Осада Буды (1686)

Осада Буды
Основной конфликт: Великая турецкая война
Франс Геффельс. Осада Буды
Дата	18 июня — 2 сентября 1686
Место	Буда
Итог	Взятие Буды имперскими войсками
Противники
Священная Римская империя Священная Римская империя Османская империя Османская империя
Командующие
Карл Лотарингский Максимилиан Баварский Людвиг Баденский Карл Филипп Нейбургский Рюдигер фон Штаремберг Ганс фон Шёнинг Евгений Савойский Абдуррахман Абди-паша Сары Сулейман-паша
Силы сторон
75—80 тыс. 12 тыс. гарнизона 80 тыс. полевой армии
Потери
неизвестно неизвестно

Осада Буды в 1686 году — операция войск Священной Римской империи, позволившая добиться перелома в ходе Великой турецкой войны.

Подготовка

После неудачной осады Буды в 1684 стало ясно, что только планомерное наступление может обеспечить победу. Буда являлась ключом ко всей оборонительной системе Среднего Дуная и была окружена двойным кольцом крепостей. Важнейшими укреплениями внешней линии были Эршекуйвар, Эгер, Варад, Темешвар, Сигетвар, Канижа, внутренней — Штульвейссенбург, Гран (Эстергом) и Хатван. После взятия Эстергома (1683) и Эрешкуйвара (1685) путь на Буду был открыт, и в тылу имперской армии больше не было крупных вражеских крепостей. Тем не менее, для взятия Буды одних императорских войск было недостаточно, так как гарнизоны прочих крепостей и османская полевая армия должны были прийти на помощь в случае осады.

К 1686 внешнеполитическая ситуация благоприятствовала дальнейшему наступлению. Рейхстаг одобрил предоставление императору «турецкой помощи» в размере 1 млн флоринов, и ещё на 1,7 млн предполагалось снарядить армию. В апреле Польша и Россия заключили «Вечный мир», и Москва также присоединилась к антитурецкой коалиции. Союзники оттянули на себя значительные турецкие силы, а также конницу крымского хана. В июне Австрия, Испания, Швеция, Бавария, Саксония и другие германские государства образовали Аугсбургскую лигу, направленную против Франции, что облегчило для императора подготовку к новой кампании. Людовик XIV проинформировал венский двор о том, что не будет предпринимать враждебных действий, пока Австрия воюет с турками. Бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм, воодушевленный победой имперцев под Эстергомом, направил на помощь кайзеру контингент под командованием Ганса Шёнинга.

Начало кампании

6 июня имперская армия Карла Лотарингского выступила из Эстергома на Буду. Баварский курфюрст Макс Эммануэль, командовавший 22-тыс. корпусом сам претендовал на главное командование, а когда не получил его, вознамерился действовать самостоятельно, и идти брать Штульвейссенбург. Гофкригсрат запретил ему это делать и приказал наступать на Буду, позволив идти отдельной колонной. Общая численность имперских сил достигала 75—80 тыс. человек, из них 20 тыс. венгров, хорватов и сербов, 30 тыс. собственно имперских войск, 3 тыс. франконцев Ганса фон Тюнгена, 8 тыс. бранденбуржцев Шёнинга, 6 тыс. швабов фон Дурбаха, 6 тыс. саксонцев и 8 тыс. баварцев.

Со всей Европы съехалось большое количество добровольцев. Представители знатнейших семей Германии, Франции, Англии, Испании и Италии прибыли, чтобы участвовать в военной операции, которая должна была стать «битвой столетия». В их числе были принц Карл Филипп Нейбургский, герцог Эктор Виллар, принц Александр Курляндский, принц Евгений Савойский. Король Яков II приказал своему внебрачному сыну, будущему маршалу Бервику, прервать учёбу в Париже и направляться в армию герцога Лотарингского.

Будайская крепость

Несмотря на своё стратегическое значение, крепость Буды не претерпела значительной модернизации со времени взятия османами в 1541. Однако её природное расположение создавало дополнительную защиту. Крепость находилась на высоком плато с крутыми восточным и западным склонами. С восточной стороны плато протекал Дунай, а между рекой и крепостью находился Нижний город, имевший систему внешних укреплений. Таким образом, прорваться к Верхней крепости с этих сторон было почти невозможно. В северной части, где находились Венские ворота, располагалась мощная Эстергомская башня и три ряда крепостных стен, пространство между которыми также было укреплено. Перед этими укреплениями находился ров, глубиной 20 метров. На южной стороне плато находился обширный комплекс королевского дворца с несколькими стенами и лабиринтом изолированных внутренних дворов. Перед южным фасадом дворца стояла вторая Большая круглая башня — самое мощное оборонительное сооружение Буды.

Если бы у осажденных было достаточно сил для того, чтобы оборонять весьма протяженную линию укреплений, взятие Буды оказалось бы чрезвычайно сложной задачей. Будайский паша Абди Абдуррахман располагал всего 12 тыс. солдат. Мусульманское население города, опасавшееся, что в случае падения Буды победители не дадут ему пощады, принимало активное участие в обороне.

Начало осады

Летом 1686 венгерские отряды блокировали ближайшие к Буде крепости, а сам город был окружен со всех сторон. Непосредственно в осаде участвовало около 40 тыс. человек, остальные силы были направлены для создания заслона на юге (район Эсека) и востоке (Трансильвания). На северной стороне, напротив Венских ворот, встал Карл Лотарингский, на юге, против королевского дворца, курфюрст Баварский. Бранденбуржцы заняли позицию на берегу Дуная, напротив Нижнего города. На острове Святой Маргариты был расположен госпиталь, а на остров Чепель была направлена венгерская легкая кавалерия. Адам Баттяни захватил там гарем паши из 92 женщин. Они были проданы в лагере как военная добыча. Поскольку эти женщины были весьма красивы, за них удалось выручить примерно 200 тыс. дукатов. Осадной артиллерией, сыгравшей решающую роль во взятии города, командовали Антонио Гонсалес из Испанских Нидерландов, и францисканский монах Петр Габриель, специалист по изготовлению пороха. Войска Макса Эммануэля и маркграфа Людвига Баденского овладели горой Геллерт, расположенной напротив дворца, и с этой позиции их артиллерия начала обстрел турецких укреплений. Осаждающие отрыли три параллели, соединенные зигзагообразными траншеями. Обе стороны активно применяли минирование.

Через пять дней после открытия траншей имперцы под командованием принца Нейбургского и фельдмаршал-лейтенанта Шарля Луи де Суше штурмовали нижнюю часть города, обращенную к Вене, и овладели ею (24 июня). Затем швабы сумели продвинуться вперед и заняли гору, названную в их честь Швабенбергом. 13 июля Карл Лотарингский на своем участке предпринял второй штурм: три колонны, под командованием Гвидо фон Штаремберга, графа Герберштейна и графа Ауэршперга, каждая численностью 3 тыс. человек, бросились на приступ, но наткнулись на упорную оборону и были отражены с большими потерями. Много командиров было ранено, а графы Герберштейн и Куфштейн убиты. Герцога обвиняли в излишней спешке и плохом обеспечении операции. 16 июля баварцы овладели сильно укрепленным рвом противолежащего бастиона; в этом бою погиб граф Фонтен с 35 добровольцами, а фельдмаршал-лейтенант граф д’Аспремон был тяжело ранен.

Взрыв боеприпасов

22 июля каленое ядро попало в пороховой и гранатный склад, который турки устроили в королевском дворце. Раздался взрыв такой чудовищной силы, что Дунай вышел из берегов, в воздух поднялся колоссальный столб огня и такое облако дыма, что город даже через полчаса невозможно было увидеть. В крепости погибло, предположительно, около полутора тысяч человек; огромные камни перелетали через Дунай и падали в Пеште. Лагерь осаждающих также сильно пострадал. Восточная часть крепостной стены обрушилась на участке в 60 шагов. Рюдигер фон Штаремберг с риском для жизни переправился на пештскую сторону, чтобы выяснить, нельзя ли штурмовать город через образовавшуюся брешь. Это оказалось невозможным из-за крутизны склона.

После этого герцог Лотарингский направил паше требование сдачи. В ответ турки повесили на дереве перед Стамбульскими воротами головы саксонского капитана Лебеля и ста солдат, убитых во время вылазки.

Штурм 27 июля

В конце июля стало известно, что армия великого визиря Сулейман-паши выступила из Белграда, перешла по эсекскому мосту, который не успели захватить имперские войска, и движется на помощь Буде. Христианскому командованию пришлось поторопиться с активными действиями.

27 июля состоялся первый общий штурм. Под командованием принца Нейбургского и Суше 6 тыс. человек штурмовали Венские ворота, четыре тысячи баварцев атаковали замок, и 2 тыс. венгров наступали в Нижнем городе со стороны реки. Турки взорвали на пути штурмующих четыре мины, войска понесли большие потери, подались назад, и с трудом были остановлены Людвигом Баденским и принцем Евгением. Затем Рюдигер Штаремберг и Ганс Шёнинг лично повели солдат по телам убитых на штурм брешей. К концу дня удалось овладеть Большой круглой башней на юге и внешней крепостной стеной на севере. Этот успех стоил 3,5 тыс. солдат. Было убито и ранено более 200 офицеров, в том числе герцог де Круа, Тюнген, герцог де Эскалона, маркиз Валеро. Принц Курляндский умер от ран.

После окончания штурма паша ответил на ультиматум герцога Лотарингского, заявив, что крепость не будет сдана, и что последняя атака, как и предыдущие, была отражена благодаря чудесной помощи Пророка. Он предлагал австрийцам взамен Буды передать несколько крепостей. Гарнизон понес значительные потери и сократился до 5 тыс., в городе не хватало продовольствия и началась дизентерия. Паша с трудом убеждал янычар держаться, обещая скорую помощь великого визиря.

Наступление Сулейман-паши

В Стамбуле 10 тыс. мусульман во главе с султаном молились об избавлении от осады Буды, войны и чумы.

1 августа 80-тыс. армия великого визиря прибыла в Эрчи, в 4 милях от Буды. Герцог Лотарингский развернул войска на высотах, упираясь левым флангом в гору Блоксберг и Дунай, а правым — в болота. Турки заняли позицию между деревнями Промонториум и Биа, и 14 августа атаковали фланг императорской армии через высоты Буда-Эрс. Сначала их атака имела успех и имперцы начали отступать, но затем контратаковали и после жестокого боя отбросили османов, которые потеряли 3 тыс. янычар, 11 орудий и 30 знамен.

20 августа визирь предпринял новую попытку подать помощь крепости. Выступив ночью с двумя тысячами сипахов и таким же количеством конных янычар, он к утру достиг долины Святого Павла и смог перебросить в крепость 500 человек. Это не могло существенно улучшить положение осажденных, и турки попытались пробиться к Буде, наступая вдоль Дуная. Там их встретили войска барона Асти, а барон Мерси с тремя драгунскими полками отрезал отступление. Пытаясь пробиться, турки отчаянно контратаковали, Мерси был убит, сам герцог Лотарингский подвергся опасности, но османский отряд был изрублен полностью.

Взятие Буды

В конце августа к Буде подошли войска Антонио Карафы (10 тыс.), отозванные из Верхней Венгрии, и Фридриха Шерфенберга — из Трансильвании (12 тыс.) К этому времени осадная артиллерия настолько разбила стены, что во многих местах на них не держались пушки. Прежде чем снова атаковать крепость, герцог Лотарингский ещё раз предложил осажденным сдаться. Капитуляция, однако, была невозможна, так как султан приказал муфтию объявить фетву, которую визирь передал гарнизону:

Оборона Буды, ключа к Османской империи, это религиозный долг, ради которого должно пожертвовать жизнью.

— Hammer-Purgstall, S. 474.

Гарнизон приготовился к смерти.

2 сентября в 6 часов утра 6 пушечных выстрелов дали знак к общему штурму, происходившему на глазах османской полевой армии, которая не могла прорваться к городу. Не дожидаясь окончания сражения, визирь увел войска на юг. Турки сопротивлялись отчаянно. Барон Асти, возглавивший атаку добровольцев, погиб. Первым на стену взобрался венгерский полковник Петнехази, один из куруцев, перешедших на сторону австрийцев, после чего начался уличный бой. Абдуррахман и его лучшие воины обороняли брешь у Венских ворот и все там погибли. В пять часов пополудни Буда пала. Уцелевшие защитники Верхней крепости выбросили белые флаги, но ярость победителей уже было не унять. Баварские войска, понесшие наибольшие потери в предыдущем штурме, первыми ворвались в цитадель и рубили всех, кто попадался на пути, не пощадив никого.

В плен было взято около 3 тыс. человек, среди них много женщин и детей. Всю ночь солдаты грабили город, без разбора убивая мусульман, христиан и иудеев. Значительное число евреев пыталось бежать на лодках по Дунаю, но их схватили у водяной башни и удушили, а имущество взяли как добычу. Другие сумели откупиться. Большое число соплеменников спас венский банкир Самуэль Оппенгеймер, заплативший большой выкуп. На улицах остались лежать 4 тысячи трупов, а пленных отправили вместе с прочей добычей императору в Вену. Их было решено использовать для обмена и получения выкупа. Мародеры подожгли город и он пылал несколько дней. В огне пострадала знаменитая Корвиновская библиотека. Чтобы оправдаться за бессмысленное разрушение города, был пущен слух, что виновником поджога был турецкий паша, которого за это предали смерти.

Торжества

В лагере курфюрста в присутствии герцога Лотарингского под залпы всех орудий отслужили торжественную мессу «во славу Господа Бога и германского оружия». Когда известие о победе распространилось по европейским столицам, повсюду, от Лиссабона до Варшавы и от Лондона до Неаполя были устроены торжества, народные гуляния и фейерверки. Самое пышное празднество было устроено в Вене под гром 300 орудийных залпов. Крупные победы над турками бывали и раньше, но даже знаменитая Венская битва была всего лишь успешным оборонительным сражением. Впервые зверя удалось поразить в его логове, и христианский мир смог перейти в контрнаступление.

Итоги

В течение 150 лет Буда была щитом Османской империи и базой для действий турецких войск на Среднем Дунае. Её падение позволяло освободить Венгрию и открывало дорогу на Белград и Темешвар. Хофкригсрат направил Карла Лотарингского преследовать отступавшего к Эсеку великого визиря, а две другие армии были посланы для взятия Печа и Сегеда. На данном этапе войны ставилась задача очистить от османов правый берег Дуная до Дравы и Тисы. Затем предполагалось отрезать коммуникации основных османских крепостей в Венгрии — Эгера, Штульвейссенбурга, Сигетвара и Канижи. Уже к концу октября были взяты Печ, Шиклош, Капошвар и Сегед. В руках османов остались незначительные территории за Дунаем.

Литература

• Description historique et glorieuse conqueste de la ville de Bude. Cologne, 1687
• Hammer-Purgstall J. von. Geschichte des osmanischen Reiches. Bd. VI. — Pest, 1830
• Handwörterbuch der gesamten Militärwissenschaften. Bd. IX. — Bielfeld — Leipzig, 1880
• Militär-Conversations-Lexikon. Bd. VI. — Adorf: Verlags Bureau, 1837
• Némedy J. Die Belagerungen der Festung Ofen in den Jahren 1686 und 1849. — Pest, 1853
• Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. Часть II. / Отв. ред. Г. Г. Литаврин. М.: Памятники исторической мысли, 2001. — 400 с. — ISBN 5-88451-114-0

Отрывок, характеризующий Осада Буды (1686)

«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.