Осада Гаваны (1762)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Осада Гаваны
Основной конфликт: Англо-испанская война (1761—1763)

Британский флот блокирует Гавану
Дата

6 июля - 13 августа 1762 года

Место

Гавана, Куба

Итог

победа англичан

Противники
Великобритания Испания
Командующие
Джордж Кеппел, герцог Албемарль
Джордж Покок
Джордж Огастус Элиотт
Хуан де Прадо
Гуттьере де Эвия
Луис Висенте де Веласко-и-Исла
Хосе Антонио Мансо де Веласко
Силы сторон
12,826 солдат,
17,000 матросов,
23 линкора,
11 фрегатов,
4 шлюпа,
3 бомбардирских корабля,
1 куттер,
160 транспортных судов[1][2]
3,870 солдат[3][4]
5,000 матросов[3][4]
2,800 ополченцев[3][4]
9 кораблей[4][5]
Потери
2,764 убитых, раненых и умерших от ран,[1]
3 корабля[6][7][8]
3,800 убитых и умерших от ран,
2,000 раненых,[9]
5,000 пленных,[10]
13 кораблей[11]
  Англо-испанская война (1761—1763)

Осада Гаваны — сражение в марте — августе 1762 года в рамках Семилетней войны между британскими и испанскими войсками. Британские войска осадили и захватили Гавану, которая в то время была важной испанской военно-морской базой в Карибском море, и нанесло серьезный удар по испанскому флоту. Гавана была впоследствии возвращена Испании по условиям Парижского мира, который формально положил конец войне.





Испанские приготовления

Перед вступлением в конфликт с Великобританией в 1761 году испанский король Карл III предпринял ряд мер для защиты испанских колоний от британского флота. Для обороны Кубы он назначил Хуана де Прадо командующим гаванским гарнизоном. Де Прадо прибыл в Гавану в феврале 1761 года и начал работы по укреплению города.

В июне 1761 года в Гавану для транспортировки двух полков пехоты (общей численностью около 1000 солдат) прибыла флотилия из семи линейных кораблей под командованием адмирала Гуттиере де Эвия. Однако желтая лихорадка быстро сократила численность защитников, и к моменту начала британской осады в распоряжении де Прадо оставалось до 3850 солдат, 5000 матросов и морских пехотинцев и 2800 ополченцев. Основной гарнизон состоял из Испанского пехотного полка (481 человек), Арагонского пехотного полка (265), Гаванского пехотного полка (856), драгунов из Эдинбурга (150), артиллеристов (104) и морских пехотинцев (750).

Гавана была одним из лучших портов Вест-Индии. Её рейд мог вместить до 100 линейных кораблей. Доступ к гавани открывал входной канал 180 м в ширину и 800 м длиной. В Гаване также были размещены верфи, способные строить первоклассные военные корабли.

Входной канал защищали две сильных крепости: на северной стороне канала — Кастильо-де-лос-Трес-Рейес-дель-Морро (или просто Эль-Морро) с 64 тяжелыми орудиями и гарнизоном из 700 человек; на южной стороне — Кастильо-де-Сан-Сальвадор-де-ла-Пунта. Канал также мог быть заблокирован цепью от Эль-Морро до Ла-Пунта. Сама Гавана лежала на южной стороне вдоль канала и была окружен стеной длиной 5 км.

Британские приготовления

Когда началась война с Испанией, в Великобритании был составлен план морского нападения на Гавану. Экспедицией должны были командовать Джордж Кеппел и сэр Джордж Покок в статусе вице-адмирала. План также предусматривал прибытие из Америки 4000 солдат под командованием Джеффри Амхерста в помощь Кеппелу и британскую атаку на Луизиану.

В феврале 1672 года британские войска приступили к исполнению плана. Они состояли из 22-го пехотного полка, 34-го пехотного полка, 56-го пехотного полка и 72-го Ричмондского пехотного полка.

5 марта британская экспедиция отплыла из Спитхеда в составе 7 линейных кораблей и 4365 солдат на борту 64 транспортных судов. 20 апреля британцы прибыли на Барбадос. Пять дней спустя экспедиция достигла Форт-Ройяла на недавно завоеванном острове Мартиника, где на борт были взяты ещё 8461 солдат под командованием генерал-майора Роберта Монктона. Эскадра контр-адмирала Джорджа Родни из 8 линейных кораблей также присоединилась к экспедиции, в результате чего общее число линкоров возросло до 15.

23 мая экспедиция в районе Санто-Доминго (ныне Республика Гаити) получила подкрепление в виде эскадры сэра Джеймса Дугласа с Ямайки. Таким образом, силы Кеппела теперь составляли 21 линейный корабль, 24 меньших кораблей и 168 других судов, перевозивших 14000 моряков и морских пехотинцев плюс ещё 3000 наемных моряков, а также 12826 регулярных войск.

Осада

6 июня британские силы подступили к Гаване. Сразу 12 британских линкоров были отправлены в устье входного канала, чтобы блокировать испанский флот. Британцы планировали начать операцию по занятию крепости Эль-Морро на северной стороне канала. Взятие крепости позволило бы британцам занять господствующие высоты и вынудить испанский гарнизон сдаться. Однако этот план не принимал во внимание тот факт, что крепость была расположена на скалистом мысе, что не позволяло копать окопы, а большая канава защищала форт со стороны суши.

Испанские войска де Прадо и адмирала Эвия были поражены численностью атакующих сил первоначально приняли на вооружение оборонительную стратегию, надеясь на истощение сил противника, эпидемию жёлтой лихорадки среди осаждающих или ураган. Соответственно испанский флот находился в гавани, а его матросы, артиллеристы и пехотинцы были отправлены в гарнизоны крепостей Эль-Морро и Пунта. Большая часть пороха, а также лучшие корабельные орудия были также переданы этим двум крепостям. Между тем, регулярные войска были направлены на оборону города.

Входной канал был немедленно перекрыт цепью. Кроме того, 3 линейных корабля (Asia (64 орудия), Europa (64) и Neptuno (74)), бывшие в плохом состоянии, были затоплены у входа в канал. Понимая важность Эль-Морро, испанские командиры отвели его обороне главную роль.

7 июня британские войска высадились к северо-востоку от Гаваны и на следующий день начали наступление на запад. Они встретили на пути отряды ополчения, которые были легко оттеснены. К концу дня британская пехота достигла окрестностей Гаваны. Оборона Эль-Морро была доверена Луису Висенте де Веласко-и-Исла, морскому офицеру, который тут же стал готовить крепость к осаде.

11 июня британцы начали штурмовать редуты на высоте Каваньос. Только в этот момент британское командование осознало, насколько удачно была расположена Эль-Морро. На следующий день британцы стали устанавливать артиллерийские батареи среди деревьев на холме Ла-Кабана с видом на Эль-Морро. Удивительно, но этот холм был оставлен испанцами без защиты, несмотря на его стратегическую важность.

13 июня британский отряд высадился в Торреон-де-ла-Чоррера, на западной стороне гавани. Между тем, полковник Патрик Маккелар, инженер, был назначен инспектором осадных работ против Эль-Морро. Рытье траншей было невозможным, и он решил вместо этого возводить бруствер.

22 июня 4 британских батареи, насчитывавшие 12 тяжелых орудий и 38 минометов, открыли огонь по Эль-Морро с холма Ла-Кабана. Маккеллар под прикрытием огня батарей, в свою очередь, стал постепенно расширять бруствер.

К 29 июня британские батареи стали выпускать по Эль-Морро по 500 снарядов в день. Веласко терял как минимум 30 человек каждый день, и объём работы по ремонту крепости каждую ночь становился все более утомительным. Наконец, Веласко удалось убедить де Прадо в необходимости вылазки против британских батарей. На рассвете 29 июня 988 испанских солдат напали на осаждающих. Они достигли британских батарей с тыла, но британский отпор был стремительным, и нападавшие были отбиты, прежде чем смогли нанести серьезный ущерб.

С 1 июля британцы начали комбинированные сухопутные и морские нападения на Эль-Морро. Для этого из состава флота были выделены линкоры HMS Stirling Castle, HMS Dragon, HMS Marlborough и HMS Cambridge. Военно-морская и сухопутная артиллерия одновременно открыла огонь по Эль-Морро. Тем не менее, военно-морские орудия оказались неэффективны, поскольку форт находился слишком высоко. Ответный огонь из 30 орудий Эль-Морро привел к 192 жертвам среди британцев и серьезному повреждению кораблей, три из которых позже затонули. Между тем, бомбардировка с суши была гораздо более эффективной. К концу дня только 3 испанские пушки ещё оставались в строю на стороне Эль-Морро, обращенной к британцам.

2 июля британский бруствер вокруг Эль-Морро загорелся, уничтожив плоды работы, проделанной британцами с середины июня. Веласко немедленно воспользовался этим, перетащив пушки на другую сторону и отремонтировав бреши в укреплениях.

С момента своего прибытия в Гавану британская армия сильно страдала от жёлтой лихорадки. Кроме того, приближался сезон ураганов, и Кеппелу приходилось торопиться. Он приказал восстановить батареи с помощью списываемых на берег матросов.

К 17 июля новые британские батареи заставили замолчать большинство орудий Веласко, оставив только два из них в рабочем состоянии. При отсутствии артиллерийской поддержки испанцы больше не могли ремонтировать укрепления Эль-Морро. Маккеллар также получил возможность возобновить строительство бруствера. Однако британские войска находились в плохом состоянии, и работы шли довольно медленными темпами. Вся надежда британцев теперь возлагалась на предполагаемое прибытие подкреплений из Северной Америки.

20 июля прогресс в осадных работах позволил британцам начать минирование правого бастиона Эль-Морро. Между тем, британская артиллерия ежедневно выпускала по крепости до 600 снарядов, в результате чего испанцы потеряли около 60 человек. У Веласко теперь не было никакой надежды, кроме как уничтожить британские осадные укрепления. В 4 часа утра 22 июля 1300 солдат, моряков и ополченцев выступили из Гаваны в трех колоннах и напали на осадные укрепления британцев, окружавшие Эль-Морро. Рейд не удался, и британский бруствер остался относительно нетронутым.

24 июля Кеппел предложил Веласко сдаться, но тот ответил, что этот вопрос будет скорее решен силой оружия.

27 июля британское подкрепление из Северной Америки во главе с полковником Бертоном, наконец, прибыло. Во время своего путешествия они были атакованы французами, которые захватили в плен около 500 человек. Эти подкрепления состояли из 46-го пехотного полка Томаса Мюррея, 58-го пехотного полка, американских ополченцев (3000 человек) и корпуса рейнджеров (253).

29 июля минирование правого бастиона Эль-Морро крепости было завершено. Кеппел тщетно имитировал нападение, надеясь, что Веласко, наконец, решит сдаться. Напротив, Веласко решил начать отчаянную атаку с моря против английских минеров.

В 14:00 30 июля две испанских шхуны напали на минеров с моря. Атака была неудачной, и испанцы были вынуждены уйти. В 1:00 ночи британцы взорвали заряды. Обломки частично заполнили ров, и Кеппел начал штурм, отправив 699 солдат против правого бастиона. Перед тем, как испанцы успели среагировать, 16 британцев закрепились на бастионе. Веласко бросился в контратаку во главе своих войск, однако был ранен в ходе последовавшего упорного боя. После того, как англичане заняли Эль-Морро, Веласко был доставлен в Гавану.

В 21:00 31 июля Веласко умер от ран. Британцы к этому времени выстроили свои батареи вдоль северной стороны входного канала от Эль-Морро к холму Ла-Кабана.

11 августа, после того как де Прадо отверг требование о капитуляции, британские батареи открыли огонь по Гаване. В общей сложности 47 орудий, 10 минометов и 5 гаубиц били по городу с расстояния 500—800 м. К концу дня орудия форта Ла-Пунта утихли. У де Прадо не осталось другого выбора, кроме как сдаться.

Сдача

12-13 августа начались переговоры о сдаче города. Согласно условиям капитуляции, де Прадо и его армия получила право с почетом покинуть город. Эвия не решился отдать приказ сжечь свой флот, и он в неприкосновенности перешел в руки англичан.

14 августа британцы вошли в город. Они получили под свой контроль самый важный порта в испанской Вест-Индии, вместе с военной техникой, 1828116 испанских песо и товарами на сумму около 1 млн испанских песо. Кроме того, британцы захватили 20 % линейных кораблей испанского флота, а именно Aquilón (74 орудия), Conquistador (74), Reina (70), San Antonio (64), Tigre (70), San Jenaro (60), África (70), América (60), Infante (74) и Soberano (74), 3 фрегата, 9 небольших судов и несколько вооруженных судов, принадлежавших торговым компаниям. Кроме того, два почти завершенных линейных кораблей — San Carlos (80) и Santiago (60 или 80) — были захвачены на верфях Гаваны.

Во время осады англичане потеряли 2764 убитыми, ранеными, пленными или дезертировавшими[1], а к 18 октября потеряли ещё 4708 человек от болезней[12]. Три линкора были потеряны. Вскоре после осады HMS Stirling Castle был признан непригодным и затоплен[6], HMS Marlborough затонул в Атлантике из-за ущерба, полученного во время осады. HMS Temple был потерян во время возвращения в Великобританию для ремонта[8].

По возвращении в Испанию де Прадо и Эвия были отправлены под трибунал и осуждены.

Последствия

Потеря Гаваны и Западной Кубы стала серьезным ударом по Испании. Помимо финансовых потерь, испанцы значительно потеряли в претиже. Это поражение, вместе с завоеванием британцами Манилы полтора месяца спустя, означало потерю обеих столиц испанской Вест-Индии и испанской Ост-Индии, что подтвердило британское морское превосходство и показало хрупкость Испанской империи.

Гавана и Манила были возвращены Испании по условиям Парижского договора 1793 года, но Испания была обязана уступить Флориду и Менорку Великобритании и выплатить выкуп за Манилу. Испания получила французскую Луизиану в качестве платы за вмешательство в войну на стороне французов и в качестве компенсации потерю Флориды.

Галерея

Обстоятельства осады Гаваны нашли отражение в творчестве французского живописца Доминика Серра:

Напишите отзыв о статье "Осада Гаваны (1762)"

Примечания

  1. 1 2 3 Marley p.291
  2. Syret pg. 69
  3. 1 2 3 Syret pgs. 70-71
  4. 1 2 3 4 Marley p.292
  5. Syret pg. 72
  6. 1 2 Winfield p.49
  7. Michael Phillips' Ships of the Old Navy.
  8. 1 2 Lavery p.177
  9. Marley p.295
  10. Syret pg. 309-10
  11. [www.todoababor.es/datos_docum/ord_ba_hab1762.htm Orden de batalla en la captura de La Habana en 1762.] Revista de Historia Naval.
  12. Diefendorf p.202

Библиография

  • Fortescue, J. W., A History of the British Army Vol. II, MacMillan, London, 1899, pp. 541–544
  • Sanchez-Galarraga, Jorge, «Luis de Velasco — Siege of Havana, 1762», Seven Years War Association Journal Vol. XII No. 2
  • José Guiteras, Pedro, Historia de la conquista de la Habana. (1762), Perry and McMillan, Philadelphia, 1856.
  • Pezuela y Lobo, Jacobo de, Sitio y rendición de la Habana en 1762: Fragmento de la historia inédita de la isla de Cuba, M. Rivadeneyra, Madrid, 1859.
  • Marley, David (1998). Wars of the Americas: a chronology of armed conflict in the New World, 1492 to the present. ABC-CLIO. ISBN 978-0-87436-837-6
  • Diefendorf, Jeffry M./Dorsey, Kurkpatrick (2006). City, country, empire: landscapes in environmental history. Univ of Pittsburgh Press. ISBN 978-0-8229-5876-5
  • Winfield Rif. British Warships of the Age of Sail 1714–1792: Design, Construction, Careers and Fates. — Seaforth, 2007. — ISBN 1-86176-295-X.
  • Syrett, David, The Siege and Capture of Havana, 1762 Navy Records Society, 1970 ISBN 978-0-85354-003-8
  • Lavery, Brian (2003) The Ship of the Line — Volume 1: The development of the battlefleet 1650—1850. Conway Maritime Press. ISBN 0-85177-252-8.
  • [aguadadepasajeros.bravepages.com/cubahistoria/toma_la_habana_por_ingleses.htm La toma de La Habana por los ingleses] (Spanish)
  • Greentree, David (2010). A Far-Flung Gamble, Havana 1762; Osprey Raid Series #15, Osprey Publishing. ISBN 978-1-84603-987-4

Отрывок, характеризующий Осада Гаваны (1762)

– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».