проживал в «Маунт Кармел» (но не считал себя давидианцем) сообщил, что Кореш регулярно бегал трусцой за пределами резиденции. Управляющий одного местного заведения общественного питания заявил, что в феврале Кореш обедал у них по меньшей мере раз в неделю.

Следует отметить, что Бюро разработало схему по выманиванию Кореша за пределы резиденции. Федеральные агенты обратились с просьбой о содействии к Джойс Спаркс (англ. Joyce Sparks) — работнице социальной службы. В своё время Спаркс изучала условия, в которых жили дети давидианцев, и продолжала поддерживать контакт с Корешем. Она имела представление о религиозных взглядах давидианцев, и в ходе беседы с сотрудниками правоохранительных органов сообщила, что единоверцы считают Кореша «Агнцем Божьим» и отдадут за него свои жизни. «Они возьмут оружие и будут убивать вас», — заявила Спаркс. Сотрудники Бюро предложили женщине, чтобы она назначила Корешу встречу в своём офисе. Спаркс согласилась, но её руководство не разрешило ей сотрудничать с Бюро таким образом.

В конечном счёте, представители Бюро отказались от варианта арестовать Кореша за пределами «Маунт Кармел», поскольку, по их словам, основной целью было проникновение на территорию резиденции для проведения обыска. Согласно утверждениям федеральных агентов, идеальным вариантом было внезапное силовое проникновение, что позволило бы «взять» и Кореша, и его арсенал в одном месте и в одно время.

25-27 февраля сотрудники Бюро, в рамках подготовки к рейду, провели учения на территории военной базы армии США Форт-Худ. Проведение рейда было назначено на воскресенье, 28 февраля 1993 года. Операции дали кодовое название Showtime.

Рейд 28 февраля

Утечка информации

28 февраля в 05:00 76 агентов Бюро, находившиеся на военной базе в Форт-Худ, погрузились в фургоны для перевозки скота, и отправились к месту тактического сбора — к зданию муниципального центра города Беллмид. Колонна, состоящая из 80 автомобилей, имевших признаки служебного транспорта, растянулась по меньшей мере на 1,6 км, и прибыла на территорию муниципального центра г. Беллмид в 7:30 — 8:00. Там уже находились три вертолёта национальной гвардии, прибывшие ночью: один UH-60 «Блэк Хоук» и два OH-58 «Jet Rangers».

В 8:00 Чак Сэрэбин (англ. Sarabyn) — тактический руководитель операции — провёл планёрку с личным составом. В частности, он раздал агентам самые последние фотографии «Маунт Кармел» и ответил на вопросы командиров подразделений. Кроме того, Сэрэбин сообщил, что в «Маунт Кармел» в данный момент находится Роберт Родригес — агент Бюро, внедрённый в секту под прикрытием. В то время, пока агенты ожидали команды к началу рейда, местные СМИ, воспользовавшись утечкой информации, готовились к освещению предстоящей операции. Около 7:00 сотрудники телевизионной станции KWTX получили задание, карты местности и отправились в район «Маунт Кармел». Федеральные агенты, ведущие скрытое наблюдение за резиденцией давидианцев, сообщили, что за час до начала операции по местным дорогам перемещались 5 автомобилей СМИ — это была необычно высокая транспортная активность.

Один из телеоператоров — Джим Пилер — заблудился, и, чтобы уточнить направление, в котором ему следовало двигаться, обратился к проезжавшему мимо почтальону — Дэвиду Джонсу (англ. David Jones). Пилер, одетый в жилет с логотипом его телекомпании, представился как оператор KWTX, и спросил у Джонса где находится Роденвилль — так местные жители называли резиденцию давидианцев ещё с тех времён, когда она принадлежала семейству Роден. Пилер не знал, что Джонс является одним из давидианцев. Джонс указал на «Маунт Кармел», находящуюся в зоне прямой видимости, и заявил, что читал про эту секту в газете, и что они (сектанты) кажутся ему странными. Пилер, полагая, что Джонс никак не связан с «Ветвью Давидовой», предупредил его, что скоро правоохранительные органы проведут здесь операцию. Он сообщил, что операция будет по типу рейда, и, возможно, с применением огнестрельного оружия. После этого Джонс сел в свой автомобиль и поспешил в «Маунт Кармел».

Встреча Родригеса с Корешем

Около 8:00 (незадолго до разговора Пилера с Джонсом) — Роберт Родригес, агент Бюро под прикрытием — приехал в «Маунт Кармел». Ему предстояло выяснить, как Кореш и давидианцы отреагировали на статью «Грешный мессия», которая была опубликована днём ранее. Кореш поприветствовал агента и пригласил его присоединиться к двум давидианцам, с которыми он (до прихода Родригеса) занимался «изучением Библии». По словам агента, он не заметил ничего необычного в поведении Кореша и давидианцев.

Тем временем в «Маунт Кармел» прибыл Дэвид Джонс, который незамедлительно рассказал о встрече с телеоператором своему отцу — Перри Джонсу. Перри Джонс под вымышленным предлогом отозвал Кореша, и передал ему информацию, полученную от сына.

Когда Кореш вернулся, то, по словам Родригеса, он был чрезвычайно взволнован. Хотя он и пытался возобновить чтение Библии, но был настолько возбуждён, что не мог говорить и с трудом удерживал книгу. Родригес взял у него Библию и спросил, что произошло. По словам агента, Кореш сказал что-то насчёт «Царства Господнего», и заявил: «…ни Бюро, ни Национальная гвардия меня не возьмут. Они уже раз взяли меня, но больше это у них не выйдет». Затем Кореш подошёл к окну и, глядя в него, произнёс: «Они идут, Роберт, время пришло». Затем он повернулся к Родригесу и повторил: «Они идут Роберт, они идут».

Родригес был шокирован: рейд может начаться, а он всё ещё находится в «Маунт Кармел». Агент сказал, что ему нужно уходить, поскольку у него назначена встреча, но Кореш на это ничего не ответил. В помещение вошёл ещё один давидианец и преградил Родригесу дорогу. Опасаясь, что он попал в ловушку, агент начал обдумывать вариант бегства через окно, попутно повторив своё заявление о предстоящей встрече. По словам Родригеса, Кореш подошёл, пожал (в несвойственной для него манере) ему руку и сказал: «Удачи, Роберт». После этого агент покинул резиденцию, сел в автомобиль и поехал к дому, из которого велось скрытое наблюдение за «Маунт Кармел».

Приготовления давидианцев

По словам некоторых бывших членов «Ветви Давидовой», приготовления всё же велись. Сразу же после ухода Родригеса, всех женщин секты собрали в помещении часовни, по их предположению — для проведения совместной молитвы. Приблизительно через час пришёл Кореш и велел собравшимся идти в свои комнаты. Дети и пожилые женщины пошли на второй этаж — им было велено лечь на пол, подальше от внешних стен. Большинство членов секты начало вооружаться: одни — пистолетами калибра 9 мм, другие — автоматическими и полуавтоматическими боевыми винтовками, остальные — и пистолетами, и винтовками. Зарядив оружие и обеспечив себя боеприпасами, давидианцы заняли оборонительные огневые позиции.

Первым делом Родригес сделал замечание агентам, ведущим наблюдения — в доме были открыты окна и в одном из них виднелся объектив камеры. Затем Родригес доложил своим руководителям, что давидианцам стало известно о предстоящем рейде на «Маунт Кармел». Чак Сарабин принял решение продолжить операцию, заявив, что они успеют осуществить план, если поторопятся. Сарабин прибыл на тактическое место сбора в 09:10. Через 15 минут бойцы спецподразделений загрузились в фургоны и двинулись к «Маунт Кармел». Сарабин сел в пикап, к которому был прицеплен первый фургон. Согласно сообщениям агентов, ведущих наблюдение за поместьем, нехарактерная активность со стороны давидианцев отсутствовала.

Неудачный отвлекающий манёвр

Согласно плану операции, три вертолёта Национальной Гвардии Техаса должны были барражировать над территорией «Маунт Кармел», отвлекая внимание давидианцев от действий наземных спецподразделений. Тем не менее, когда фургоны с агентами приблизились к подъездной дороге, ведущей к поместью, вертолётов ещё не было. Вертолёты появились над задним сектором «Маунт Кармел» почти одновременно с фургонами, которые подъехали к фасаду поместья. Таким образом, проведение отвлекающего манёвра было сорвано. Когда вертолёты находились на расстоянии около 350 м от резиденции, по ним был открыт огонь. После того, как пилоты провели оценку степени повреждения, вертолёты вернулись на командный пункт.

Перестрелка

Когда к «Маунт Кармел» приблизились фургоны с федеральными агентами, они не заметили ни одного давидианца. По мнению агентов, это был плохой знак. Транспорт, как и планировалось, остановился перед фасадом поместья. Первыми из фургонов вышли бойцы, которые должны были, используя огнетушители, отпугнуть давидианских собак. Один из агентов открыл ворота, а другой применил по собакам огнетушитель. Одновременно начали выходить агенты, находившиеся во втором фургоне. В этот момент на пороге входной двери появился Дэвид Кореш и прокричал: «Что происходит?» Сотрудники правоохранительных органов представились, сообщили, что у них имеется ордер на обыск, и прокричали: «Стоять! На землю!» Но Кореш заскочил в дом, захлопнул за собой дверь, и тут же, по словам представителей Бюро, давидианцы открыли огонь, стреляя через входную дверь. Затем они начали вести обстрел из почти всех окон, расположенных на фасадной части здания. Агенты отступили в поисках укрытия. Группа, состоящая из восьми агентов, приблизилась к зданию. Один из них обеспечивал прикрытие, семеро — полезли на крышу, где они должны были разделиться. Конвэй Леблё (англ. Conway LeBleu), Тодд Мак-Киган (англ. Todd McKeehan), Кенни Кинг (англ. Kenny King), и Дэвид Миллен (англ. David Millen) должны были проникнуть в спальню Кореша, находящуюся в западном крыле здания. Биллу Бафорду (англ. Bill Buford), Кейту Константино (англ. Keith Constantino) и Глену Джордану (англ. Glen Jordan) следовало через окно проникнуть в помещение (предположительно, в комнату хранения оружия), расположенное в восточном крыле.

Как только агенты достигли крыши, по ним тут же был открыт шквальный огонь. Специальному агенту Миллену удалось переместиться в восточный сектор крыши, и занять позицию возле «оружейной комнаты». Специальные агенты ЛеБлё и Маккиган были убиты. В специального агента Кинга пули попали шесть раз, прежде чем ему удалось скатиться с крыши, и упасть на территорию заднего двора. В результате полученных ранений Кинг не мог передвигаться самостоятельно, и неоднократно вызывал, посредством радиосвязи, подмогу. Попытки агентов оказать помощь раненному Кингу пресекались огнём давидианцев.

Тем временем, агент Джордан выбил окно «оружейной комнаты» и, совместно с Бафордом и Константино, проник внутрь. В помещении находился человек; между ним и агентами завязалась перестрелка. Пули, выпущенные из винтовки давидианца, пробивали стены и вылетали в месте, где, расположившись на крыше, занял позицию агент Миллен. Кроме того, по Миллену велась стрельба с первого этажа здания сквозь крышу. Миллен отступил и, воспользовавшись лестницей, спустился на землю.

Находясь в «оружейной», агент Бафорд был дважды ранен в бедро. Агент Константино обеспечивал огневое прикрытие Бафорду и Джордану, которые отступили назад к окну, выпрыгнули на крышу, и спустились на землю. Сразу после того, как агенты Бафорд и Джордан покинули помещение, стрельба в «оружейной» прекратилась. Пока Константино раздумывал — отступать ему или оставаться на занимаемой позиции — в «оружейную» вошёл давидианец и произвёл два-три выстрела в агента из боевой винтовки. Константино открыл ответный огонь и давидианец упал. Константино побежал к окну, но, выпрыгивая в него, ударился головой о раму — с него слетел шлем и он выронил оружие. Агент, в состоянии дезориентации, скатился с крыши и упал на землю, получив множественные переломы. Двое агентов перенесли Константино в безопасное место.

Во время перестрелки были убиты ещё два специальных агента — Стивен Д. Уиллис (англ. Steven D. Willis) и Роберт Дж. Уиллиамс (англ. Robert J. Williams), которые обеспечивали огневую поддержку агентов, действующих на крыше и в «оружейной». Кроме того, некоторые сотрудники Бюро получили огнестрельные ранения различной степени тяжести.

Определённые потери понесли и давидианцы. Позже экспертиза установит, что двое из них были убиты агентами Бюро во время перестрелки, а ещё двое застрелены с близкого расстояния: Перри Джонс был убит выстрелом в рот (вероятно совершив самоубийство), Питер Хипсман (англ. Peter Hipsman) был ранен, но через некоторое время застрелен одним из своих единоверцев, предположительно действовавшим из побуждений сострадания. Впрочем, экспертиза установила, что первичное ранение Хипсмана не было смертельным. Дэвид Кореш был дважды ранен — в запястье и в область таза.

Прекращение огня

Согласно записям Офиса шерифа, в 9:48 в «службу 911» поступил звонок от давидианца по имени Вэйн Мартин (англ. Wayne Martin). Звонок принял заместитель шерифа Лэрри Линч (англ. Larry Lynch), который начал вести переговоры о прекращении огня. Одновременно Линч попытался установить контакт с офицером, ответственным за взаимодействие между Офисом шерифа и Бюро, однако тот отключил рацию, поскольку планировал участвовать (в случае необходимости) в работах по обнаружению и обезвреживанию взрывных устройств. Тем не менее, Линчу удалось установить радиоконтакт с Чойнацки. Таким образом, представители Бюро вели переговоры с давидианцами через Линча. Последний предложил Мартину прекратить огонь в двустороннем порядке.

В 10:34 Мартин сообщил Линчу, что с ним хочет переговорить кто-то ещё из находящихся в «Маунт Кармел». В 10:35 Линчу (по второй линии) позвонил Кореш. Теперь Линч по одной линии разговаривал с Мартином, по другой — с Корешем, и одновременно поддерживал радиоконтакт с Чойнацки. Понимая, что такого рода переговоры являются неэффективными, заместитель тактического командира операции — Джеймс Кавано (англ. James Cavanaugh) — напрямую связался по телефону с давидианцами. На его звонок ответил Стив Шнайдер — первый помощник Дэвида Кореша. По словам Кавано, Шнайдер был настроен предельно враждебно, и потребовалось некоторое время, чтобы успокоить его. Затем Кавано выдвинул предложение о прекращении огня, на что Шнайдер отреагировал положительно. Несмотря на достигнутую договорённость, фактически стрельба прекратилась только через несколько минут, поскольку Шнайдеру нужно было обойти здание и дать соответствующую команду своим единоверцам. Кавано, в свою очередь, по радиосвязи дал командирам подразделений команду на прекращение огня, а те передали её своим бойцам.

Переговоры возобновили после того, как стрельба прекратилась. На этот раз обговаривалась тема отхода федералов и транспортировка убитых и раненых. Шнайдер настаивал на безоговорочном отступлении агентов. На это Кавано ответил, что они не уйдут, оставив своих убитых и раненых товарищей. Шнайдер продолжал настаивать на требовании немедленного отхода федералов. Самым острым вопросом переговоров стала транспортировка агента Кинга, который упал с крыши на территорию заднего двора здания. Поначалу Шнайдер был категорически против того, чтобы федералы вынесли раненого Кинга, но в конечном итоге Кавано переубедил давидианца.

После того, как согласие было достигнуто, федеральные агенты медленно, подняв руки вверх и избегая резких движений, отошли от здания, в котором засели давидианцы. Около 11:34 четверо агентов отправились на задний двор с целью выноса раненого Кинга. Достигнув территории заднего двора, они начали разыскивать своего товарища. Внезапно некий давидианец прицелился из винтовки в женщину-агента, входящую в состав четвёрки, и начал выкрикивать в её адрес оскорбления расистского характера. Сотрудница Бюро проигнорировала действия давидианца и продолжила поиски Кинга. Агента Кинга вскоре обнаружили, и, воспользовавшись лестницей в качестве носилок, доставили его в карету «скорой» для оказания медицинской помощи.

В 11:46 Кавано убедил Шнайдера, и оставшиеся раненые и убитые агенты были также вынесены за пределы «Маунт Кармел». Окончательно переговоры по отходу федералов завершились около 13:00. Кавано и Шнайдер достигли договорённости, которая заключалась в следующем: федералы не предпринимают попыток проникнуть на территорию «Маунт Кармел», а давидианцы, в свою очередь, не пытаются покинуть её.

Согласно версии, изложенной в документальном фильме Inside Waco канала 4/HBO, стрельба прекратилась после прибытия шерифа на место происшествия. В другом документальном фильме шериф утверждает, что агенты Бюро отступили только после того, как у них закончились боеприпасы. Огонь был прекращён около 11:30.

В результате перестрелки погибли 4 агента и 16 получили ранения. Сектанты потеряли 5 человек. Кроме того, около 17:00 агентами ATF был застрелен участник секты Майкл Шредер. По словам агентов, он пытался проникнуть в поместье и стрелял из пистолета. Однако его жена утверждала, что Шредер просто возвращался с работы и не принимал участия в утренней перестрелке.

Осада

Вскоре поместье было взято в осаду силами ФБР. Один из руководителей группы, Ричард Роджерс, ранее подвергался критике за действия во время инцидента в Руби Ридж, когда при попытке ареста бывшего спецназовца Рэнди Уивера, обвиненного в нарушении правил торговли оружием, агенты ФБР убили его жену и сына.

Сотрудники ФБР установили связь с находящимися в поместье сектантами. Первоначально было заявлено, что сектанты мирно покинут поместье, если обращение Дэвида Кореша будет транслировано по радио. Однако после трансляции Кореш заявил, что «Бог сказал ему оставаться и ждать». Кореш также говорил, что должен завершить работу над религиозными текстами. Затем была достигнута договорённость, что из поместья выйдут 19 детей в возрасте до 12 лет, после чего в поместье осталось 98 человек.

ФБР применило тактику агрессивного психологического воздействия на оставшихся сектантов. Несколько машин бронетехники разрушали постройки и автомобили вокруг поместья. Из репродукторов на высокой громкости транслировалась песня «These Boots Are Made for Walkin'» в исполнении Нэнси Синатры, а также аудио-запись кошачьего мяукания. В поместье была прекращена подача воды и электричества, и оставшиеся сектанты с детьми пили дождевую воду и питались армейскими пайками.

За время осады поместье покинули 11 человек, которые были сразу арестованы.

Штурм 19 апреля

На 51-й день начался штурм с применением танков, которые стали таранами пробивать стены и обстреливать поместье снарядами со слезоточивым газом. Впоследствии министр юстиции Джанет Рино объясняла начало штурма тем, что поступили сообщения о насилии над детьми со стороны сектантов. Штурмовавшие не вели стрельбы из огнестрельного оружия.

В поместье начался пожар, однако из горящего здания вышло только 9 человек. Оставшиеся, включая Кореша, погибли в огне.

Менее чем через месяц остатки построек были разрушены бульдозерами, в чём критики правительства усматривали попытку сокрытия обстоятельств гибели сектантов.

Жертвы

Убито 4 федеральных служащих. Погибло 82 члена секты, в том числе дети до 3 лет.

Критика

Впоследствии действия властей подвергались критике с выдвижением альтернативных версий происшедших событий.

Так, было известно, что Дэвид Кореш ежедневно покидал поместье, чтобы делать пробежку. По мнению критиков, в этом случае не представляло большого труда арестовать его без штурма поместья.

Другим обвинением в адрес ФБР было утверждение, что во время штурма агенты вели огонь. На видеозаписи штурма заметны вспышки. Критики утверждали, что это свидетельствует о применении огнестрельного оружия. В свою очередь представители ФБР говорили, что выстрелы не дают вспышек на видеозаписи, и данные блики — следствие отражения от поверхности бассейна.

Связанные события

19 апреля 1995 года Тимоти Маквей, член движения «ополчения», совершил теракт в Оклахома-Сити, в результате которого погибло 168 и было ранено около 800 человек. Свои действия он объяснил местью федеральному правительству за события в Руби-Ридж и «Маунт Кармел».

9 октября 1995 года в штате Аризона сошёл с рельсов поезд. Погиб один человек, 78 были ранены (из них 12 человек получили тяжёлые травмы). На месте крушения были найдены сообщения с критикой в адрес ФБР и Бюро по контролю за алкоголем, табачными изделиями и огнестрельным оружием за осаду поместья.

В 1999 году под влиянием нарастающей критики и действий групп, выступающих в защиту секты, общественное мнение стало склоняться к тому, что виновниками гибели давидианцев являются федеральные правоохранительные органы. Так, опрос, проведённый в августе 1999 года журналом Time, показал, что 61 % опрошенных считают, что пожар произошёл по вине федеральных агентов, штурмовавших поместье. В сентябре того же года Генеральный прокурор решил провести расследование, которым руководил бывший сенатор Джон Дэнфорд. В частности, Дэнфорд должен был установить, по чьей вине начался пожар в «Маунт Кармел».

Расследование шло около года. За это время были опрошено 1001 свидетель, рассмотрено более 2,3 млн страниц документов, исследованы тысячи фунтов вещественных доказательств. 8 ноября 2000 года Дэнфорт представил заключительный доклад. В нём утверждалось, что огонь возник и распространился не по вине федеральных агентов. В ходе расследования также было опровергнуты обвинения в адрес федеральных агентов в том, что они, якобы, вели обстрел поместья во время штурма 19 апреля. Кроме того, Дэнфорт пришёл к выводу, что действия военных США и национальных гвардейцев штата Техас, помогавших ФБР во время осады и штурма, совершались в рамках действующего законодательства. В то же время, в докладе отмечались ошибки, допущенные сотрудниками федеральных правоохранительных органов как до начала осады, так и во время штурма.

Итоги расследования вызвали критику, в частности со стороны адвокатов выживших членов «Ветви Давидовой» и родственников погибших.

Документальные фильмы

Событиям в Уэйко посвящено несколько документальных фильмов.

• Первый из них, In the Line of Duty: Ambush at Waco, был снят для телевидения и выражал точку зрения официальных властей.
• Фильм «Уэйко: большая ложь» (англ. Waco: The Big Lie), продюсером которого была адвокат Линда Томпсон, содержал различные спорные обвинения в адрес властей. Фильм «День 51-й: настоящая история Уэйко» (англ. Day 51: The True Story of Waco) снят Роном Коулом. Однако политические взгляды и репутация создателей этих фильмов послужили причиной того, что ведущие СМИ обошли их вниманием.
• Ситуация изменилась, когда профессиональные кинематографисты Дэн Гиффорд и Эми Соммер выпустили фильм «Уэйко: правила боя», который был номинирован на «Оскар» в 1997 году. Создатели утверждали, что во время штурма ФБР могло использовать зажигательные устройства, которые вызвали пожар в «Маунт Кармел».
• В 2012 году канал National Geographic Channel выпустил фильм из цикла «Секунды до катастрофы» Waco Cult, где утверждалось, что пожар устроили сами сектанты, но при этом не снималась ответственность с ФБР в плане ведения переговоров с Корешом.

Дополнительная информация

• Мать Дэвида Кореша была убита в 2009 году. Труп 64-летней Бонни Кларк Холдемен (англ. Bonnie Clark Haldeman) обнаружили в доме её сестры, проживающей в г. Чендлер, штат Техас. Причина смерти — многочисленные ножевые ранения. Обвинения в убийстве выдвинуты против сестры покойной — Беверли Кларк (англ. Beverly Clark).

В массовой культуре

• В компьютерной игре «Postal 2» осада поместья обыгрывается в последнем эпизоде как миссия главного героя по доставке Дяде Дэйву подарка на день рождения.
• У группы Machine Head есть песня «Davidian», посвященная осаде.
• Британская рок-группа The Indelicates записала альбом-оперу «David Koresh Superstar», целиком основанный на истории Кореша и давидианцев.
• У группы Cavalera Conspiracy есть песня «Burn Waco», также посвященная тем событиям.
• Группа Sepultura посвятила этому песню «Amen».
• У шведской группы Count Raven есть песня «Madman from Waco». В тексте песни содержатся указания на правительственный заговор.
• В серии 308 мультсериала «Южный парк» есть отсылки к осаде «Маунт Кармел».
• В компьютерной игре «SWAT 4» в миссии «Children of Taronne Tenement» прослеживается влияние реальных событий.
• В романе «Паладины и сарацины» Кирилла Еськова этот эпизод существенно влияет на ход событий.
• Пятая серия сериала «Кукольный дом» повествует об альтернативном развитии событий
• в 24 серии 8 сезона телесериала «Кости» Кристофер Пеллант использует для совершения убийств агентов ФБР, принимавших участие в штурме поместья, дочь одного из погибших агентов
• События 5-го эпизода 4-го сезона сериала «Секретные материалы» — «Поле, на котором я умер», — описывают штурм силами ФБР и полиции некоего поместья, где засели члены радикальной религиозной секты, отсылая зрителя, таким образом, к осаде в Уэйко.
• По мотивам инцидента снят фильм Красный штат.
• Сериал "Мыслить как преступник" 4 сезон, эпизод 3 "Minimal Loss" по мотивам событий.

Библиография

• Anthony, D. and T. Robbins (1997). «Religious totalism, exemplary dualism and the Waco tragedy.» In Robbins and Palmer 1997, 261—284.
• Christopher Whitcomb. Cold Zero: Inside the FBI Hostage Rescue Team. ISBN 0-552-14788-5. (Also covers Ruby Ridge.)
• Docherty, Jayne Seminare. Learning Lessons From Waco: When the Parties Bring Their Gods to the Negotiation Table (Syracuse, New York: Syracuse University Press, 2001). ISBN 0-8156-2751-3
• Heymann, Philip B. (U.S. Department of Justice). Lessons of Waco: Proposed Changes in Federal Law Enforcement (Washington: USDOJ, 1993). ISBN 0-16-042977-3
• Kerstetter, Todd. «'That’s Just the American Way': The Branch Davidian Tragedy and Western Religious History», Western Historical Quarterly, Vol. 35, No. 4, Winter 2004.
• Kopel, David B. and Paul H. Blackman. No More Wacos: What’s Wrong With Federal Law Enforcement and How to Fix It (Amherst, New York: Prometheus Books, 1997). ISBN 1-57392-125-4
• Lewis, James R. (ed.). From the Ashes: Making Sense of Waco (Lanham, Maryland: Rowman & Littlefield, 1994). ISBN 0-8476-7915-2 (cloth) ISBN 0-8476-7914-4 (paper)
• Linedecker, Clifford L. Massacre at Waco, Texas: The Shocking Story of Cult Leader David Koresh and the Branch Davidians (New York: St. Martin’s Paperbacks, 1993). ISBN 0-312-95226-0
• Lynch, Timothy. No Confidence: An Unofficial Account of the Waco Incident (Washington: Cato Institute, 2001).
• Moore, Carol. The Davidian Massacre: Disturbing Questions Abut Waco Which Must Be Answered." (Virginia: Gun Owners Foundation, 1995). ISBN 1-880692-22-8
• Newport, Kenneth G. C. «The Branch Davidians of Waco: The History and Beliefs of an Apocalyptic Sect» (Oxford University Press, 2006). ISBN 0-19-924574-6
• Reavis, Dick J. The Ashes of Waco: An Investigation (New York: Simon and Schuster, 1995). ISBN 0-684-81132-4
• Tabor, James D. and Eugene V. Gallagher. Why Waco?: Cults and the Battle for Religious Freedom in America (Berkeley: University of California Press, 1995). ISBN 0-520-20186-8
• Thibodeau, David and Leon Whiteson. A Place Called Waco: A Survivor’s Story (New York: PublicAffairs, 1999). ISBN 1-891620-42-8
• Wright, Stuart A. (ed.). Armageddon in Waco: Critical Perspectives on the Branch Davidian Conflict (Chicago: University of Chicago Press, 1995).

Официальные документы

• United States v. Branch, W.D. Texas Criminal Case No. 6:93cr46, trial transcript 1/10/94 — 2/26/94; 91 °F.3d 699 (5th Cir. 1996)
• United States v. Castillo, 179 °F.3d 321 (1999); Castillo v. United States, 120 S.Ct. 2090 (2000); on remand, 220 °F.3d 648 (5th Cir. 2000)
• Andrade v. United States, W.D. Texas Civil Action No. W-96-CA-139, trial transcript 6/19/2000 — 7/14/2000; 116 °F.Supp.2d 778 (W.D. Tex. 2000)
• Andrade v. Chojnacki, 338 °F.3d 448 (5th Cir. 2003)
• United States Department of Justice. Recommendations of Experts for Improvements in Federal Law Enforcement After Waco (Washington: USDOJ, 1993). ISBN 0-16-042974-9

• Ammerman, Nancy T. (1993). «Report to the Justice and Treasury Departments regarding law enforcement interaction with the Branch Davidians in Waco, Texas.» Submitted September 3, 1993. Recommendations of Experts for Improvements in Federal Law Enforcement After Waco. Washington, DC: U.S. Department of Justice and U.S. Department of the Treasury. [hirr.hartsem.edu/bookshelf/ammerman_article1.html Online]
• Stone, Alan A. (1993). «Report and Recommendations Concerning the Handling of Incidents Such As the Branch Davidian Standoff in Waco Texas.» Submitted November 10, 1993. Recommendations of Experts for Improvements in Federal Law Enforcement After Waco. Washington, DC: U.S. Department of Justice and U.S. [www.pbs.org/wgbh/pages/frontline/waco/stonerpt.html Online].

• Final Report to the Deputy Attorney General concerning the 1993 confrontation at the Mt. Carmel Complex, Waco, Texas, John C. Danforth, Special Council (November 8, 2000)
• Committee on the Judiciary (in conjunction with the Committee on Government Reform and Oversight, House of Representatives, 104th Congress, Second Session. Materials Relating to the Investigation Into the Activities of Federal Law Enforcement Agencies Toward the Branch Davidians (Washington: USGPO, 1997). ISBN 0-16-055211-7 Online.
• Texas Department of Public Safety, Texas Rangers Branch Davidian Evidence Reports

• Sept 1999 www.txdps.state.tx.us/director_staff/public_information/branch_davidian/index.htm
• Jan 2000 Part 1 www.txdps.state.tx.us/director_staff/public_information/Branch_Davidian_2/BD%20part1.pdf
• Jan 2000 Part 2 www.txdps.state.tx.us/director_staff/public_information/Branch_Davidian_2/BD%20part2.pdf
• Jan 2000 Part 3 www.txdps.state.tx.us/director_staff/public_information/Branch_Davidian_2/BD%20part3.pdf
• Jan 2000 Part 4 www.txdps.state.tx.us/director_staff/public_information/Branch_Davidian_2/BD%20part4.pdf

Ссылки

• [archive.is/20121216101132/www.rickross.com/groups/waco.html Подборка материалов на The Rick A. Ross Institute] сайт института Рика Росса  (англ.)

Отрывок, характеризующий Осада «Маунт Кармел»

– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.