Осада Данцига (1734)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Осада Данцига
Основной конфликт: Война за польское наследство

Осада Данцига в 1734 году
Дата

22 февраля — 26 июня (7 июля) 1734 года

Место

Данциг (Речь Посполитая)

Итог

Победа русско-саксонской армии

Противники
Российская империя
Саксония
Ст.Лещинский

Франция

Командующие
Пётр Ласси
Буркхарт Миних
Иоанн-Адольф фон Саксен-Вейсенфельс
флот:
Томас Гордон
Станислав Лещинский
Штайнфлихт
Ян Тарло
Луи Робер де Плело
Антонио Феличе де Монти
Габриель де Ламотт де Лапейруз
Силы сторон
Русская армия:
В начале кампании
17 495 человек[1]:
15744 чел. в регулярных полках, 91 гусар,
1660 казаков и калмыков
В апреле 1734
18 092 человек[2]:
9 пехотных,
10 драгунских полков,
сербские гусары,
казаки.
Саксонская армия:
2 полка,
6 артиллерийских рот[3].
24 445 человек[4]:
5 городских полков,
7800 городских милиционеров,
1279 гвардейских милиционеров,
2150 конных польских гвардейцев,
1200 драгун полка Монти,
200 шведских волонтеров
Потери
801 убитый[5],
1753 раненых[5],
12 пропавших без вести[5]
неизвестно
 
Война за польское наследство
Данциг

Рейнский походКеляПиццигеттонТрабен-ТрарбахБитонтоПармаКапуяКуистеллоГвасталла

Осада Данцига 1734 года — осада русско-саксонскими войсками города Данциг, принадлежавшего Речи Посполитой, во время Войны за польское наследство. Длилась с 22 февраля по 26 июня (7 июля) 1734 года.





Предыстория

В 1733 году умер польский король Август II. Франция выдвинула в качестве его преемника Станислава Лещинского, утверждение которого явилось бы значительной политической победой Франции и могло бы подорвать русское влияние в Речи Посполитой. Кроме того, это могло привести к созданию антирусского блока государств (Польша, Швеция, Османская империя) под руководством Франции.

Россия и Австрия поддержали саксонского курфюрста Фридриха Августа. Обе стороны сразу же начали активно действовать деньгами.

Избирательный сейм начался 25 августа. Его работа была отмечена ссорами. 12 сентября 1733 года примас провозгласил об избрании польским королём Станислава Лещинского. Между тем меньшинство, опубликовав манифест, в котором жаловалось на уничтожение liberum veto, отступило в Венгров. 22 сентября Лещинский в сопровождении своих главных сторонников, а также французского и шведского послов выехал в Данциг, где намеревался дожидаться французской помощи. Расположенный у побережья, Данциг был лучшей крепостью Польши и одной из лучших крепостей Европы, а близость к Морю позволяла получать помощь от Франции и Швеции[6]. Часть шляхты 24 сентября в полмиле от Праги, в урочище Грохове, избрала на престол Фридриха Августа.

Первая французская эскадра

Кардинал Де Флери, который был фактическим правителем Франции при Людовике XV, отправил на Балтику для поддержки Лещинского небольшую эскадру. Французское правительство решило использовать эскадру в качестве отвлекающего маневра, создав видимость присутствия на ней Лещинского, который выехал в Польшу по суше. Лещинского изображал граф де Трианж, который прибыл на флагманский корабль. Выйдя из Бреста 20 (31) августа 1733 года, эскадра под командой графа Сезара Антуана де ля Люзерна в составе 9 линейных кораблей, 3 фрегатов и корвета 9 (20) сентября прибыла в Копенгаген[7]. Франция, поддерживавшая Лещинского, с большой неохотой пошла на посылку своей эскадры на Балтику, так как это могло бы вовлечь в войну нейтральные Англию и Голландию. У французских моряков не было опыта хождения по Балтике и при подготовке эскадры выяснилось, что найти необходимое количество лоцманов достаточно проблематично[7]. Когда эскадра встала на рейде Копенгагена, её посетил французский посол в Дании граф Луи Робер Ипполит де Бреан де Плело, который сообщил, что Лещинский успешно добрался до Польши и уже избран королём. 27 сентября (8 октября) Люзерн получил приказ возвращаться в Брест и 22 октября (2 ноября) эскадра вышла в обратный путь[6]. Отбытие эскадры вызвало всеобщее удивление, но многого эскадра сделать не могла. Военные действия происходили на суше, а десанта на кораблях не было[6].

Силы сторон

Силы обороны Данцига

Французские деньги достигли Данцига в 1733 году, и были использованы коментантом генерал-майором фон Штайнфлихтом, отвечавшим за оборону Данцига, на укрепление обороны города в ожидании военных действий со стороны России, Саксонии и Австрии. К расквартированным в городе солдатам постоянного гарнизона присоединились многочисленные сторонники Станислава Лещинского и местное ополчение. Всего в гарнизоне находилось 24 445 человек: 5 городских полков, 7800 городских милиционеров, 1279 гвардейских милиционеров, 2150 конных польских гвардейцев, 1200 драгун полка Монти, 200 шведских волонтеров[4]. Город был хорошо снабжен артиллерией, боеприпасами и провиантом. Полки, блокированные в городе, были регулярными, солдаты хорошо обученными[8]. Войска гарнизона так-же могли рассчитывать на помощь со стороны многочисленных отрядов сторонников Лещинского, находившихся в районе. Например, у каштеляна Чирского в Штаргарде в распоряжении имелись 1100 драгун, 1000 регулярной пехоты и 6000 шляхты и «товарищей»[9].

Силы русского осадного корпуса

Русские войска под командованием генерал-аншефа Петра Ласси насчитавали 15 744 человека в регулярных полках (9 драгунских и 9 пехотных), 91 сербского гусара, 1660 казаков и калмыков[5]. Военная коллегия разрешила Ласси выдать войскам удвоенное жалование за счет конфискации имущества противников Августа III.

Осада

Поход русской армии и начало осады

Корпус генерал-аншефа Петра Ласси выдвинулся к Данцигу 29 ноября 1733 года и 3 января 1734 года прибыл в Нешаву. 4 января 800 драгун из Рижского драгунского полка нанесли поражение 36 хоругвям региментаря Сокольницкого и заняли Торн[5]. 20 января, через три дня после коронации Августа III польским королём, русские войска без боя взяли Грауденц и 8 февраля блокировали Данциг[5]. Для блокады города, Ласси разделил корпус на 5 отрядов: отряд самого Ласси (4 полка) встал от деревни Пруст, отряд генерал-майора Карла Бирона (2 полка) — от Санкт-Альбрехта, отряд генерал-лейтенанта князя Ивана Барятинского и генерал-майора Артемия Волынского (5 полков) — от деревни Шанфельд, отряд генерал-лейтенанта Артемия Загряжского (драгуны и казаки) — от деревни Лангфурт, отряд генерал-лейтенанта князя Григория Урусова (7 полков) — от Оливы[9].

Генерал Ласси начал осаду города 22 февраля 1734 года, но зимние условия и нехватка сил не позволяли ему вести активные действия. Его задача осложнялась постоянными вылазками отрядов Лещинского. Русские отряды вполе успешно вели эту «малую войну», нанося поражения формированиям «станиславчиков». Так, 28 февраля 400 казаков под командой генерал-майора Иоганна Любераса разгромили Миромирский и Любомирский драгунские полки[8].

Тем временем, в Петербурге в присутствии императрицы Анны состоялись заседания Кабинета министров и генералитета на которых главнокомандующим над осадной армией был назначен президент Военной коллегии фельдмаршал Бургхарт Миних. Императрица указала фельдмаршалу: «Можете Вы оному городу объявить, что оной многими явными неприятельскими своими поступками Нашего ответа себя недостойна учинил, а что впротчем для избавления своего от крайней погибели сам способ в своих руках имеет, то есть скорейшим покорением праведному законнорожденному королю Августу и выгнавшем явных Наших и его неприятелей. А ежели сего не учинит, то Вы з городом без всякого сожаления неприятельски поступать и все те способы к принуждению оного употреблять не оставите, которые по военному обычаю к тому потребны»[10].

Командование Миниха

5 марта 1734 года фельдмаршал Миних прибыл к осадной армии и принял командование. Главной проблемой осаждавших было отсутствие тяжелой артиллерии, так как прусский король долго не соглашался пропустить русские пушки через свои земли. Армия располагала только тремя однопудовыми саксонскими мортирами, доставленными через Пруссию как багаж герцога Иоанна-Адольфа[11]. Для поправления дела Миних выслал в Эльбинг и Мариенбург Санкт-Петербургский драгунский полк, который обратил в бегство коронный Деновский пехотный полк и привез 7 крепостных орудий[11].

7-9 марта армия Миниха соорудила редуты и батареи на горе Цыганкенберг, а в ночь на 10 марта команда из полков генерал-майора Бирона (Троицкая, Нарвская, Тобольская, Архангелогородская и Ладожская гвардейские роты) захватили предместье Шотланд. В 6-часовом бою русские захватили 4 пушки и 24 пленных[11]. 11 марта были взяты Иезуитский монастырь и редут Данциг-Хаупт, но осажденные продолжали превосходить осаждавшую армию по артиллерии. До 23 марта русская армия выпустила по городу 67 полупудовых бомб и 668 каменных восьми и шестифунтовых ядер, а гарнизон города обрушил на осаждавших 807 бомб и 1055 ядер; к этому времени потери русской армии составили 77 человек убитыми, 202 ранеными и 9 пропавшими без вести[11]. Из-за нехватки артиллерийских припасов солдаты осаждавшей армии собирали ядра и даже неразорвавшиеся бомбы, которыми стрелял гарнизон. Миних доносил в Петербург: «За всяким, почитай, пушечным ядром, которым неприятели стреляют, солдаты, бегая, подымают, ибо на наших батареях за одно ядро по три копейки платится. Понеже от неприятельских бомб премножество не разрывает, то мы порох, который зело хорош, из оных вынимая, поныне палим неприятельскими или отнятыми пушками, порохом и ядрами»[12].

Сражение при Выщецине

В начале апреля отряды «станиславчиков» попытались снять блокаду с города. Самым крупным отрядом, который пытался вызволить осажденных, был корпус под командой Любельского графа Тарло (предка историка Е. В. Тарле) и каштеляна Чирского. В составе корпуса находилось около 8000 человек: 48 гусарских хоругвей, 400 драгун, пехотные полки Буковского и Френека. Они переправились через Вислу и двинулись к Данцигу[2]. На перехват этого корпуса был сначала направлен отряд генерал-поручика Загряжского и генерал-майора Бирона с двумя тысячами драгун и тысячей казаков. Этот отряд встретил корпус Чирского (2 000 пехоты, 3 000 конников) у города Швец, и был обстрелян поляками. Тогда 6 (17) апреля был отправлен отряд под командой Петра Ласси (2300 драгун и 600 казаков). В сумерках 9 (20) апреля около деревни Выщечин в миле от прусской границы состоялся 2-х часовой бой. Поляки отбили атаку казаков, но драгуны расстроили их строй. В результате сражения польские части отступили, потеряв убитыми 354 человека, включая полковника Буковского. Победителю достались 30 пленных, 2 знамени и 4 пары литавр. Потери отряда Ласси составили 1 убитым и 14 ранеными[2].

Продолжение осады

У осажденных оставалась связь с морем по рукаву Вислы (Мертвая Висла), где у впадения реки в море находился форт Вайхзельмюнде. По этому рукаву в город постоянно прорывались мелкие суда, обеспечивая связь и доставляя припасы[13]. Русские старались расстреливать суда, идущие в город. 18 (29) апреля огнём русской артиллерии был разбит один из двух кораблей, пытавшихся пробиться в Данциг. 6 человек из команды и груз (порох, фузеи, гранаты и мука) были захвачены. По сообщению пленных, на втором корабле, который прорвался в город, был такой-же груз. После этого граф Миних решил усилить меры по обеспечению блокады[13].

На правом берегу излучены Вислы, между городом и фортом Вайхзельмюнде находился редут Зоммер-Шанц. Укрепление было защищено рекой, каналом и болотами. Рядом с редутом на Висле стоял прам. Именно сюда Миних решил нанести удар. Фельдмаршал приказал построить батарею и установить на ней 3 медных пушки из Ревеля. 24 апреля (5 мая) батарея была сооружена и вечером на неё прибыл сам командующий, который приказал открыть огонь по праму. Девятым выстрелом русские артиллеристы нанести праму пробоину, в результате чего, команда подняла якорь и с криками о помощи повела затапливаемый корабль к Вайхзельмюнде[14]. В ночь на 26 апреля (7 мая) отряд под командованием полковника Кермана (100 сербских гусар, 300 драгун и 50 казаков) взяли приступом редут Зоммер-Шанц, захватив 4 пушки и 30 пленных. Оборонявшиеся потеряли 180 человек убитыми, потери отряда Кермана составили 4 человека убитыми и 25 ранеными[2].

Ночью на 29 апреля (10 мая) начался штурм укреплений Хагельсберг, закончившийся трагедией. В первые минуты боя выбыли из строя все офицеры в штурмующих частях, а солдаты, заняв траншеи противника, отказались отступить и гибли под огнём защитников крепости. Только генерал-аншеф Ласси, лично пробившийся на передовую, смог уговорить солдат отступить. Этот штурм обошелся русской армии в 673 убитых и 1418 раненых, потери защитников крепости составили около 1000 человек[2].

В конце апреля, осадная армия Миниха, пополненная подкреплением, насчитывала 18 092 человека. В шанцах под городом находились Новотроицкий драгунский, 2-й Московский, Киевский, Тобольский, Ладожский, Нарвский, Архангелогородский, Углицкий, Троицкий и Новотроицкий пехотные полки, сербские гусары и казаки. В мобильный резерв под командой полковника Юрия Лесли[15] были выделены Олонецкий и Великолуцкий драгунские полки и донские казаки (всего 1289 человек). 7 драгунских полков были выделены в корпус генерал-поручика Артемия Загряжского и стояли в 8 милях от города: Владимирский, Ингерманландский, Каргопольский, Рижский, Тверской, Пермский и Тобольский драгунские полки[2].

Реальную поддержку осадной армии мог оказать флот, но в Адмиралтейств-коллегии надеялись на скорую сдачу города и медлили с отправкой эскадры[16]. В апреле 1734 стало очевидно, что осада затягивается и весной 1734 года из Кронштадта для содействия армии было решено отправить эскадру[17][18]. Командующим эскадрой назначался адмирал Томас Гордон, младшими флагманами — вице-адмирал Наум Сенявин и контр-адмирал Мартын Госслер[19]. 8 (19) мая Гордон получил высочайшую инструкцию, по которой флот должен был доставить артиллерию в Пилау, а после этого по возможности оказывать содействие осадной армии[20]. 14 (25) мая в поход вышел отряд Сенявина (линейные корабли «Леферм», «Девоншир» и «Слава России») и разведчики — фрегаты «Митау» и «Россия»[21].

Вторая французская эскадра

Когда в Париже узнали, что Лещинский блокирован в Данциге, была собрана вторая эскадра. В этот раз в Данциг посылались войска. Общее командование над эскадрой получил адмирал Жан-Анри Берейл. Суда для перевозки войск предполагалось фрахтовать или реквизировать именем короля. Сосредоточение флота происходило в Кале. Первыми на суда начали погрузку солдаты полка Перигор, украсившие свои шляпы лентами цветов французского и польского королей. При отправке полка выяснилось, что в полку не хватает пуль для фузей, а обмундирование совершенно изношено. Пули доставили в последнюю минуту, но не в полном количестве. Мундиры заказали в Кале и планировали доставить уже в Данциг. Французский посол в Польше маркиз де Монти, который находился в Данциге, постоянно жаловался на негодность артиллеристов и французы включили в отряд 15 лучших артиллеристов из гарнизона Кале[22].

В ночь со 2 на 3 апреля три судна с солдатами Перигорского полка вышли в море. Суда ушли не дождавшись подхода линейных кораблей L’Achille и La Gloire, которые были назначены в охранение. Линейные корабли оказались неготовы к плаванию, их пришлось конопатить, а на La Gloire менять поврежденную грот-мачту. Эти линейные корабли погрузили на борт солдат полка Блезуа и 11 апреля вышли к Данцигу. 27 апреля линейный корабль Le Fleuron и фрегаты Le Brillant и L’Astree приняли на борт солдат третьего полка — Ламанш[23]. Французское правительство планировало отправить в Данциг ещё два полка — Брес и Турнези, для которых начали нанимать корабли и готовить запасы, но отправка этих полков так и не состоялась. 11-12 апреля корабли с полками Перигор и Блезуа прибыли в Копенгаген. Здесь французский посол де Плело организовал установку на La Gloire новой мачты (старую потеряли в плавании), пополнил некомплект пуль и пороха в полках, доставил продовольствие (хлеб, мясо, сухари, вино и водку), нанял датских лоцманов и зафрахтовал три небольших плоскодонных судна для будущей высадки[24].

29 апреля (10 мая), в день неудачного штурма Хагельсберга, французская эскадра встала на рейде Данцига[3]. В этот же день произошла высадка войск на Вестерплятте (остров Лаплата) — небольшая территория между Вайхзельмюнде и морем[25]. Всего французский отряд бригадира Ламотта де ла Перуза насчитывал около 2446 человек в составе выборных батальонов пехотных полков Блезуа (802 человека в 17 ротах), Ламанш (около 875 человек) и Перигор (769 человек в 17 ротах)[26]. Отряд поступал под командование Лещинского и французского посла маркиза де Монти. Последний приказал бригадиру Ламотту выдвинуться к Висле, сесть на заготовленные суда и идти в Данциг. На поддержку французскому отряду были выделены 2000 горожан, которые должны были произвести вылазку. Флот должен был выйти к Пилау и крейсировать там для пресечения доставки вооружения и припасов к осадной армии[25]. Офицеры отряда де ла Перуза сочли такой план опасным и выступили против отправки флота в Пилау под предлогом, что флот остается последней возможностью для спасения короля Станислава в случае падения города. Адмирал Берейл также высказал уверенность о скором подходе второй эскадры с двумя полками, после чего он смог бы действовать против русского флота. В ночь с 3 (14) на 4 (15) мая французский отряд тихо сел на корабли и отбыл, что вызвало отчаяние в городе. Скоро про отбытие французов узнали и русские, которые задержали некоего «хлопца», который шел из Вайхзельмюнде к матери в Данциг[27].

Маркиз де Монти срочно написал рапорт королю Людовику XV, возмущаясь действиями Ламотта: «Вся Европа уверилась, что Ваше Величество выслал войска только для видимости, собираясь пожертвовать Данцигом и его бедными горожанами»[28]. К резиденту в Копенгагене де Плело посыпались призывы развернуть эскадру. Дождавшись подхода кораблей, Плело провел совещание с офицерами и 9 (20) мая эскадра выступила обратно к Данцигу. В этот раз, Плело отправился вместе с ней[28].

13 (24) мая около крепости Вайхзельмюнде эскадра высадила французский отряд второй раз. Согласно легенде, когда фельдмаршал Миних узнал о новой высадке французов, то произнес: «Благодарю Бога! Россия нуждается в руках для извлечения руд»[28]. 14 (25) мая несколько французских офицеров добрались до Данцига, что уверило французов в возможности прорыва. Эскадра получила приказ крейсировать между Хельской косой и Пилау[28]. В этот-же день к русской армии подошел саксонский корпус герцога Иоанна-Адольфа фон Саксен-Вайсенфельса — Легкоконный полк (Шеволежеры), пехотный полк принца Ксавьера и 6 артиллерийских рот. Саксонцы доставили в лагерь осадной армии долгожданную артиллерию: 6 96-фунтовых и 6 48-фунтовых мортир, 24 24-фунтовых полу-картауна и большое количество боеприпасов — 12 000 24-фунтовых ядер, 8 600 бомб и 240 картечных зарядов[3]. 15 (26) мая русская эскадра под командованием адмирала Томаса Гордона, приняв на транспорты (флейты) осадную артиллерию и снабжение для армии, вышла из Кронштадта к Данцигу.

Попытка прорыва французского отряда

16 (27) мая французские войска, взяв в плен русский пикет, попытались пробиться в Данциг через позиции Олонецкого драгунского полка полковника Юрия Лесли из корпуса князя Урусова. Одновременно гарнизон попытался сделать отвлекающую вылазку. Проводник французского отряда провел солдат по болотам и вывел прямо на русские позиции. В результате сражения французы, замочившие в болотах патроны, были разбиты и заперты на пустынном, простреливаемом со всех сторон острове Лаплата в устье Вислы. Французы потеряли в бою 232 человека[3], включая графа де Плело, на теле которого насчитали около двадцати пулевых и штыковых ран. Императрица Анна, узнав о геройской гибели графа, приказала поместить его портрет в своем рабочем кабинете[29]. Потери русских драгун в этом бою составили 8 убитыми и 28 ранеными[3]. Это было первое в истории столкновение русских и французских войск. В бою 16 (27) мая русская и саксонская артиллерия впервые с начала осады выпустила больше снарядов, чем гарнизон — 539 против 300[3].

Прибытие русской эскадры

25 мая (5 июня) 32-пушечный фрегат «Митау» под командой капитана Петра Дефремери, был захвачен в плен французами и отведен в качестве приза в Копенгаген[30]. «Митау» вместе с фрегатом «Россия» производил разведку у Данцига. 24 мая (4 июня) у Хельской косы фрегаты обнаружили 4 корабля, которые шли на румбе WSW к Хелю. Из-за пасмурной погоды на фрегатах не смогли рассмотреть флаги на кораблях. Обнаруженные корабли производили выстрелы, которые русские капитаны посчитали сигналами Данцигу. Опасаясь нападения, фрегаты ушли в открытое море. 25 мая (5 июня) в первом часу ночи между Пиллавской бухтой и Хельской косой «Митау» лег в дрейф. На «России» этого не заметили и корабли потеряли друг друга. В 4 часа утра Митау вышел из дрейфа и до полудня крейсировал на малых скоростях в районе бухты, надеясь на подход «России». Не дождавшись второго фрегата, Дефремери, после совета со своими офицерами, решил самостоятельно идти к Данцигу. Туда, как ожидал капитан, должен будет подойти и фрегат «Россия», который должен продолжать выполнять задание[31]. В 2 часа дня корабль взял курс к Хельской косе, в целях маскировки подняв шведский флаг. В 6 часов со стеньг на удалении в 2-3 мили были замечены 5 кораблей в районе данцигской бухты под французскими флагами. Обнаружив противника, «Митау», совершив поворот бейдевинд на правый галс, стал уходить в море, подняв все паруса. Французы тоже заметили корабль и начали преследование. С заходом солнца, на «Митау» спустили шведский флаг и подняли российский. Из-за поднявшегося волнения, легкий «Митау» не смог развить скорость, в 11-м часу ночи французы нагнали русский корабль. Это были линейные корабли Fleuron и Gloire и ещё два, названия которых неизвестны[32]. Французы потребовали прислать шлюпку с офицером. Дефремери созвал офицерский совет на котором решили, что раз Франция и Россия официально находятся в состоянии мира, то опасаться особенно нечего, а захват корабля будет сравни пиратству. К французам был послан мичман Войников, но обратно он не вернулся. Вместо мичмана, на «Митау» прибыл французский офицер, который потребовал прибытия на французский флагман капитана Дефремери. Дефремери раньше служил вместе с адмиралом Берейлом и понадеялся на мирный исход. Пока французы на своем флагмане допрашивали капитана, с остальных кораблей спустили шлюпки и фрегат Митау оказался захвачен. Дефремери объявили, что эскадра поддерживает короля Лещинского и берет в плен и капитана и фрегат. Протесты Дефремери, что для этого «надлежало иметь флаг и вымпел польский или данцигский, а не французский», не были услышаны[33].

30 мая (10 июня) в Данциг попытались пройти прам и галиот, но огнём русской батареи с редута Зоммер-Шанц, корабли были принуждены встать на якоре в отдалении и вступить в артиллерийскую дуэль. С кораблей было произведено 400 выстрелов без особого эффекта, а от огня русских галиоту и праму были нанесены серьезные повреждения. К этому времени по приказу Миниха Вислу уже перегородили связанными бревнами, а на форватере велись работы по затоплению судов[34]. 26 мая русские транспортные суда (флейты) под прикрытием эскадры произвели выгрузку артиллерии у Пиллау. 1 июня к Данцингу прибыл русский флот под командованием адмирала Томаса Гордона, который привёз дополнительный осадный парк. В связи с уходом за несколько дней до этого французского флота из Балтийского моря русская эскадра обнаружила у Данцига лишь фрегат, посыльное судно (гукор) и прам, которые и были заблокированы[35]. Фрегатом был 30-пушечный Le Brillant, который «шел вблизи берега и стал у речки на мель, бежав от нашего флота»[34]. Гордон доставил к армии 40 тяжелых пушек, 14 пяти- и девятипудовых мортир и 20 шестифунтовых мортирок, 20 321 ядро, 1018 картечных зарядов, 4600 бомб и 20 865 гранат[36]. В составе эскадры находились: линейные корабли — 100-пушечный «Пётр I и II» (флаг адмирала Гордона), 66-пушечные «Святой Александр» (флаг вице-адмирала Сенявина), «Шлиссельбург» (флаг контр-адмирала Госслера), «Наталья», «Марльбург», «Леферм», «Нарва», «Слава России», 54-пушечные «Девоншир», «Пётр II», «Выборг», «Рига», «Новая Надежда», «Виктория», 44-пушечные «Арондель» и «Армонт» (переделанный в брандер), фрегаты «Россия», «Стор-Феникс», «Эсперанс», бомбардирский корабль «Юпитер» и шнява «Фаворитка»[34]. Линейные корабли имели осадку в 5 метров, а глубины у берега были в 2-4 метра, что заставило эскадру держаться на расстоянии. 3 (14) июня к эскадре присоединился бомбардирский корабль «Дондер», в этот же день эскадру посетил граф Миних и саксонские генералы[37].

Василий Тредиаковский
Ода торжественная
о сдаче города Гданска

Ах! Гданск, ах! на что ты дерзаешь?
Воззови ум, с ним соберися:
К напасти себя приближаешь.
Что стал? что медлишь? покорися.
Откуда ты смелость имеешь,
Что пред Анною не бледнеешь?
Народы поддаются целы,
Своевольно, без всякой брани;
Чтоб не давать когда ей дани,
Чтут дважды ту хински пределы.
В милости нет Анне подобной,
Кто милости у неё просит;
К миру нет толико удобной
С тем, кто войны ей не наносит.
(фрагмент)

С конца мая, получив артиллерию, фельдмаршал Миних начал производить интенсивные бомбардировки города. 4 (15) июня к бомбардировке присоединились корабли эскадры. Отряд в составе фрегатов «Эсперанс» и «Стор-Феникс», бомбардирских кораблей «Юпитер» и «Дондер» под командой капитана Ульриха Вильстера выдвинулся «к данцигскому каналу для бросания бомб на имеющиеся подле оного канала французский лагерь и фрегат»[38]. Фрегаты и «Юпитер» пришли к данцигскому каналу и встали на отметке 5 саженей, «Дондер» встал западнее «Юпитера», где глубина была на сажень больше[39]. «Юпитер» начал бомбардировку французского лагеря, а «Дондер» лагеря и форта Вайхзельмюнде. Стоявший в канале французский гукор сделал 4 выстрела по «Эсперансу». В 6-м часу утра оба бомбардирских корабля стали на шпринг ближе к берегу на глубине 4,75 сажении. Главными целями для Юпитера стали французский фрегат и Вайхзельмюнде. Ближе к 9 часам в Вайхзельмюнде начался сильный пожар и задымление[39]. Возможно, чтобы полюбоваться этим зрелищем, на «Стор-Феникс» прибыло высокое начальство — адмирал Гордон и вице-адмирал Сенявин[39]. В это время французский гукор усилил огонь по «Юпитеру» и начались первые попадания в корабль. В 9 часов вечера «Юпитер» получил приказ прекратить бой и вернуться к эскадре[39].

Пока «Юпитер» обстреливал крепость, фрегаты сосредоточились на французском лагере[39]. «Эсперанс» с помощью заведенного якоря перетянули на глубину менее 4 саженей. Около 2-х часов дня оба фрегата стали на шпринг. До 4 часов они обстреливали французский лагерь и фрегат: Эсперанс сделал 60 выстрелов, а Стор-Феникс — 37. В 7-м часу на Эсперансе от огня противника перебило фор-рей и повредило снасти, а от собственной стрельбы сломался битенг. За семь часов он сделал 400 выстрелов из орудий двух деков[39]. Днем 8 шлюпок в условиях полного штиля начали буксировку «Дондера» ближе к каналу, в процессе чего корабль попал под огонь батарей и французского фрегата. К пяти часам его вывели в назначенное место, где он лег на якорь и на шпринг, после чего он начал бросание бомб в лагерь и на фрегат Le Brillant. Огонь «Дондер» вел до полуночи, сделав за последние 2 часа 50 выстрелов[40].

5 (16) июня в результате бомбардировки произошли взрывы пороховых складов в Данциге и Вайхзельмюнде[3]. В пятом часу утра фрегаты и бомбардирские корабли возобновили обстрел лагеря, береговых батарей и французского фрегата[41]. В 6-м часу утра с «Эсперанса» и «Стор-Феникса» спустили шлюпки, которые должны были забросать французский фрегат гранатами. Шлюпкам удалось подойти достаточно близко к кораблю, но из-за огня французов они были вынуждены повернуть назад. В 9-м часу утра бомбардирский корабль «Юпитер» бросил якорь на грубине 4,75 сажени и через два часа начал обстрел построек Вайхзельмюнде из мортиры и гаубицы[41]. За 2 дня «Юпитер» израсходовал 27 5-пудовых бомб из мортиры и 73 3-пудовых из гаубицы. «Дондер» за тот же период — 49 5-пудовых и 103 3-пудовых[41]. 6 (17) июня флот отправился крейсировать у Хельской косы, что давало свободу маневра на случай появления французской эскадры. До командования доходили слухи о присылке на Балтику 24 кораблей[42].

9 (20) июня бомбардирские корабли готовились возобновить бомбардировку, но в 6-м часу из Вайхзельмюнде прибыл барабанщик, который просил огонь не открывать, так как гарнизон начал переговоры. 10 (21) июня эскадра Гордона вернулась к данцигскому рейду. Опасаясь, что из крепости могут уйти мелкие суда противника, Гордон выслал шняву «Фаворитка» и пакетбот «Курьер» с солдатами с поручением «никаких судов, как из Вислы, так и из канала не пропускать»[43].

Вечером 11 (22) июня сложили оружие французы. 12 (23) июня комендант Вайхзельмюнде прислал офицеров для переговоров о капитуляции и 13 июня гарнизон поднял белый флаг[43]. Граф Миних лично прибыл во французский лагерь и принял знамена капитулировавшего корпуса, гарнизон Вайхзельмюнде присягнул Августу III[43]. В крепости и на судах было взято 168 орудий и значительное количество боевых запасов. В ночь на 17 июня, переодевшись крестьянином, из города бежал Станислав Лещинский.

Капитуляция Данцига

26 июня (7 июля) 1734 года была подписана безоговорочная капитуляция Данцига, через два дня гарнизон открыл ворота. Горожане выдали Миниху французских агентов, примаса графа Фёдора Потоцкого и графа Станислава Понятовского. На город была наложена контрибуция в 2 миллиона талеров[3]. Победителям достались 1 французский фрегат, два прама с 52 пушками, 114 крепостных орудий, 7 269 ядер, 1 303 картечных заряда и 1 130 пудов пороха. В плен сдались французский министр маркиз де Монти, подскарбий великий коронный граф Франтишек Оссолинский, печатник Сераковский, сеймовый маршалок Рачевский и комендант генерал-майор Штайнфлихт, 1 197 наемников, 2 147 французских солдат и офицеров и пять коронных полков — драгунский Станислава, пехотные Старой Гвардии, Принца, Флиманла, Гвардии Примасовой[36].

Осада и покорение одной из лучших крепостей Европы стоили русским войскам 801 убитого, 1 753 раненых и 12 пропавших без вести[5]. 10 (21) июля Данциг посетил король Август III, который в сопровождении графа Миниха поднялся на борт бомбардирского корабля «Дондер»[44].

Главная задача польского похода была выполнена — Лещинский изгнан из Речи Посполитой. Новой целью стала ликвидация отрядов «станиславовых агентов» в Литве и юго-восточных воеводствах и примирение враждующих партий на основе признания Августа III[5].

Французский корпус капитулировал на условии высадки пленных в одном из нейтральных портов, но вместо этого французов доставили в Кронштадт. Предстоял размен пленными. Кроме того, русское правительство хотело постараться найти среди пленных «мастеровых людей» и уговорить их остаться в России. Солдат разместили в селе Копорье под Петербургом в специально оборудованном лагере, а одиннадцать французских офицеров с бригадиром Ламоттом на императорской яхте были доставлены в Петербург[29]. В честь сдачи Данцига императрица Анна дала бал, куда были приглашены и французские офицеры. Леди Рондо, супруга английского посла в Петербурге, которой поручили опекать бригадира Ламотта, вспоминала, что «он очень удивлялся великолепию и учтивости русского двора… В самом деле, с ними обращаются очень вежливо; придворные кареты отданы в их распоряжение, и им показывают все, что обыкновенно показывается иностранцам»[29]. В декабре 1734 года французы были отпущены на родину. Остался только маркиз де Монти, которого императрица считала лично виновным в военном столкновении России с Францией. Маркиз был отпущен только после просьбы императора Карла VI в конце 1735 года[29].

Напишите отзыв о статье "Осада Данцига (1734)"

Примечания

  1. Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — М.: Объединенная редакция МВД России, Квадрига, 2010. — С. 127. — ISBN 987-5-91791-045-1.
  2. 1 2 3 4 5 6 Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 130.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 131.
  4. 1 2 Vischer M. Münnich. Ingenieur, Feldherr, Hochverräter. — Frankfurt a. M.: Societäts-Verl, 1938. — С. 545.
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 132.
  6. 1 2 3 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 52.
  7. 1 2 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — Львов: МКИФ, 2001. — С. 51.
  8. 1 2 Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 127-128.
  9. 1 2 Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 128.
  10. Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 128-129.
  11. 1 2 3 4 Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 129.
  12. Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 129-130.
  13. 1 2 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 58.
  14. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 58-59.
  15. внук генерала Александра Лесли
  16. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 54.
  17. Обзор войн России от Петра Великого до наших дней. Под редакцией генерала от инфантерии Леера, ч. IV, кн. I, Спб., 1898, стр. 140—143
  18. Жизнь графа Миниха. Соч. г-на Галеми. Перевел с нем. В. Тимковский, М., 1806, стр. 71-81
  19. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 55.
  20. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 55-56.
  21. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 56.
  22. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 59-60.
  23. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 60.
  24. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 61-62.
  25. 1 2 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 62.
  26. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 60-61.
  27. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 62-63.
  28. 1 2 3 4 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 63.
  29. 1 2 3 4 Черкасов П. П. Яблоко раздора: Первая военная стычка России и Франции // Родина. — 2004. — № 4. — С. 44-45.
  30. Общий морской список, ч. I, Спб., 1885, стр. 134.
  31. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 64-65.
  32. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 65.
  33. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 66.
  34. 1 2 3 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 67.
  35. Веселаго Ф. Ф. Краткая история русского флота. — М-Л: Военмориздат, 1939. — С. 64-65.
  36. 1 2 Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — С. 131-132.
  37. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 68.
  38. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 68-69.
  39. 1 2 3 4 5 6 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 69.
  40. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 69-70.
  41. 1 2 3 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 70.
  42. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 70-71.
  43. 1 2 3 Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 71.
  44. Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — С. 73.

Литература

  • Веселаго Ф. Ф. Краткая история русского флота. — М-Л: Военмориздат, 1939.
  • Муравьев М. А. Действия на море в ходе войны за польское наследство 1733-1735 гг. // Владычествую четырмя. Эпизоды из истории Русского парусного флота первой половины XVIII века. — Львов: МКИФ, 2001.
  • Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — М.: Объединенная редакция МВД России, Квадрига, 2010. — ISBN 987-5-91791-045-1.
  • Черкасов П. П. Яблоко раздора: Первая военная стычка России и Франции // Родина. — 2004. — № 4. — С. 44-45.
  • Vischer M. Münnich. Ingenieur, Feldherr, Hochverräter. — Frankfurt a. M.: Societäts-Verl, 1938.

Отрывок, характеризующий Осада Данцига (1734)

– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.
– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.
– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.