Осада Звенигорода (1146)
| Осада Звенигорода | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Отступление союзников | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Осада Звенигорода Всеволодом Ольговичем — неудачная попытка соединённых сил киевского князя и его союзников взять один из городов Галицкого княжества.
Истоками конфликта было покровительство Всеволода Ольговича племяннику галицкого князя Владимира Володаревича Ивану Берладнику (изначально князю звенигородскому), изгнанному в ходе подавления галицкого восстания 1144 года, и конфликты на волынско-галицком пограничье.
В Киеве был оставлен Святослав Ольгович, и войско союзников двинулось на Галич. В походе войска испытывали трудности из-за снега с дождём (была ранняя весна). Владимир Володаревич не вывел войска в поле для генерального сражения и не попытался воспользоваться тем, что разные части противника наступали с разных направлений, для навязывания им сражений по отдельности.
В первый день осады союзники сожгли острог, на второй день звенигородцы созвали вече. Глава галицкого гарнизона, увидев, что вече готово принять решение сдать город, применил силу: убил 3 звенигородцев, часть выгнал из города, после чего звенигородцы стали обороняться без лести. На третий день с раннего утра до позднего вечера осаждающие штурмовали город, смогли зажечь его в 3-х местах, но обороняющимся удалось погасить пожары.
После неудачного штурма союзники покинули галицкие пределы. Всеволод Ольгович, вернувшись в Киев, разболелся и вскоре умер (1 августа).
См. также
Напишите отзыв о статье "Осада Звенигорода (1146)"
Ссылки
- [krotov.info/acts/12/pvl/ipat14.htm Ипатьевская летопись]
Отрывок, характеризующий Осада Звенигорода (1146)
– Так ничего?– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
