Осада Дели

Сражение при Бадли-ке-Серай
Основной конфликт: Восстание сипаев
Кашмирские ворота Дели, повреждённые артогнём
Дата	8 июня — 21 сентября 1857 года
Место	Дели (британская Индия)
Итог	Решающая победа Британии
Противники
сипаи Великобритания
Командующие
Бахадур Шах II Мирза Могол Бахт-хан генерал-майор Арчдейл Уилсон бригадный генерал Джон Николсон
Силы сторон
12 тыс. сипаев прибл. 30 тыс. ополченцев 100 орудий 8 тыс. пехоты 2 тыс. кавалерии 2.200 ополченцев из Кашмира 42 полевых орудия 60 осадных орудий
Потери
около 5 тыс. раненых и убитых 1.254 убитых 4.493 ранен<

Осада Дели стала одним из решающих сражений в ходе восстания сипаев 1857 года.

Восстание поднявшееся против правления британской ост-индской компании распространилось по большей части северной Индии, по сути, оно было вызвано массовым мятежом сипайских частей армии, набранной компанией в бенгальском президентстве (охватывавшем обширную территорию от Ассама до Пешавара). Как символ для объединения первые восставшие сипаи провозгласили восстановление империи великих Моголов, под властью которой была большая часть Индии в ходе предыдущих столетий. Не имея общего руководства, многие впоследствии восставших также стекались в Дели.

Осада Дели имела важное значение по двум причинам. Во-первых, большое количество восставших было приковано к защите города возможно в ущерб перспективам восстания в других областях и таким образом падение города становилось значительной военной неудачей сипаев. Во-вторых, захват британцами Дели и отказ престарелого императора моголов Бахадур-шаха II продолжать борьбу лишал восстания большей части его национального характера. Хотя повстанцы и продолжали удерживать обширные области, слабая координация между ними позволяла британцам затем неизбежно разбить их по частям.

Вспышка восстания

После нескольких лет возрастающих трений между сипаями (наёмными индийскими солдатами) Бенгальской армии британской ост-индской компании, сипаи в Мератхе в 97 км северо-западнее Дели перешли к открытому мятежу против своих офицеров-британцев. Поводом для восстания послужило введения новых винтовок Энфилда образца 1853 года. Среди индийских солдат было широко распространено мнение, что оболочки патронов для винтовок этой системы смазывались смесью из говяжьего и свиного жиров, перед зарядкой винтовки оболочка патрона должна была быть откусана (как того требовали строевые уставы). Выполняя это требование, солдаты, как мусульмане, так и индуисты, неизбежно оскверняли себя.

85 военнослужащих 3-го бенгальского кавалерийского полка расквартированного в Мератхе отказались принять патроны. Их поспешно подвергли военному суду и 9-го мая 1857 года приговорили к длительным срокам заключения и провели в оковах перед британскими и бенгальскими полками гарнизона. Вечером следующего дня солдаты бенгальских полков (3-го лёгкой кавалерии, 11-го и 20-го пехотных) восстали, освободили заключённых и перебили своих британских офицеров и многих британских гражданских в своих кантонах.

Старшие британские офицеры в Мератхе были застигнуты врасплох. Несмотря на то, что они получали подробные предупреждения о недовольстве, поднявшемся в среде Бенгальской армии после ранних вспышек беспорядков в Берхампуре, Барракпуре и в Амбале, британцы решили, что в Мератхе, где была самая высокая численная пропорция британских и индийских войск, чем где-либо в Индии, бенгальские части не рискнут поднять открытый мятеж. Они пребывали в счастливом неведении и полагали, что не испытают бедствия солдатского мятежа. Но в воскресенье, в воскресенье, когда британские части как обычно участвовали в церковном параде и были без оружия, бенгальские полки перешли к мятежу. Ввиду поднявшейся летней жары церковные службы 10-го мая начались на полтора часа позже, чем в предыдущую неделю, и к началу мятежа британские войска ещё не успели покинуть свои казармы и смогли быстро собраться и вооружиться.

Кроме защиты своих позиций британские командиры в Мератхе почти ничего не сделали, даже не предупредили ближайшие гарнизоны и стоянки (телеграфные линии были перерезаны, но курьеры смогли бы опередить сипаев и достичь Дели, если бы их отправили незамедлительно). Когда 11 мая командиры собрали британские войска в кантоне и приготовились рассеять сипаев, они обнаружили что Мератх покинут и сипаи вышли маршем на Дели.

Захват Дели мятежниками

Дели был столицей империи великих моголов, но в предыдущее столетие значение этого города упало. Британская ост-индская компания довела до сведения 82-летнего императора Бахадур-шаха II, что его титул после его смерти будет упразднён. В это время Дели ещё не был важным центром британской администрации, хотя британские власти контролировали городские финансы и суды. Представители власти и их семьи жили в «кварталах резиденций» в северной части города.

В городе не было частей британской армии или европейских частей британской Ост-индской компании в Дели. Три полка бенгальской пехоты (38-й, 54-й и 74-й) были расположены в казармах в 3,2 км к северо-западу от города. Они обеспечивали охрану, партии рабочих и другие функции здания Гвардии внутри стен у кашмирских ворот северных стен, арсенала и других зданий. По случайному совпадению, когда полки проходили парадным маршем утром 11-го мая, их офицеры зачитали приказ о казни сипая Мангала Панди, пытавшегося в начале года поднять восстание в Барракпуре, и о роспуске 34-го бенгальского пехотного полка, в котором он служил. В рядах сипаев начался ропот.

Позднее этим утром совершенно неожиданно прибыли повстанцы из Мератха, переправившись по мосту из лодок через реку Джамна. Совары (передовые части) восставшего 3-го полка лёгкой кавалерии собрались перед окнами дворца и призывали императора возглавить их. Бахадур-шах пригласил их в загородный дворец, чтобы позже выслушать их дело. Британские власти попытались закрыть все городские ворота, но не успели помешать соварам войти в город через ворота Раджата на юге. Внутри стен города к соварам быстро присоединились толпы, начавшие атаковать британских чиновников и грабить базары.

Некоторые британские офицеры и гражданские попытались найти убежище в здании Гвардии, однако сипаи уже примкнули к мятежу, и британцы были вырезаны. Другие офицеры прибыли к казармам с двумя полевыми орудиями и несколькими ротами сипаев, ещё не примкнувшими к мятежу, отбили здание Гвардии, собрали тела погибших офицеров и отправили их на повозке в кантоны. В это время в городском арсенале (где находилась артиллерия, склады оружия и амуниции) девять британских офицеров из королевского корпуса снабжения обнаружили, что их войска и рабочие дезертируют, перебираясь по лестницам через стены дворца. Офицеры открыли огонь по своим подчинённым и по толпе, чтобы арсенал не попал в руки мятежников. После пяти часов боя у них закончились патроны, за это время защитники перебили немало бунтовщиков и зевак и сильно повредили ближайшие здания. Шестерым офицерам удалось спастись бегством, пятеро были награждены крестом Виктории.

Вскоре после оставления арсенала войска в здании Гвардии получили приказ отступать. Сипаи, равнодушные к мятежу, были вынуждены оставаться у здания, чтобы выразить своё отношение к бунту, но внезапно они обратились против своих офицеров. Нескольким офицером удалось бежать, когда сипаи приняли участие в грабежах.

Примерно половине британских гражданских в Дели, находившихся в кантонах и в кварталах резиденций, удалось бежать, самое лучшим в данной ситуации было бежать к Башне Флагов, откуда телеграфисты пытались предупредить другие британские станции о начавшемся бунте. После того как стало ясно, что помощь из Мератха или откуда-либо не придёт и повозка с телами офицеров, убитых у здания Гвардии, прибыла туда по ошибке большинство британцев бежали в Карнал в нескольких милях к западу. Некоторым беглецам в пути помогали крестьяне, другие стали жертвами грабителей.

Реставрация империи Моголов

12 мая Бахадур-шах провёл свою первую за несколько лет официальную аудиенцию. В ходе аудиенции несколько взволнованных сипаев обращались с монархом фамильярно или даже неуважительно. Хотя Бахадур-шах был встревожен грабежами и беспорядками, он оказал поддержку восстанию. 16 мая сипаи и дворцовая челядь перебили 52 европейцев, содержащихся в плену во дворце или скрывавшихся и обнаруженных в городе. Несмотря на протесты Бахадур-шаха, казнь прошла под священным фиговым деревом прямо перед дворцом. Целью этих убийств было привязать Бахадур-шаха к преступлениям, чтобы совершенно отрезать для него путь для какого бы то ни было компромисса с британцами.

Управление городом и новосозданной армией, его занявшей, было хаотичным и проводилось наудачу. Император провозгласил своего старшего сына Мирзу Могола главнокомандующим своими войсками, но у Мирзы был небольшой военный опыт, и сипаи обращались с ним неуважительно. Ни один из сипаев не согласился подчиниться верховному командованию, каждый полк принимал приказы только от своих офицеров. Хотя Мирза Могол пытался навести порядок в гражданской администрации, его приказы не выходили за пределы города. Вне города гуджарские скотоводы начали взимать свои собственные поборы за трафик, становилось всё труднее снабжать пищей население города.

Новости и слухи о восстании в Мератхе и захвате Дели быстро распространились по Индии и побуждали новые мятежи, но британцы узнавали о событиях в Дели даже быстрее, чем по телеграфу. Там, где у командования станций находились энергичные и не доверяющие своим сипаям офицеры, удавалось упредить мятежи.

Выдвижение британцев

Британские части, расположенные на «горных станциях» у подножия Гималаев были готовы к действию, но потребовалось время для организации похода на Дели, отчасти ввиду недостатка транспортов и снабжения. После окончания второй англо-сикхской войны транспорта Бенгальской армии были распущены в целях экономии, приходилось использовать случайный импровизированный транспорт. Вдобавок, многие старшие британские офицеры рассматривались как слишком дряхлые, чтобы решительно и здраво действовать.

Тем не менее, британские войска уже 17-го мая выдвинулись из Амбалы на Карнал, где к ним присоединился отряд, вышедший из Мератха под командой бригадного генерала Арчдейла Уилсона (который не смог упредить марш сипаев на Дели 11-го мая). Британский главнокомандующий генерал Энсон умер 27-го мая в Карнале от холеры. На посту его сменил генерал-майор Генри Барнард, под его руководством британские войска отправились на Дели. 8-го июня британцы у Бадли-ке-Серай (в 9.7 км к западу от Дели) разбили большое, но неорганизованное войско мятежников.

Британцы заняли скалистый хребет к северу от Дели и казармы бенгальской пехоты к западу от города. В знак вызова и презрения они подожгли казармы. Это был бессмысленный акт, британцам (как и их больным, раненым, нон-комбатантам) пришлось жить в палатках в ходе сезона жары и сезона муссонных дождей.

Скалистый хребет был 18-м высоты и тянулся от точки расположенной всего лишь в 1.100 метрах от Кабульских ворот до реки Джамна в 4.8 км к северу от города. Канал тянущийся от Джамны к западу от британского лагеря защищал их тыл и служил источником питьевой воды.

Британцы заняли различные укреплённые посты вдоль хребта. Ближайшим к городу и наиболее подверженным нападениям была «резиденция индуса Рао», обороняемый гуркхами из сирмурского батальона. Южнее простирался лабиринт из деревень и огороженных стенами садов под названием Субзи Мунди, где мятежники могли собираться перед атаками на британский правый фланг.

Осада с июня по июль

Британцы быстро осознали, что Дели слишком хорошо укреплён, чтобы быть захваченным внезапным наскоком. Барнард приказал начать штурм на рассвете 13-го июня, но большинство его подчинённых пришли в замешательство и не смогли выполнить его приказы. Атака была отменена после взаимных обвинений. Разногласия были слишком сильны, чтобы помешать любому успешному штурму до прихода подкреплений к осаждающим.

К Дели продолжали подходить большие отряды восставших сипаев и добровольцев. Большинство солдат Бенгальской армии восстало и в течение июня и июля не менее десяти полков кавалерии и пятнадцати полков пехоты отправились к Дели вместе с большим количеством ополченцев, главным образом мусульманских моджахедов. В течение нескольких дней, как только прибывал новый контингент, повстанцы атаковали дом индуса Рао и другие британские аванпосты. 19-го июня произошла основная атака с трёх направлений, истощенные силы британцев были готовы отступить, но тогда повстанцы не узнали, как близко они были к победе. Другая масштабная атака была предпринята 23-го июня в столетие битве при Плесси (битва произошла 23 июня 1757 года, полагалось что британское правление в Индии закончится через сто лет после этого события).

Хотя все атаки были отражены, британские силы уменьшались ввиду истощения и болезней. Условия пребывания на хребте и в лагере были чрезвычайно нездоровыми и неприятными. 5-го июля генерал Барнард умер от холеры. Его преемник (Рид) также заразился холерой и передал командование Арчдейлу Уилсону, получившему звание генерал-майор. Хотя Уилсон и предпринял усилия чтобы похоронить неприбранные тела и убрать мусор с хребта и из лагеря, реорганизовать аванпосты и подкрепления, он сам едва мог выполнять команды и в каждом письме жаловался на истощение и упадок сил. Бригадный генерал Невилл Чемберлен, наиболее молодой офицер, проявлявший лучше руководство, был тяжело ранен при отражении вылазки 14-го июля.

Тем временем в Дели дух осаждённых несколько упал ввиду неудач Мирзы Могола и внука Бахадур-шаха Мирзы Абу Бакра, такого же невоенного человека. Из Барейлли пришла большая волна подкреплений под командой Бахт-хана, офицера-артиллериста, ветерана армии Компании. Бахадур-шах был доволен добычей, которую принесли люди Бахт-хана и поставил его на пост главнокомандующего. Бахт-хан сумел пополнить городскую казну и воодушевил солдат-мятежников на новые усилия. Бахадур-шах, напротив, всё более впадал в уныние и отвернулся от предложений помощи со стороны других лидеров повстанцев.

Осада с августа по сентябрь

В Пенджабе, другой жизненно важной области Индии (Пенджаб был аннексирован только восемь лет назад) части, состоящие из этнических бенгальцев, были незамедлительно разоружены, чтобы предотвратить мятеж или разгромлены там, где они успели восстать. Здесь было расположено большинство боеспособных британских частей и части пенджабских иррегулярных сил, набранных из сикхов и пуштунов, имевших мало общего с кастовыми порядками, царившими среди бенгальской пехоты.

После того как ситуация в Пенджабе стабилизировалась, части отправились на поддержку силам, осаждающим Дели. Первым прибыл Корпус разведчиков, проделавших эпический форсированный марш в несколько сотен миль во время самого жаркого сезона года, который также совпал с месяцев Рамадан (в месяц Рамадан солдаты-мусульмане не могли ничего ни есть ни пить в течение светового дня). Вдобавок они вступили в бой почти сразу по прибытии к хребту.

Основным отрядом из Пенджаба, пришедшим на подмогу, стала «летучая колонна» из 4.200 человек с осадной артиллерией под командой бригадного генерала Джона Николсона. Летучая колонна прибыла 14-го августа. До повстанцев доходили слухи о грозящем прибытии осадных орудий, и они послали из города войско, чтобы перехватить их. 25-го августа у Наджафгарха Николсон вступил в бой с повстанцами. Несмотря на разразившийся сезон муссонных дождей, затопивших все дороги и поля Николсон повёл свой отряд быстрым маршем и одержал лёгкую победу, подняв дух британцев и вызвав упадок духа у повстанцев.

Взятие Дели

Бомбардировка

6-го сентября прибыла осадная артиллерия (15-ти 24-фунтовых орудий, 12-ти 18-фунтовых орудий и 25-ти тяжёлых мортир и гаубиц) и почти 600 повозок с амуницией. Командир инженерных сил в войске Уилсона Ричард Баярд Смит представил план прорыва городских стен и последующего штурма. Уилсон не желал подвергать войско риску при атаках, но генерал Николсон вынудил его согласиться с планом Баярда Смита (В среде британских офицеров, где Николсон пользовался авторитетом ходили предложения заменить им Уилсона на посту командира, если он откажется от плана атаки).

В качестве предварительного шага 6-го сентября британцы соорудили «батарею Рейда» (батарею дома Сэмми) из 2-х 24-фунтовых и 4-х 9-фунтовых орудий близ южного края хребта, чтобы подавить орудия бастиона Мори. Под прикрытием батареи Рейда 7-го сентября была установлена первая осадная батарея в 640 м от бастиона Мори. 4 орудия этой батареи вступили в артиллерийскую перестрелку с Кашмирским бастионом, в то время как шесть орудий и тяжёлая мортира разрушили бастион Мори. После продолжительной дуэли орудия батареи подавили орудия бастиона Мори. Направление этой атаки также ввело в заблуждение повстанцев, они полагали, что попытка штурма будет предпринята скорее с востока, чем с севера.

Вторая батарея, состоящая из девяти 24-фунтовых орудий, двух 18-фунтовых орудий и семи 8-дюймовых мортир была установлена у здания «замка Людлова» (отличавшегося пышной архитектурой) в кварталах резиденций. 11-го сентября эта батарея открыла огонь по Кашмирским воротам. Третья батарея из шести 18-фунтовых орудий была установлена возле старого здания таможни менее чем в 180 м от города и на следующий день приступила к обстрелу Водяного бастиона у реки Джамна. Четвёртая батарея из десяти тяжёлых мортир была установлена под прикрытием у реки Худзия. Элемент внезапности был утерян, поэтому индийские сапёры и пионеры, выполнившие большую часть работы, по строительству второй и третьей батарей и переброске орудий понесли тяжёлые потери (свыше 300), но, тем не менее, батареи были скоро установлены, их огонь быстро пробил бреши в бастионах и стенах.

Начало данной фазы осады было, по-видимому, связано с исчерпанием амуниции у мятежников (которую они захватили на складах) так как внезапно эффективность огня повстанцев резко уменьшилась. Также повстанцы начали испытывать недостаток снабжения и денег, а шпионы Уильяма Ходсона распространяли в их среде пораженческие слухи.

Подготовка к штурму

Штурм был запланирован 14-го сентября на 3 часа ночи. Британские штурмовые колонны выдвинулись на позиции ночью 13-го сентября. Юный штабной офицер Фредерик Робертс (позже ставший фельдмаршалом) записал их состав.

1-я колонна — бригадный генерал Никлсон

75th Foot — 300

1st Bengal Fusiliers — 250

2nd Punjab Infantry (Greene’s Rifles) — 450

Всего — 1000

2-я колонна — бригадный генерал Джонс

8th Foot — 250

2nd Bengal Fusiliers — 250

4th Sikhs — 350

Всего — 850

3-я колонна — Полковник Кэмпбелл

52nd Foot — 200

Kumaon Battalion (Gurkhas) — 250

1st Punjab Infantry (Coke’s Rifles) — 500

Всего — 950

4-я колонна — Майор Рейд

Sirmur Battalion (Gurkhas)

Guides Infantry

Collected picquets

Всего — 850

кашмирский контингент в резерве — 1000

5-я колонна — бригадный генерал Лонгфильд

61st Foot — 250

4th Punjab Infantry (Wilde’s Rifles) — 450

Baluch Battalion (one «wing» only) — 300

Всего — 1000

Отряды (общая численность 200) из 60-го стрелкового полка двигаются впереди колонн как разведчики.

В резерве находится кавалерийская бригада под командой Джеймса Хоупа Гранта, предположительно она состоит из:

6th Carbineers (только одно «крыло»)

9th Lancers

Guides Cavalry

1st Punjab Cavalry (один эскадрон)

2nd Punjab Cavalry (один эскадрон)

5th Punjab Cavalry (один эскадрон)

Hodson's Horse (иррегулярные рекруты)

Штурм

Первые три колонны под непосредственным командованием самого Николсона собрались в здании под названием Худзия Баг (бывшая летняя резиденция императоров Моголов) и около него в четверти мили от северной стены. Четвёртая колонна должна пойти в атаку только того как другие колонны откроют Кабульские ворота со стороны города. Пятая колонна и кавалерия пребывали в резерве.

Предполагалось, что штурм начнётся на рассвете, однако ночью защитники успели заделать несколько проломов и потребовался дополнительный обстрел. В итоге Николсон дал сигнал и войска пошли на приступ. Первая колонна прорывалась через брешь в Кашмирском бастионе, вторая — через Водяной бастион у реки Джумны.

Третья колонна атаковала Кашмирские ворота у северной стены. Два офицера сапёра, лейтенанты Хоум и Салкелд (впоследствии награждённые крестом Виктории) возглавили партию британских и индийских сапёров, разместивших под огнём пороховые заряды и мешки с песком у ворот. Взрыв разрушил часть ворот и третья колонна пошла в атаку.

Тем временем четвёртая колонна вступила в бой с повстанцами в пригороде Кишангуни вне Кабульских ворот, до того как остальные колонны пошли на приступ и в ходе боя пришла в беспорядок. Командир колонны майор Рейд получил серьёзное ранение и колонна отступила. Повстанцы последовали за колонной и захватили орудия кашмирских войск и грозили атакой британскому лагерю (он остался пустым, так как все охранники вошли в состав штурмовых сил). Артиллерийские батареи у дома индуса Рао (ими командовал Чемберлен из паланкина) остановила мятежников, пока не прибыла кавалерия Хоупа Гранта и конная артиллерия, чтобы заменить колонну Рейда. Кавалерия оставалась на позиции под пушечным огнём с Кабульских ворот и несла тяжёлые потери, пока не подошла пехота.

Несмотря на эту неудачу, Николсон продолжал натиск на город. Он возглавил отряд двигающийся по узкому переулку с целью захватить бастион северной стены у Кабульских ворот. Солдаты мятежников засели на плоских крышах большинства домов и обнесённых стенами строений, орудия бастиона били картечью по переулкам. После двух атак, остановленных с большими потерями, Николсон возглавил третью атаку и получил смертельное ранение.

Атака британцев была отбита, но они продолжали удерживать церковь Сен-Джеймса, которая находилась почти внутри стен Кашмирского бастиона. В ходе атаки британцы потеряли 1.170 человек. Арчдейл Уилсон двинул силы к церкви, но наткнулся на препятствие и отдал приказ к отступлению. Услышав о колебаниях Уилсона, умирающий Николсон пригрозил, что пристрелит его. В итоге Баярд Смит, Чемберлен и другие офицеры убедили Уилсона удержать завоевания британцев.

Падение города

Британские войска пришли в беспорядок. Многие британские офицеры были ранены или убиты их части пришли в замешательство. На территории британского плацдарма находилось много винных лавок и в следующие два дня многие британские солдаты перепились и вышли из строя. Сипайские солдаты пали духом из-за своих поражений и недостатка продовольствия, в то время как иррегулярные подразделения моджахедов обороняли свои укреплённые здания с твёрдой решимостью, но их не могли организовать для проведения скоординированной контратаки.

Уилсон приказал разрушить все винные лавки, дисциплина восстановилась. Захватчики начали медленно выдавливать повстанцев из города. 16го сентября они захватили склад боеприпасов. 18-го сентября Бахадур-шах и его окружение оставили дворец на следующий день британские силы захватили большую мечеть Джама Машид и покинутый дворец. Также британцы взяли крепость Селимгар, пристроенную к дворцу, крепость доминировала над мостом из лодок через реку Джамна. Большинство повстанцев оставшихся в городе покинули его перед тем как британцы смогли захватить все ворота и поймать их в ловушку.

21 сентября было провозглашено о захвате города. Джон Николсон скончался на следующий день.

Послесловие

Осада от её начала до захвата города обошлась британцам и лояльным индийским войскам в 1.254 убитых и 4.493 раненых, из них 992 человека были убиты, 2.795 ранены, 30 пропали в ходе последних шести дней ожесточённых городских боёв при последнем штурме. Из 3.817 человек потерянных в ходе захвата города 1.677 были из лояльных индийских частей. Невозможно сказать сколько повстанцев и их сторонников было убито в ходе осады, но, как считается, их потери были намного выше. Согласно неофициальным источникам, повстанцы потеряли 5 тыс. человек.

Также невозможно оценить потери среди мирного населения, убитых мятежниками и британцами и случайно попавших под перекрёстный огонь. После победы многих гражданских перегнали во временные лагеря в деревенской местности, британцы не могли кормить их, пока не восстановили порядок во всей местности. Британцы, сикхи и пуштуны проявляли большую чёрствость. В следующие четыре дня проходил повальный грабёж, хотя многих британских солдат более интересовал алкоголь, чем материальные приобретения. Агенты, сопровождавшие войско, позднее вошли в город и организовали систематический поиск спрятанных драгоценностей.

Британцы, жаждущие мести за убийство своих соотечественников в Дели, Канпуре и повсюду в Индии, были не расположены брать пленных. Несколько сотен пленных мятежников, как и подозреваемых в мятеже и симпатиях к нему были впоследствии перевешаны без суда или подобия судебного процесса. Во многих случаях офицеры королевской армии проявляли милосердие, но представители власти ост-индской компании (такие как главный магистрат Дели Теофилус Меткалф, едва унёсший ноги от восставших солдат и толпы 11 мая) были более мстительными.

Бахадур-шах и трое его сыновей нашли убежище в гробнице Хумаюна в шести милях к югу от Дели. Хотя его вынудили сопровождать Бахт-хана и собирать новые войска, престарелый император настаивал что британцы будут мстить только сипаям, которых они считали мятежниками, а его пощадят. 20 сентября отряд под командой Уильяма Ходсона взял Бахадур-шаха под стражу, обещав ему снисхождение и привёл его обратно в город. На следующий день Ходсон взял в плен сыновей Бахадур-шаха, но без каких-либо гарантий. Опасаясь, что толпа отобьёт принцев, Ходсон казнил их у Кровавых ворот, их головы потом представили Бахадур-шаху.

Захватом Дели британцы нанесли армии мятежников большой военный и психологический удар, британские силы высвободились для помощи войскам, осаждающим Лахнау, таким образом внеся свой вклад в другую британскую победу.

Литература

• Allen Charles. Soldier Sahibs. — Abacus, 2000. — ISBN 0-349-11456-0.
• Dalrymple William. The Last Mughal. — Viking Penguin, 2006. — ISBN 0-670-99925-3.
• Edwardes Michael. Battles of the Indian Mutiny. — Pan, 1963. — ISBN 0-330-02524-4.
• Hibbert Christopher. The Great Mutiny – India 1857. — Penguin, 1980. — ISBN 0-14-004752-2.
• Perrett Bryan. 3: The Walls of Delhi, 1857 // At All Costs! Stories of Impossible Victories. — Arms and Armour Press, 1993. — ISBN 1-85409-157-3.

Ссылки

• [www.pinetreeweb.com/roberts-xiii.htm Part of Lord Roberts’s memoirs]
• [www.kapadia.com/NativeNarrative/NarrativeofMunshiJeewanLal.htm Memoirs of an Indian translator for the East India Company]

Отрывок, характеризующий Осада Дели

Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.