Осада Белграда (1456)
| Осада Белграда | |||||||||||
 Осада Белграда в 1456 году | |||||||||||
| Дата | |||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место |
Белград, Королевство Венгрия (в настоящее время — Сербия) | ||||||||||
| Итог |
Решающая победа Венгрии | ||||||||||
| Противники | |||||||||||
| |||||||||||
| Командующие | |||||||||||
</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Силы сторон</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">
</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue; font-size: 100%;">Потери</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">
</table> Осада Белграда 1456 года — битва между венгерскими и османскими войсками, произошедшая 4—22 июля 1456 года. После взятия Константинополя в 1453 году османский султан Мехмед II собрал силы для подчинения Венгерского Королевства. Непосредственной целью удара была выбрана пограничная крепость в Белграде (венг. Nándorfehérvár). Оборону крепости подготовил венгерский дворянин и военачальник Янош Хуньяди, участвовавший до этого в многочисленных битвах против турок. Осада переросла в большую битву, во которой Хуньяди возглавил спонтанное контрнаступление, в результате которого был захвачен турецкий лагерь. Раненый Мехмед II был вынужден снять осаду и отступить. По мнению некоторых современников, осада Белграда решила судьбу христианства[3]. По приказу Римского папы Калликста III колокола всех церквей звонили ежедневно в полдень, призывая верующих на молитву за защитников города. Однако во многих странах (например, в Англии и Испании) весть о победе получили до этого распоряжения, поэтому звон колоколов стал символизировать победу. Папское распоряжение не было отменено, и традиция сохраняется в католической и некоторых протестантских церквях. Подготовка к битвеПодготовка к осаде была начата венгерской стороной в конце 1455 года после примирения Хуньяди с политическими противниками. Хуньяди за свой счет снабдил белградскую крепость припасами, вооружил её и оставил в ней сильный гарнизон под командованием свояка Михая Силадьи и старшего сына Ласло, а сам занялся сбором подкрепления и созданием флота. Хуньяди не пользовался поддержкой знати, опасавшейся его усиления, и располагал только собственными ресурсами. Благодаря помощи католической церкви и особенно францисканского монаха Иоанна Капистрана, проповедовавшего крестовый поход против турок, Хуньяди удалось привлечь крестьян и мелких землевладельцев. Они были плохо вооружены (многие имели только пращи и косы), однако полны решимости. Ядро войска Хуньяди составляла небольшая группа наемников и несколько отрядов дворянской конницы. Всего венграм удалось собрать 25–30 тысяч человек. Осада
Мехмед разделил войско на три части. Находившийся на правом фланге румелийский корпус имел большую часть из 300 пушек (остальные находились на кораблях). На левом были развернута тяжелая пехота из Анатолии. В центре находилась личная гвардия султана, янычары под командованием Заганос-паши и ставка командования. Флот (более 200 кораблей) находился к северо-западу от города: он должен был патрулировать топи и не допустить подхода к крепости подкреплений, а также контролировать на юго-западе реку Саву, чтобы предотвратить обход пехоты с фланга. С востока Дунай прикрывали сипахи, задачей которых было не допустить обхода турок с правого фланга.
Весть о начале осады застала Хуньяди на юге Венгрии, где он набирал легкую кавалерию для армии, с помощью которой собирался снять осаду. После соединения с силами папского легата кардинала Иоанна Капистрана, в основном состоявшими из крестьян, Хуньяди двинулся на Белград. В целом, под командованием Капистрана и Хуньяди находилось от 40 000 до 50 000 человек. Малочисленные защитники полагались в основном на силу белградского замка, бывшего в то время одним из лучших на Балканах. После того как Стефан Лазаревич в 1404 году перенес в Белград столицу Сербской деспотии, была проделана большая работа по превращению небольшого старого византийского замка в надежное современное укрепление. Замок имел три линии защиты: нижний город с кафедральным собором, городским центром и портом на Дунае, верхний город с четырьмя воротами и двойной стеной, в котором располагалось войско, а также внутренний замок с дворцом и большим донжоном. Белградский замок стал одним из значительных достижений военной архитектуры Средневековья. 14 июля 1456 года Хуньяди подошёл к полностью окруженному городу со своей дунайской флотилией. В тот же день ему удалось прорвать морскую блокаду, потопив три больших османских галеры и захватив четыре больших и двадцать малых судов. Уничтожив флот султана, Хуньяди получил возможность переправить войска и поставлять в город необходимое продовольствие. Была усилена защита крепости. Однако осада не была снята. В результате длившегося неделю интенсивного артиллерийского обстрела стена крепости была пробита в нескольких местах. 21 июля Мехмед II приказал начать общий штурм крепости, который начался с заходом солнца и продолжался всю ночь. Наступающая турецкая армия захватила город и начала штурм крепости. В критический момент штурма Хуньяди приказал защитникам сбрасывать подожженное просмоленное дерево и другие легковоспламеняющиеся материалы. В результате янычары, сражавшиеся в городе, оказались отрезаны стеной огня от своих товарищей, пытающихся пробиться в верхний город через проломы в стене. Жестокая битва в верхнем городе между окруженными янычарами и солдатами Силадьи окончилась успехом христиан: венграм удалось отбросить наступающих от стен. Остававшиеся внутри янычары были уничтожены, а турецкие войска, пытавшиеся пробиться в верхний город, понесли тяжелые потери. Когда турецким солдатам почти удалось водрузить флаг султана на вершине бастиона, солдат-серб Титус Дугович вырвал его и вместе с ним прыгнул со стены. За это самопожертвование сын Яноша Хуньяди, венгерский король Матьяш Корвин три года спустя произвел сына Титуса в дворяне. Битва
Видя, что остановить людей не удается, Капистран во главе 2000 крестьян начал наступление в тыл турецкой армии, расположенный вдоль Савы. Одновременно Хуньяди начал атаку из крепости, целью которой был захват находившихся в турецком лагере артиллерийских позиций. Захваченные врасплох и, по мнению некоторых летописцев, парализованные необъяснимым страхом турки начали бежать. Личная охрана султана, состоявшая из примерно 5000 янычар, отчаянно пыталась прекратить панику и отбить лагерь, однако армия Хуньяди уже вступила в бой, и усилия турок оказались безуспешными. Султан лично участвовал в битве и убил в схватке рыцаря, но был ранен стрелой в бедро и потерял сознание. После битвы венгерские части получили приказ провести ночь за стенами в боеготовности, но турецкой контратаки не последовало. Под покровом темноты турки поспешно отступили, увозя 140 повозок с ранеными. Султан пришёл в сознание в городе Сарона. Узнав, что его армия бежала, большинство командиров убиты, а все имущество потеряно, 24-летний правитель хотел отравиться. Неожиданная атака венгров привела к беспорядку и тяжелым потерям, поэтому той ночью побежденный Мехмед отступил с оставшимися войсками в Константинополь. После битвы
После битвы лагерь венгров поразила эпидемия, от которой три недели спустя (11 августа 1456 года) умер сам Янош Хуньяди. Он был похоронен в кафедральном соборе города Алба-Юлия, столицы Трансильвании. Белградская крепость хорошо показала себя во время осады, поэтому венгры произвели дополнительные укрепления: в слабых восточных стенах, через которые туркам удалось пробиться в верхний город, были построены Зиндан-ворота и артиллерийская башня Небойши. Это была последняя большая модификация крепости до 1521 года, когда она была захвачена султаном Сулейманом I Великолепным. Во время осады папа римский Калликст III приказал в полдень бить в колокола, взывая верующих к молитве за защитников христианства. Однако во многих местах весть о победе получили раньше, и колокола били уже в знак о победе, поэтому интерпретация папского распоряжения была скорректирована. Традиция бить в колокола в полдень сохраняется до сих пор. ЗначениеПобеда под Белградом на 70 лет остановила наступление турок на Европу, несмотря на ряд вторжений, в частности, захват Отранто в 1480—1481 годах и нападение на Хорватию и Штирию в 1493 году. Белградская крепость продолжала защищать Венгрию от турок вплоть до её взятия в 1521 году. Дальнейшее продвижение турок в Европу задержалось из-за усиления Венгрии при сыне Хуньяди Матьяше Корвине, необходимости создать надежную базу в недавно захваченных Сербии и Боснии, а также в результате серии поражений, нанесенных Мехмеду II вассалами — господарем Валахии Владом III Цепешем (в «ночной атаке») и господарем Молдовы Стефаном III Великим (битвы на Васлуе и у Валя Албэ). В то же время христианам не удалось развить успех и вернуть Константинополь. Король Венгрии Матьяш I не был сторонником большой войны с Турцией и занимался в основном защитой собственных владений. Большая часть Венгрии была занята турками в 1526 году после Мохачской битвы. Османская экспансия в Европу продолжалась с переменным успехом до осады Вены в 1529 году. Турки оставались значительной силой и угрожали Центральной Европе вплоть до битвы под Веной в 1683 году. Напишите отзыв о статье "Осада Белграда (1456)"Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Осада Белграда (1456)– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..– За что? – спросил Алпатыч. – Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил! Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки. – Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем. – Аль уж ехать хочешь? – спросил он. Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину. – Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло? Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему. – По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он. – Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки. – Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил. Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки. Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла. Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования. Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам. К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая. – То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило. – Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала. Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах. – Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали. – Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку. Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу. – Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке. В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки: – Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!.. Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону. К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад. – Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам: – Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он. Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом. Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом. – Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему. – Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор. По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать. Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена. Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч. – Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос. – Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя. Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча. – Ты как здесь? – спросил он. – Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец… – Как ты здесь? – повторил князь Андрей. Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать. – Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять. Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре: «Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж». Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему. – Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг. Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу: – Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы. – Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг. Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное. – Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара. Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал: – Важно! пошла драть! Ребята, важно!.. – Это сам хозяин, – послышались голоса. – Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок. От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи. Навигация | |||||||||||
