Осада Булони (1544—1546)

Осада Булони
Основной конфликт: Англо-французская война (1543—1546) Итальянская война (1542—1546)
Дата	октябрь 1544 — июнь 1546 года
Место	Булонь, Пикардия
Итог	Победа англичан
Противники
Франция Англия Англия
Командующие
дофин Генрих Удар дю Бьес лорд Лайл Томас Пойнингс граф Суррей Уильям Грей де Уилтон
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Осада Булони (октябрь 1544 — июнь 1546) — была предпринята французами в ходе англо-французской войны 1543—1546 годов.

Англичане в Булони

Булонь была захвачена войсками Генриха VIII 14 сентября 1544, после двух месяцев осады. 18 сентября четвертая война Франциска I и Карла V завершилась подписанием Крепийского договора. Известие об этом достигло Булони 25-го, в день, когда лорд-маршал граф Арундел и лорд Сент-Джон с 5 тыс. человек и артиллерией стали лагерем перед Монтрёем.

Стало известно, что дофин с армией в 40—50 тыс. человек движется на Булонь. 26 сентября герцог Норфолк с сильным отрядом пехоты и тяжелой кавалерии сделал вылазку за реку, и отбросил передовые части французов. 28-го Генрих провел демонстрацию под стенами Монтрёя, и 30 сентября отплыл из Булони в Англию. Губернатором был оставлен лорд Лайл, имевший задание подготовить город к обороне.

Наступление дофина

1 октября к городу вышел отряд французской кавалерии, численностью в 1 500 человек, завязавший перестрелку с англичанами. 3 октября герцоги Норфолк и Саффолк, и лорд-хранитель печати сняли лагерь и отступили в Кале, оставив в Булони около 3 300 человек с сильной артиллерией.

5 октября основные силы французов расположились у Маркиза. В составе армии находились герцог Орлеанский, сеньор Андело, рейнграф, герцог Немурский, сеньор де Ноай. Жан де Те привел 23 старые банды французской пехоты; швейцарцев и граубюнденцев было 20 000; и 4 000 немцев под командованием рейнграфа. Дав войскам несколько часов отдыха, дофин и адмирал д’Аннебо приняли решение с ходу штурмовать город, не оставив противнику времени для восстановления укреплений.

Штурм Нижнего города

По словам Блеза де Монлюка, шпион, вернувшийся из Булони, сообщил зятю маршала дю Бьеса Жаку де Фукезолю, что Нижний город плохо защищен, и овладеть им не составит труда. В ночь 5/6 октября войска маршала дю Бьеса атаковали Нижний город, рассчитывая захватить там вражескую артиллерию, и пытались овладеть башней Одр. В результате им удалось блокировать противника в крепости, и занять позицию на левом берегу реки, откуда они могли контролировать порт. Эта ночная атака в источниках называется «камизадой», так как солдаты надели поверх одежды белые рубахи, чтобы свои не спутали их с противником в темноте.

Штурм цитадели

Рано утром Монлюк и де Те произвели с сотней всадников рекогносцировку, и обнаружили наиболее слабый участок обороны: между башней Одр и стеной крепости. Для нового штурма были выделены части де Те (10 000), неизвестное количество итальянцев и 6 000 швейцарцев. Рейнграф со своими ландскнехтами хотел принять участие в операции, но дофин предпочел использовать итальянцев Сан-Сегондо, что Монлюк считает роковой ошибкой.

Второй штурм подробно описывает Монлюк в своих «Записках». Ночью 6/7 октября де Те, Фукезоль и Монлюк заняли оставшуюся под контролем англичан часть Нижнего города, прикрытую только рвами, но войска слишком увлеклись грабежом и резней. Из-за недостатка дисциплины и плохой координации действий наступление потеряло темп, чем воспользовался лорд Лайл, устроивший вылазку с большей частью гарнизона. Ударив на потерявших порядок французов, он выбил их с занятых позиций, нанеся значительные потери. Жан де Те был ранен, а Фукезоль убит.

Мартен дю Белле пишет, что французам следовало направить 10—12 банд для прикрытия со стороны крепости, а Монлюк полагает, что главные силы должны были немедленно идти на штурм цитадели, не задерживаясь в Нижнем городе.

Начало осады

Несмотря на неудачный штурм, крепость, стены которой были сильно повреждены во время предыдущей осады, а гарнизон значительно уступал противнику, продолжала рассматриваться французами как легкая добыча. Для усиления обороны Королевский совет потребовал возвести новые укрепления: одно возле башни Одр, другое — в Нижнем городе.

Дофин не мог предпринять новую атаку, так как при быстром марше на Булонь тылы отстали, и войскам не хватало провизии. Дороги были сильно разбиты и стали труднопроходимыми с началом осенних дождей, а окрестности города были совершенно опустошены. 21 октября Генрих уехал в Абвиль, а в начале ноября распустил швейцарцев и граубюнденцев, оставив под Булонью маршала дю Бьеса с 6 тыс. французской и итальянской пехоты.

Англичане в конце осени — начале зимы спешно возводили новые укрепления в городе и возле башни, но не пытались закрепиться на левом берегу Льяны, где полуостров Утро представлял собой выгодную позицию, позволявшую защитить порт (Портель). Маршал дю Бьес в конце января направил туда несколько тысяч человек с артиллерией. Закрепившись на холме Утро, французы могли держать под обстрелом устье реки.

Кампания 1545 года

Для англичан не были секретом масштабные приготовления Франциска I к реваншу на море и высадке на острове. 30 января лорд Лайл был отозван из Булони и вернулся к исполнению адмиральской должности. Ему на смену был направлен лорд Томас Пойнингс, заместителями которого стали Томас Уайетт и Томас Палмер, в качестве капитанов Нижнего города и башни Одр. Граф Хертфорд был назначен лейтенантом короля на континенте и командующим войсками.

Зимой и весной противники устраивали рейды по вражеской территории и действовали на линиях коммуникаций. 7 марта британское правительство решило прекратить фортификационные работы у башни, сосредоточившись на укреплении самого города.

Франциск приказал дю Бьесу возвести на полуострове Утро, рядом с Портелем, форт, орудия которого могли бы вести обстрел одновременно и эстуария Льяны и башни Одр, тем самым сильно затруднив снабжение Булони морским путем. Маршал настоял на изменении первоначального плана, заявив, что на самой оконечности полуострова гарнизон будет страдать от недостатка воды и не сможет укрываться от ветров.

Работы начались в июле, но нанятый французами итальянский инженер Антонио Меллони, предложивший возвести пятиугольный форт с фланкирующими бастионами, оказался плохим специалистом. По словам Мартена дю Белле, направленного королем с инспекцией, укрепление вместо запланированной тысячи человек вмещало всего 500—600, а на бастионах невозможно было установить орудия. Постройку, к большому стыду маршала дю Бьеса, обещавшего закончить работы к концу августа, пришлось снести.

10 июля французская батарея, установленная на холме Утро, начала обстрел Булони, а английские орудия Верхнего города, башни Одр и недавно построенного форта Юнг-Мэн вели ответный огонь. По причине большого расстояния этот взаимный обстрел, вероятно, не мог нанести серьезного ущерба, но лорд Пойнингс был обеспокоен фортификационными работами французов, и планировал захватить полуостров Утро и снести все, что противник успел там соорудить. Сил гарнизона для такой операции было недостаточно, и губернатор просил подкреплений из метрополии, но получил отказ, так как войска были необходимы для отпора возможному французскому вторжению.

В конце июля адмирал д’Аннебо, возвращавшийся из английской экспедиции, высадил возле Портеля 4 тыс. солдат и 3 тыс. пионеров в помощь осаждающим.

Нерешительность англичан позволила французам без особых помех продолжать строить укрепление, но работы продвигались медленно из-за недостатка людей. По сообщению Монлюка, стоявшего с ротой гасконцев на Утро, однажды пионеры вообще дезертировали в полном составе, «что вполне обычно для этой сволочи», и маршал дю Бьес, опасавшийся гнева короля, сперва пытался нанять на место беглецов других работников, а затем обратился к солдатам. Те работать на строительстве отказались, в один голос заявив, что нанимались сражаться, а не землю копать.

Франциск, раздраженный противоречивыми донесениями, приходившими из под Булони, в октябре направил туда комиссию, сделавшую пессимистичный вывод о том, что крепость на Утро едва ли сможет обороняться без поддержки полевой армии.

В результате, в кампанию 1545 года под Булонью противники даже не пытались перейти к активным боевым действиям. Англичане также продолжали усиливать свои укрепления, и 8 сентября закончили возведение мола, защищавшего корабли от французского обстрела. Лорд Пойнингс 18 августа умер от заразной болезни (чумы или тифа), свирепствовавшей в округе, и был заменен 3 сентября графом Сурреем, старшим сыном герцога Норфолка, поэтом и воином, оказавшимся весьма слабым администратором.

Герцог Орлеанский и Франсуа де Гиз

Эпидемия затрудняла ведение военных действий. Летом французы теряли до 120 человек в день. Из четырёхтысячного гарнизона одной из крепостей менее чем за месяц умерло 3 тыс. человек. Дю Белле сообщает, что однажды, в комнате, где он ночевал, трое людей, вечером чувствовавшие себя здоровыми, на утро не проснулись. Самой знатной жертвой болезни стал 23-летний герцог Орлеанский, прибывший в лагерь между Монтрёем и Абвилем 4 сентября. Пренебрегая опасностью, он расположился в доме, где умерли восемь человек, спал на их кровати, и скончался от лихорадки через пять дней, после краткой ремиссии, едва успев попрощаться с отцом, поспешившим к нему, несмотря на предостережения придворных..

Мелкие стычки в районе крепости не прекращались, и в одной из них получил серьезное ранение юный граф Омальский, отправившийся на осаду Булони с армией герцога Орлеанского. Английский тяжеловооруженный всадник вонзил ему копье в лицо, пониже правого глаза и рядом с носом, с такой силой, что железный наконечник пробил голову, и вышел на два пальца с другой стороны, возле уха, а древко обломилось в ране. Несмотря на это, Гиз удержался в седле, и, вернувшись в лагерь, потребовал вызвать Амбруаза Паре. Искусный хирург сумел извлечь и дерево и сталь, сохранив пациенту глаз, при том, что наконечник полностью погрузился в голову и застрял в кости. По словам Мартена дю Белле, два или три дня никто не надеялся, что граф выживет.

Из-за этой раны Франсуа де Гиз получил свое знаменитое прозвище «Меченый» (le Balafré).

Кампания 1546 года. Мир

В январе Суррей рассредоточил булонский гарнизон между башней, замком, Верхним и Нижним городом. По причине финансовых затруднений Королевский совет в марте предписал графу изгнать из Булони лишние рты (женщин и детей), ограничив численность обороняющихся пятью тысячами. Вскоре Суррей был отозван в Англию, где сложил голову на эшафоте, обвиненный в несуществующем заговоре, а на его место 9 апреля был прислан барон Уильям Грей де Уилтон.

Генрих VIII предпринял последнюю попытку военного решения конфликта. 17 января было решено отправить новую армию на континент. Граф Хертфорд высадился в Кале с 16 000 англичан, 10 000 испанских, итальянских и немецких наемников, и 4 000 кавалерии. Флот разграбил побережье, а Херфорд 23 марта подошел к Булони, занявшись укреплением порта в Амблетёзе.

Через три недели английский король согласился на мирные переговоры. Пока в Ардре шла конференция, противники пытались усилить свои позиции в районе Булони. Французы в конце мая начали строить форт на холме Сент-Этьен, а Херфорд приказал возвести крепость на холме Мон-Ламбер.

По условиям Ардрского мира, заключенного 7 июня, сторонам запрещалось до 1554 года возводить новые укрепления, но разрешалось закончить строительство уже начатых. Французы получали право выкупить Булонь через восемь лет, выплатив в рассрочку почти два миллиона золотых экю, что составляло весьма значительную сумму. До этого времени река Льяна становилась границей, и область ниже по течению от моста Брик, вместе с портом, отходила к англичанам.

Споры из-за правомерности строительства на Мон-Ламбере начались на следующий день после подписания договора. Взаимные претензии и конфликты не прекращались до начала в 1549 году новой осады Булони.

Литература

• Bertrand P.-J.-B. Précis de l'histoire physique, civile et politique de Boulogne-sur-mer. T. I. — Boulogne, 1828.
• Castex J.-C. Répertoire des combats franco-anglais des Guerres de la Renaissance, depuis la fin de la Guerre de Cent Ans (1453) jusqu'au début de la Guerre de Trente Ans (1618). — Vancouver: Fhare-Ouest, 2012. — ISBN 978-2-921668-14-9.
• Du Bellay M. Mémoires de Martin et Guillaume Du Bellay. T. IV (Livres IX et X, 1541—1547 et Table). — P.: Société de l'histoire de la France, 1919.
• Forneron H. Les Ducs de Guise et leur époque, étude historique sur le XVIe siècle. T. I, 2e éd.. — P.: E. Plon, Nourrit et Cie, 1893.
• Héliot P. [www.persee.fr/doc/rnord_0035-2624_1958_num_40_157_2255 Les fortifications de Boulogne sous l'occupation anglaise (1544—1550)] // Revue du Nord, T. 40, № 157,. — 1958.
• Hugo A. Histoire générale de la France depuis les temps les plus reculés jusqu'à nos jours. T. IV. — P.: Delloye, 1841.
• Journal du siège de Boulogne par les Anglais, précédé d'une lettre de Henri VIII à la reine sur les opérations du siège / Traduits de l'anglais par Camille Le Roy. — Boulogne-sur-mer, 1863. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k65169598.r=.langEN]
• Minois G. Henri VIII: Quatrième partie. Le despote et son royaume (1540—1547). — P.: Fayard, 1989. — ISBN 978-2-213-64847-7.
• Monluc B. Commentaires et lettres de Blaise de Monluc. T. I. — P.: Jules Renouard, 1864.
• Potter D. Henry VIII and Francis I: The Final Conflict, 1540-47. — Leiden: Brill, 2011. — ISBN 978-90-04-20431-7.
• La Ronciere C. de. Histoire de la marine française. T. III. — P.: Plon-Nourrit et C^ie, 1906.

Отрывок, характеризующий Осада Булони (1544—1546)

«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.