Осада Акры (1799)

Осада Акры
Основной конфликт: Поход в Египет и Сирию Война Второй коалиции
Вид на Старый Акко с высоты птичьего полёта (2005)
Дата	19 марта — 21 мая 1799 года (29 вантоза — 2 прериаля VII года)
Место	Акра (совр. Акко, Израиль)
Итог	Победа Османской империи
Противники
Французская республика Османская империя Великобритания
Командующие
Наполеон Бонапарт Ахмед Аль-Джаззар Уильям Сидней Смит
Силы сторон
9 000—13 000 42 орудия (в начале осады) 48 орудий (в конце осады) 5 000 (в начале осады) Более 250 орудий HMS Theseus HMS Tigre и другие корабли
Потери
500—2 300 убитыми (включая 3 генералов) 2 500 ранеными и заболевшими Около 14 орудий 2 300—10 000 убитыми, ранеными и пленными

Осада Акры (фр. Siège de Saint-Jean-d'Acre, тур. Akka Kuşatması) — кульминационный эпизод похода в Египет и Сирию войск Французской республики под командованием Наполеона Бонапарта.

Предыстория

Наполеон полагал, что появление французских войск побудит Сирию к восстанию против Османской империи. Портовый город Акра занимал важное стратегическое значение на пути из Египта в Сирию. После захвата Эль-Ариша и Яффы Бонапарт направился к Акре.

Акра (Сен-Жан-д’Акр) в тот момент являлась столицей полунезависимого политического образования — северо-запада Палестины и большей части Сирии, правителем которого был Ахмед Аль-Джаззар (Джаззар Ахмед Паша). Непосредственно обороной города руководил Хаим Фархи, еврейский советник Джаззара и его правая рука.

Ранее, когда Яффа была взята приступом и предана на грабеж, офицерам удалось спасти часть населения и сдавшийся гарнизон, а это составляло около четырёх тысяч албанцев и арнаутов. Не имея возможности отправить пленных ни во Францию, ни в Египет, Наполеон после 3 дней раздумий отдал приказ о расстреле военнопленных. Этот факт был хорошо известен жителям Акры и гарнизону (многие из которых так же были албанцами), о сдаче города никто не думал.

Французская армия внесла с собою в Сирию болезнь моровой язвы; она развилась во время осады Яффы и с каждым днем всё более усиливалась.

Ход осады

Силы сторон

19 марта в 8 часов утра французы подошли к Акре. Руководить осадой был назначен генерал Каффарелли, начальник инженерных войск французской армии в Египте. Армия стала лагерем на склоне Турона (теперь это холм Наполеона), перед холмом лежал город, а по бокам окружало море. Все горные дороги были преграждены рвами и засеками. Были сформированы четыре отряда по 500 человек для наблюдения за берегами реки Иордан, удалённой от города на 70 км.

Шейх Дахэр первым поспешил явиться в лагерь и предложить свои услуги Наполеону, за что был пожалован Наполеоном губернаторством провинции Сафад и обещанием вернуть наследство отца. Потом этот шейх примирил бедуинов с французской армией; поставлял информацию из Дамаска; снабжал лагерь всем, что производила страна. Несколько дней спустя явились 900 метуали (алавитов) ― мужчин, женщин, стариков, детей; из них только 260 были вооружены, 130 имели коней. Главнокомандующий трём вождям возвратил владения их предков. В прежнее время численность этих метуали достигала 10000, Джеззар погубил почти всех. Монахи ордена святой земли (вероятно францисканцы) привели население Назарета, мужчин и женщин в числе нескольких тысяч; христианское население Шафа-Арма, Сафада и др. массами являлось в лагерь.

Защитников Акры поддерживала английская флотилия под командованием Сиднея Смита. Смит усилил оборону крепости дополнительными пушками и канонирами, а так же выделил отряд морской пехоты.

Генерал Каффарелли предложил атаковать восточный фас Акры так как: 1) имеется более лёгкий доступ к стене, 2) над ней господствует гора Мечети, 3) другой, северный фас, под обстрелом орудий паши. Проделать брешь в кладке древнего сооружения было трудной задачей, однако Каффарелли решился на это обладая лишь 12-фунтовыми пушками.

Осада Акры продолжалась 62 дня и делится на два периода: первый с 19 марта по 25 апреля (36 дней); второй ― с 25 апреля по 21 мая (26 дней).

Первый период осады

21 марта офицеры инженерных войск заложили траншею на расстоянии 300 метров от стены, траншею прикрывал акведук. За 3 дня подобрались на расстояние 10 м, а затем развернули траншею параллельно стене, что защитило все маневры осаждающих. Артиллерия соорудила восемь батарей ― две против островка с маяком; три ― против трех башен восточной стены; шестая батарея против большой угловой башни; седьмая и восьмая батареи с самой мощной артиллерией должны были проделать брешь в восточном фасе у большой башни.

22 марта два английских линейных корабля Тигр и Тесей встали на рейд у Акры. Так же прибыли шесть небольших тартанов, захваченных англичанами у дамиеттской флотилии, что пыталась доставить осадные орудия французам. Захваченная артиллерия была отдана в управление бывшему однокласснику Наполеона, роялисту Антуану де Фелиппо. Фелиппо так же руководил артиллерией и фортификационными работами в городе. Благодаря его усилиям будет остановлен самый удачный штурм Акры.

23 марта был открыт огонь по городским укреплениям Акры; через 48 часов орудия маяка замолчали, так же как и тяжелые орудия, стоявшие на валах с той стороны, откуда предполагалось идти на штурм.

24 марта начали действовать батареи, предназначенные для пробития бреши; в первые 48 часов они не произвели видимого действия на древнюю каменную кладку, только в 4 часа пополудни обрушился весь восточный фас большой башни. На рекогносцировку бреши было выслано 50 человек, но они не смогли продвинуться дальше контрэскарпа. Это злосчастное сооружение парализовало все усилия осаждающих в течение четырех дней.

Джеззар был уверен, что разрушение стены критическое. Он погрузил на суда сокровища и жен, и оставался на борту всю ночь. Жители каждую минуту ожидали штурма, солдаты оставались на стене всю ночь.

26 марта Смит послал 400 человек для захвата Хайфы с целью получить сносную стоянку для кораблей. Ламбер, командовавший наблюдательным отрядом в этой крепости, встретил их картечью и окружил отрядом в 60 драгун, полностью рассеяв десант. Победителям достались баркас и 32-фунтовая каронада.

Вечером Джеззар вернулся в Акру и предпринял вылазку, которая не удалась.

28 марта была отрыта минная галерея и взорван контрэскарп. Капитан штаба Майи был направлен к башне с саперами и 25 гренадерами для устройства ложемента (неглубоких окопов). Майор Ложье с 800 солдатами ждал сигнала за акведуком, готовый занять ложемент. Дивизия Бона предназначалась для поддержки Ложье и овладения крепостью. Но когда Майи достиг контрэскарпа, он оказался неразрушенным. Ринувшись к башне, он взобрался на первый этаж с 40 солдатами и дал сигнал Ложье. Ложье с первым взводом бросился в ров и побежал к бреши, но был убит. Второй взвод замешкался у края контрэскарпа в поисках менее глубокого места, и был осыпан огнём со стен. Солдаты продолжали действовать рассыпным строем. Между тем Майи с 10 оставшимися солдатами вскарабкался на платформу и сорвал оттоманский флаг. Однако все они погибли, пытаясь удержать позицию.

Паша, увидев сорванное оттоманское знамя, снова погрузился на суда. Весь гарнизон и жители покидали город, бросались в барки или укрывались в мечетях. Все казалось потерянным, когда пять мамлюков, охранявших дворец от разграбления, заметили, что на платформе башни находятся только два француза. Предприняв контратаку, они нашли лишь одного сапера. После поднятия оттоманского флага отряд в 500 магрибинцев и арнаутов вернулся в город.

Штурм Акры провалился, дивизия Бона даже не была выведена из траншей. Этот день обошелся французской армии в 27 человек убитыми и 87 ранеными (в том числе половина из 40 человек, составлявших отряд Майи).

1 апреля в порту Хайфы стал на якорь турецкий фрегат, так как Ламбер вывесил знамя Оттоманской империи. Команда была арестована, французам досталась ещё одна каронада, 24-фунтовая. Это и захваченное ранее 32-фунтовое орудия пригодились при осаде; их включили в батарею, предназначенную для пробития бреши.

В тот же день генерал Каффарелли не замедлил воспользоваться захваченной артиллерией, огонь которых пробил большую брешь. Осажденные же заполнили брешь бомбами, снарядами, гранатами, бочками с гудроном, фашинами, кусками дерева, покрытыми серой, железными шипами. Французы выслали 25 человек для подготовки ложемента. Они вырыли окоп и двинулись к заминированной бреши — 5 из них сгорели, остальные поспешно вернулись в контрэскарп.

7 апреля Фелиппо организовал вылазку, чтобы обнаружить минную шахту. На рассвете три колонны по 1500 человек пошли в атаку. Одна английская колонна подошла на 30 м к мине. Но батальон охранения обошел их справа и слева, со штыками наперевес истребил, покалечил и взял в плен почти всех солдат колонны. Резервы траншеи отбросили остальные колонны к крепости, несколько небольших колонн были отрезаны и взяты в плен. Эта вылазка обошлась осажденным в 800 человек, среди которых 60 англичан. И это притом, что французская армия тогда не могла прийти на помощь солдатам, находившимся в траншее.

Сражение у горы Табор.

См. также: Сражение у горы Табор

В это время дамасский паша Абдалла собрал 30 000 человек. Другая армия формировалась на Родосе. По плану армия паши Дамаска должна была перейти Иордан только после высадки родосской армии у Акры. Однако, опасаясь скорого падения Акры, Джаззар-паша приказал Абдалле перерезать коммуникации французов с Египтом не дожидаясь родосской армии.

12 апреля Абдалла переправил армию через Иордан и стать лагерем на Ездрилонской равнине. Генерал Клебер с 2500 человек решил отрезать Абдаллу от Дамаска. Понимая авантюрность плана Клебера, Наполеон срочно выдвинулся с дивизией пехоты, всей конницей и резервной батареей на помощь.

16 апреля Наполеон застал войско Клебера полностью окружённым на горе Табор. Скрытые высокой травой, французы незаметно подошли и атаковали дамасскую армию. Клебер, несмотря на положение, поддержал наступление. Атакованная со всех сторон армия Абдаллы бежала.

Контр-адмирал Перре.

Контр-адмирал Перре командовал французской Нильской флотилией, которая не участвовала в Абукирском сражении и уцелела. В состав флотилии входило 3 фрегата («Жюнон», «Альсест» и «Куражёз») и 2 брига. Когда Наполеон достиг Сирии, Перре вышел из Александрии, которая уже не была под блокадой.

15 апреля встав на рейд Яффы, он получил приказ появиться у Акры в противовес английским судам. В бухте Тантуры (у развалин Дора), в 14 километрах от Акры и английской эскадры, Перре высадил шесть орудий тяжелого калибра. Сам же стал крейсировать между Родосом и Акрой. Результатом стал захват конвоя родосской армии: два судна, 400 человек, шесть полевых орудий и 150 тыс. франков. В последующем крейсерстве Перре рассеял суда с набуллусцами, пытавшиеся высадиться в Акре. Сидней Смит пытался преследовать его, но фрегаты Перре были быстрее.

Несмотря на превосходство английского флота в водах Акры, Перре в течение месяца блокировал город с моря. В противоположность этому, Сидней не блокировал морского сообщения между осаждающими и Дамиеттой.

Второй период осады.

Осадный парк теперь усилился мортирами, двумя 24-фунтовымм и двумя 18-фунтовыми орудиями. Но и англичане восстановили морские коммуникации с городом. Акра стала даже сильнее, чем в начале осады.

25 апреля взорвали мину под большой башней, половина башни рухнула, утянув с собой триста солдат и четыре орудия. 24-фунтовые орудия довершили разрушение башни. Вход в крепость был открыт, но за башней французов остановил ретраншемент (ограда). В ложементе поставили батареи для обстрела этого ретраншемента. Другая батарея начала разрушение второй башни того же фаса. Артиллерия города была подавлена.

Защитники Акры часто делали вылазки, уничтожали фашины и туры батарей. Борьба в траншеях была жестокая, французским солдатам даже пришлось наточить все грани штыков, чтобы турки не могли вырывать ружья из рук. Хоть оттоманы и несли большие потери, но неустрашимость их не слабела. В этих вылазках Акра потеряла свыше 9000 человек, в том числе две трети пленными. Родосская армия задерживалась. К концу апреля Джеззар уже планировал покинуть город.

Полковник Фелиппо предложил необычную контратаку — продвигаться к противнику, строя укрепления. В последнюю неделю апреля защитники Акры соорудили перед морскими воротами и дворцом Джеззара два больших редана, где установили 24-фунтовые орудия. От реданов потянулись траншеи, угрожая флангам. В ответ французы создали батареи для подавления артиллерии реданов, и так же повели траншеи против линий турок. Три раза траншеи захватывались, но удержать их было невозможно — траншеи прекрасно простреливались. Через 15 дней окопной войны осаждённые получили помощь с Родоса. Антуан де Фелиппо не жалел усилий на устройство укреплений, однако получил солнечный удар и умер 1 мая. Его место занял полковник Дуглас.

4 мая траншея напротив второй башни была готова к штурму, мину подвели под контрэскарп. Но за ночь сапёры Акры прокопали двойную сапу, обезвредили мину и уничтожили минеров.

7 мая на горизонте показались 30-40 судов родосской армии, долгожданной для осаждённых. Наполеон срочно приказал генералу Ланну идти на приступ. Генерал Ланн построил три колонны: первая (генерал Рамбо) напротив бреши со стороны куртины; вторая (генерал Ласкаль) напротив большой башни; третья (сам генерал Ланн) в резерве. Генерал Рамбо форсирует брешь, проникает в город, захватывает два орудия и две мортиры. Рамбо убит во время штурма.

8 мая ещё до рассвета подкрепление высадилось в Акре. Французам пришлось покинуть занятую часть города. На рассвете части родосской армии сделали вылазку с двух плацдармов — у морских ворот и дворца паши. Они овладели ложементом башни, половиной траншей и батарей; но вскоре отряд был окружён. 3 тыс. родоссцев сложили оружие, ещё 3 тыс. осталось лежать убитыми или ранеными, и только 2 тыс. вернулись в крепость.

Вдохновлённые успехом, французы вновь завладели той частью города, которую захватывал Рамбо, и забаррикадировались там. Несколько дней шли бои за каждый дом, французы несли большие потери.

Снятие осады

13 мая Наполеон получил новые данные о положении дел республики: поход в Нижнюю Италию грозил гибельными последствиями для Франции. Директория, не пользовавшаяся уважением нации, могла быть низвергнута.

Снятие осады замаскировали под усилением огня: вся артиллерия непрерывно стреляла в течение шести дней, сравняла с землей все укрепления мечети и дворца Джеззара, а также внутренний ретраншемент. Тем временем раненые, пленные и обоз переправили в Яффу, госпитали эвакуировали в Каир.

20 мая французская армия вновь пошла берегом моря, но уже в сторону Египта, генерал Клебер командовал арьергардом. Много пушек и каронад были испорчены и брошены в море. Осажденные обнаружили снятие осады только 21 мая.

Последствия

Осада Акры продолжалась 62 дня. К началу осады Наполеон располагал 13000 человек. За время осады французская армия потеряла 500 человек убитыми, в том числе ряд выдающихся офицеров: дивизионного генерала Бона, бригадного генерала Рамбо, капитана Круазье (адъютант Наполеона), полковников Буайе (18-й линейный полк) и Вену (25-й). Наибольшей потерей для Франции была смерть генерала Каффарелли дю Фальга. Ранено было 2500 человек, 800 из них вернулись в строй, 700 умерло в госпиталях.

Подкреплений в осаждённую Акру прибыло в общей сложности 15000 человек, на момент снятия осады осталось 5000. Получается, что потери турок составляют 10000 убитыми, ранеными и пленными.

Несмотря на то, что Наполеону пришлось оставить Сирию, он достиг одного немаловажного результата — с таким трудом собранные турецкие армии были разбиты либо сильно потрёпаны, и Египту больше не могли угрожать.

Память об осаде

В современном Акко холм к юго-востоку от стены Старого города, на котором располагался лагерь французов, до сих пор носит название «Холм Наполеона» (גבעת נפוליון). Также в городе есть улица Наполеона Бонапарта (רחוב נפוליון בונפרטה). Для арабского населения Акко события 200-летней давности служат поводом для гордости за своих предков, давших отпор великому завоевателю. В этой среде распространена легенда о том, что Наполеон при снятии осады приказал произвести пушечный выстрел собственной шляпой в сторону города, «чтобы по крайней мере часть его побывала в Акре».

• Phelipoux.jpg

  Фрагмент внутренней оборонительной линии, возведённой Фархи и Фелиппо в черте города

• Farkhi.jpg

  Пушка, установленная на городской стене Акко возле памятного знака в честь Хаима Фархи — «правой руки» Джаззара-паши

• PikiWiki Israel 4359 napoleons soldiers cemetery acre.jpg

  Кладбище французских солдат в Акко. Здесь похоронен генерал Каффарелли

• Peselnap1.jpg

  Монумент Наполеону на холме его имени

Наполеон об осаде Акры

Если бы Акр был взят, французская армия кинулась бы на Дамаск и Алеппо и в одно мгновенье была бы на Евфрате… Шестьсот тысяч человек (христиан) присоединились бы к нам, и как знать, что бы из этого вышло? Я дошел бы до Константинополя, до Индии; я изменил бы лицо мира!

Да, если бы я овладел Сен-Жан д’Акром, я надел бы тюрбан; я одел бы свою армию в широкие шаровары и сделал бы из неё священный отряд… Я завершил бы войну с турками при посредстве арабов, греков и армян. Вместо побед в Моравии я мог бы сделаться императором Востока и вернулся бы в Париж через Константинополь.

Ссылки

• [militera.lib.ru/science/bonapart/-10.html Наполеон Бонапарт. Кампании в Египте и Сирии (1798—1799 гг.). Глава X]

Отрывок, характеризующий Осада Акры (1799)

– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.