Осада Ата

Осада Ата
Основной конфликт: Война Аугсбургской лиги
Схема Ата
Дата	15 мая — 5 июня 1697 года
Место	Ат, Испанские Нидерланды
Итог	Взятие французами города.
Противники
Гарнизон города Королевство Франция
Командующие
Граф фон Кекс Себастьен Вобан маршал Катина маршал Вильруа
Силы сторон
4 100 человек гарнизона при 32 орудиях 40 000 человек при 94 орудиях
Потери
около 1 100 человек убитыми и ранеными; 32 орудия 200 человек убитыми и ранеными

Осада Ата — осада фламандского города Ат французскими войсками в период 15 мая — 5 июня 1697 года в ходе войны Аугсбургской лиги.

История

В 1667 году при Людовике XIV Ат был впервые занят французами в ходе Деволюционной войны и перестроен Вобаном по его системе, но по Нимвегенскому миру город перешел обратно к испанцам.

В 1697 году Ат был осажден и снова взят французами, причём Вобан, руководивший осадой, имел случай испытать на крепости, им самим построенной, предложенную им же постепенную атаку, уже примененную перед тем под Маастрихтом в 1673 году; здесь также получили применение известные рикошетные батареи, введение которых обеспечивало в то время перевес атаки над обороной.

Осада Ата 1697 года началась 15 мая с окружения крепости 11-и тысячным отрядом кавалерии под командованием капитана Роза; 16 мая подошла 40-тысячная осадная армия маршала Катина, для прикрытия осады; в Остише находился обсервационный корпус маршала Вильруа. К этому времени крепость была в значительно запущенном испанцами виде; восстановить успели, и то лишь частью, только контрэскарпы и гласис, да кое-где установить палисады. Ведение подступов против Бургундского бастиона вследствие наводнения реки Дендера было чрезвычайно затруднено. Но на остальном протяжении осадные работы были вполне возможны. Защитников, под командованием графа фон Кекс, было всего 4100 человек. Вооружение крепости было плачевное: при сдаче по факту оказалось годных только 31 пушка и 1 мортира. Против них, при 40 000 человек, введено было в дело осаждающими 34 24-х фунтовые пушки, по 6 12-и фунтовых и 8-и фунтовых и 48 мортир — всего 94 орудия.

Уже 22 мая, в 8 часов дождливого, темного вечера, Вобаном была заложена 1-я параллель на расстоянии 575 метров от крепостных верков. Параллель была 3200 метров длины, но её закладка все же была выполнена без потерь для атакующих. Вторую параллель, в 300 метрах от крепости удалось заложить в следующую же ночь, а также соединить её с тылом подступами, по капиталям Намюрского и Лимбургского бастионов и равелина между ними. На 3-ю ночь была закончена вторая параллель и начаты сапы к исходящим углам атакованных верков. Считая первую параллель прикрывающим средством против первоначальных вылазок, Вобан только на четвертую ночь решил заложить пять рикошетных батарей во второй параллели, на продолжении фасов атакованных построек, для стрельбы уменьшенными зарядами. Это было смелым новшеством, но быстро полученный хороший результат обстрела показал, что обороняющиеся не в состоянии были противодействовать подобному огню. Небольшое число отвечавших с крепости орудий вынуждено было переменить места после нескольких выстрелов из рикошетных батарей. На шестую ночь сапы были уже доведены на расстояние 50 метров от исходящих углов плацдармов и появилась возможность построить напротив Лимбургского бастиона ещё одну рикошетную батарею и 2 мортирных по сторонам от неё, каждая по 12 орудий. Последние две батареи имели целью разрушить главный шлюз, которым вода Дендера держалась на высоте 10 футов выше ординара и обеспечивала наводнение. На восьмую ночь все три исходящих угла прикрытого пути были атакованы, и осаждающий, произведя венчание гласиса. При атаке Вобан получил контузию в левое плечо, которая однако не приостановила его деятельности. Осаждающие уже на следующую, девятую, ночь приступили к постройке брешь-батарей. Осаждённые взорвали мину под шпицем равелина, не причинившую никакого вреда осаждающим.

31 мая шлюз на Дендере был разрушен огнём мортирных батарей, и река спустилась до нормального уровня за 5 часов. На десятую ночь от начала осады, 1 июня, в равелине была пробита брешь, немедленно занятая атакующими. Защитники равелина, будучи отрезанными от крепости, потому что мост, служащий им для сообщения, был разбит огнём осаждавших, 3 июня сдали равелин, вместе с редутом, французам. В последующие 2 ночи, одиннадцатую и двенадцатую, пристроены были ещё две брешь-батареи напротив фасов бастионов и установлена 21 мортира для обстрела внутренности крепости.

В полдень 3 июня от огня брешь-батарей стена Намюрского бастиона обрушилась на протяжении 30 метров, а к 5 июня огнём этих же батарей были сделаны 3 бреши с удобовосходимыми обвалами, на которые можно было взойти фронтом по 20-30 человек. К этому же времени была закончена плотина через ров перед Намюрским бастионом, и атакующий готовился уже к решительному штурму, когда гарнизон крепости на 14-й день осады (в ночь с 4 на 5 июня) сдался на капитуляцию.

Потери у атакующих были всего в 200 человек убитых и раненых, при сдаче были взяты 31 пушка и 1 мортира. Гарнизон в 3000 человек получил свободный выход.

Такому успеху осады французы были обязаны исключительно Вобану, который, зная хорошо крепость, искусным ведением подступов и применением рикошетного огня, сумел парализовать силу крепости и энергию гарнизона. Осада эта обыкновенно считается образцом крепостной войны. Сам Вобан написал в своих воспоминаниях:

«Я не думаю, чтоб нашлась ещё одна подобная правильная осада, которая так быстро и с таким малым трудом передала бы в руки осаждающего столь превосходную крепость, как взятая нами»

По Рисвикскому миру 1697 года Ат был возвращен Испании.

Литература

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Энциклопедия военных и морских наук / Составлена под главной редакцией генерал-лейтенанта Г. А. Леера, заслуженного профессора Николаевской академии Генерального штаба. — СПб.: типография В. Безобразова и К°. — Т. 1.
• Военный энциклопедический лексикон (в 14 томах). Второе исправленное издание под общим руководством М. И. Богдановича. СПб, 1852—1858. Том 1.

Отрывок, характеризующий Осада Ата

– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.