Осада Булони (1544)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Осада Булони
Основной конфликт: Англо-французская война (1543—1546)
Итальянская война (1542—1546)

Булонь. План порта и города в 1544 году
Дата

18 июля — 14 сентября 1544 года

Место

Булонь, Пикардия

Итог

Победа англичан

Противники
Англия Англия Франция
Командующие
Генрих VIII
герцог Норфолк
герцог Саффолк
Жак де Вервен
Силы сторон
32 000 чел. ок. 3 000 чел.
Потери
неизвестно неизвестно

Осада Булони 18 июля — 14 сентября 1544 — военная операция в ходе англо-французской войны 1543—1546 годов и четвертой войны Франциска I и Карла V.





Кампания 1544 года

План кампании 1544 года, принятый в результате переговоров с Карлом V, предусматривал одновременное наступление на Париж через Шампань и Пикардию. Имперские и английские войска, общей численностью в 80 000 пехоты и 20 000 кавалерии, должны были наступать на французскую столицу, не отвлекаясь на осады крепостей[1].

С начала 1544 года в Кале начали прибывать войска и снаряжение. В июне герцоги Норфолк и Саффолк приняли командование 30-тыс. армией, в ожидании прибытия короля.

У Генриха существовали опасения относительно совместной с императором экспедиции, и королевские советники настойчиво предостерегали его от опасности. Достигший в последние годы феноменальной толщины, английский король утратил былую подвижность. Его присутствие во главе армии могло сказаться на темпах наступления, и в сравнении с более молодым и энергичным Карлом неповоротливый Генрих рисковал уронить свой престиж[2].

В результате, в конце мая король предложил императору изменить первоначальный план: отправить войско на Париж под командованием одного из военачальников, а самим заняться более мелкими операциями на севере. Затем, опасаясь, что при движении на столицу армия может быть атакована противником с фланга, Генрих вовсе отказался от похода вглубь французской территории, решив для начала обеспечить береговой плацдарм, для чего следовало овладеть Ардром, Монтрёем[K 1] и Булонью. Императору он советовал то же самое: закрепиться в Шампани перед наступлением на Париж. Карл был в ярости из-за того, что вероломный Тюдор разрушил его блестящие планы[2].

В середине июня Норфолк получил приказ проникнуть на территорию противника, но конкретных целей перед ним поставлено не было. После нескольких запросов в Королевский совет ему приказали атаковать Монтрёй, но город был сильно укреплен, и после нескольких дней осады герцог начал жаловаться на недостаток продовольствия, артиллерии и снаряжения[2].

14 июля король высадился в Кале, и через несколько дней принял решение осадить Булонь[2].

Осада

18 июля английские войска начали осадные работы. Маршал дю Бьес, осуществлявший общее командование в Монтрёе и Булони, поручил оборону своему зятю Жаку де Куси, сеньору де Вервену. Булонь обороняли не более 3 000 человек: 500 итальянских и корсиканских пехотинцев под командованием капитана Филиппо Корсо, 800 человек французской пехоты, 100 канониров, от 100 до 150 тяжеловооруженных всадников и около тысячи городских ополченцев под командованием храброго мэра Антуана Эрвена[3][4].

Англичане блокировали порт, 21 июля заняли и разграбили Нижний город, доходивший в то время только до монастыря кордельеров. С первых дней осады батареи, насчитывавшие от 90 до 100 орудий, начали сильный обстрел с юга, востока и севера. Когда он не дал результатов, осаждающие начали рыть траншеи. Гарнизон устраивал частые вылазки, в которых особенно отличился Корсо[5][4][6].

22 июля английские войска захватили башню Одр и закрепились на холме Мон-Ламбер (Булемберг), господствовавшем над городом. Размещенная там батарея наносила осажденным значительный ущерб[6].

9 августа Корсо был смертельно ранен при артиллерийском обстреле Французских ворот, которые оборонял его отряд[7].

Сеньор де Сент-Андре пытался оказать помощь осажденным. Так как с суши город был плотно обложен, Жак д’Альбон попытался проникнуть туда морем, но две или три попытки войти в гавань закончились неудачей из-за встречного ветра и сильного волнения[8][9].

Против мощной артиллерии противника осажденные имели всего 17 орудий различного калибра[10]. Тем не менее, крепость выдержала семь атак, и последний общий штурм был отражен 12 сентября, но на следующий день Вервен, полагая возможности сопротивления исчерпанными, решил начать переговоры о капитуляции. Мэр и ополченцы на военном совете пытались ему возражать, надеясь на подход армии дофина, но 14-го в десять часов утра командующий сдал город противнику[11][6].

По примеру Кале, французское население было изгнано из Булони[6][K 2], которую Генрих намеревался превратить в английский город. Булонь покинули 3 664 человека: 1 927 женщин и детей, 1 563 пехотинцев, 67 кавалеристов и 87 раненых[6] (всего около 4 500 человек и 100 повозок[12]). Нарушив условия капитуляции, английские солдаты набросились на женщин и девочек, совершив над ними насилие, а также разграбили имущество беженцев[13].

18 сентября закончилась Итальянская война Франциска и Карла, и в тот же день Генрих VIII вступил в город, а 30 сентября отплыл в Англию, оставив Норфолка и Саффолка оборонять Булонь, к которой приближалась 50-тыс. армия дофина. На следующий день французы подошли к городу, через несколько дней безуспешно штурмовали его, а затем начали осаду[2][14][15].

Обвинения в измене

Жак де Вервен был приговорен в 1549 году военным судом нового короля к смертной казни за измену, в связи со сдачей Булони. Он был обезглавлен и четвертован[16][17]. Относительно степени его вины существовали различные мнения. Осведомленные современники, в частности Франсуа де Бельфоре и маршал Монлюк, сообщают, что у командующего могли быть веские причины для капитуляции. Последний штурм был отражен с большим трудом, после семичасового сражения на пяти брешах одновременно. Боеприпасы подходили к концу, и новой атаки осажденные могли не выдержать. По словам Монлюка, укрепления были настолько разбиты массированным артиллерийским огнем, что город был открыт с нескольких сторон, словно деревня[18].

Мартен дю Белле считает Вервена человеком малоопытным, и полагает, что оборона, в основном, держалась на доблестном Филиппо Корсо. После гибели отважного корсиканца командующий пал духом и согласился капитулировать. По мнению дю Белле, осажденным было достаточно продержаться ещё два дня, чтобы удержать крепость, так как через несколько дней после капитуляции началась сильная буря с ливнем, продолжавшаяся несколько суток и разрушившая английский лагерь. В случае продолжения осады она бы помешала новому штурму и дала бы время дофину подойти на помощь гарнизону[19].

Напишите отзыв о статье "Осада Булони (1544)"

Комментарии

  1. В Ардре командовал сеньор де Ла-Рошпо, имевший тысячу пехотинцев и 50 тяжеловооруженных, а в Монтрёе обороной руководил сам генеральный наместник Пикардии маршал дю Бьес с гарнизоном в 4 тыс. человек (Potter, [books.google.ru/books?id=PDBrGkpwT9AC&pg=PA193#v=onepage&q&f=false p. 193—194])
  2. Согласно Дэвиду Поттеру, по условиям капитуляции все желающие могли остаться, при условии принесения присяги английскому королю (Potter, [books.google.ru/books?id=PDBrGkpwT9AC&pg=PA200#v=onepage&q&f=false p. 200])

Примечания

  1. Lemonnier, 1983, p. 127.
  2. 1 2 3 4 5 Minois, 1989.
  3. Bertrand, 1828, p. 90.
  4. 1 2 Poli, 1898, p. 56.
  5. Bertrand, 1828, p. 90, 98.
  6. 1 2 3 4 5 Castex, 2012, p. 43.
  7. Poli, 1898, p. 56—57.
  8. Du Bellay, 1919, p. 275.
  9. Romier, 1909, p. 32—33.
  10. Bertrand, 1828, p. 99.
  11. Bertrand, 1828, p. 100.
  12. Potter, 2011, p. 200.
  13. Castex, 2012, p. 43—44.
  14. Potter, 2011, p. 202—204.
  15. Castex, 2012, p. 44.
  16. Bertrand, 1828, p. 102.
  17. Castex, 2012, p. 42.
  18. Bertrand, 1828, p. 103—104.
  19. Du Bellay, 1919, p. 274—275.

Литература

  • Bertrand P.-J.-B. Précis de l'histoire physique, civile et politique de Boulogne-sur-mer. T. I. — Boulogne, 1828.
  • Castex J.-C. Répertoire des combats franco-anglais des Guerres de la Renaissance, depuis la fin de la Guerre de Cent Ans (1453) jusqu'au début de la Guerre de Trente Ans (1618). — Vancouver: Fhare-Ouest, 2012. — ISBN 978-2-921668-14-9.
  • Du Bellay M. Mémoires de Martin et Guillaume Du Bellay. T. IV (Livres IX et X, 1541—1547 et Table). — P.: Société de l'histoire de la France, 1919.
  • Journal du siège de Boulogne par les Anglais, précédé d'une lettre de Henri VIII à la reine sur les opérations du siège / Traduits de l'anglais par Camille Le Roy. — Boulogne-sur-mer, 1863. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k65169598.r=.langEN]
  • Lennel F. Histoire de Calais : Calais sous la domination anglaise. — Calais: J. Peumery, 1911.
  • Lemonnier H. La France sous Henri II : la lutte contre la Maison d'Autriche, 1519—1559. — P.: Tallandier, 1983.
  • Minois G. Henri VIII: Quatrième partie. Le despote et son royaume (1540—1547). — P.: Fayard, 1989. — ISBN 978-2-213-64847-7.
  • Poli X. Histoire militaire des Corses au service de la France. T. I. — Ajaccio: Dominique de Peretti, 1898.
  • Potter D. Henry VIII and Francis I: The Final Conflict, 1540-47. — Leiden: Brill, 2011. — ISBN 978-90-04-20431-7.
  • Romier L. Jacques d'Albon de Saint-André, maréchal de France (1512—1562). — P.: Perrin et Cie, 1909.

Отрывок, характеризующий Осада Булони (1544)

De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]