Осада Иерусалима (63 год до н.э.)
| Осада Иерусалима | |||
 Помпей в Храме Иерусалима, Жан Фуке, 1470-1475 | |||
| Дата |
63 год до н.э. | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа римлян | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Осада Иерусалима в 63 году до н. э. произошла во время кампаний Помпея Великого на Востоке, незадолго после победы римлян в Третьей Митридатовой войне. Гиркан II попросил Помпея о помощи в своём конфликте между ним и Аристобулом II за трон Хасмонейского Царства. Захват Иерусалима Помпеем, однако, положил конец иудейской независимости. Иудея стала протекторатом Римской Республики.
Содержание
Предыстория
После смерти хасмонейской королевы Александры Саломеи в Иудее сразу же разразилась гражданская война между двумя её сыновьями, Гирканом и Аристобулом. После того, как Аристобул изгнал своего старшего брата, лишив его трона и сана первосвященника, Антипатр Идумеянин посоветовал Гиркану опратиться за помощью к царю набатейцев, Арету III[en]. В обмен на обещание территориальных уступок, Арет послал на подмогу Гиркану 50000 солдат, и их объединённые силы осадили Аристобула в Иерусалиме .[1][2]
Помпей, после успешного завершения Третьей Митридатовой войны, провёл 64 и 63 годы в только что созданной Сирийской провинции, наводя порядок в регионе.[3] После начала событий в Иудее, Эмилий Скавр, легат Помпея в Дамаске, прибыл в Иерусалим. Со Скавром вели переговоры и Гиркан, и Аристобул, однако Скавр склонился на сторону Аристобула после взятки,[4] и Скавр приказал Аресту прекратить осаду города. После того, как армия набатийцев начала отходить в сторону Аммана, Аристобул начал преследование и в итоге одержал победу над ними при Папироне.[1]
Когда Помпей лично приехал в Дамаск в 63 году, он встретился с обоими враждующими братьями. Помпей оповестил противостоящие стороны о том, что он решит их проблему после того, как приедет в Иудею. Аристобул не стал дожидаться решения Помпея и покинул Дамаск, чтобы укрыться в крепости Александриум. Это возмутило Помпея и он выступил с войском в Иудею. При виде его сил Аристобулу пришлось сдаться. Тем не менее, когда Авл Габиний повёл своих солдат на Иерусалим, сторонники Аристобула отказались впускать римлян в город. Это ещё больше разозлило Помпея, и он приказал арестовать Аристобула и начать подготовку осады.[5]
Осада
Когда Помпей прибыл к стенам Иерусалима, он лично оценил обстановку в городе:
К счастью для него, У Гиркана всё ещё оставались сторонники в городе. Они открыли врата, которые, вероятно, находились в северо-западной части городских стен, и впустили римлян. Это позволило Помпею закрепиться в верхнем городе, включая Царский дворец, в то время как сторонники Аристобула продолжали удерживать восточную часть города, в том числе Храмовую гору и Город Давида.[5] Иудеи укрепили свои позиции, обрушив мост через Долину Теропеона, соединявшую верхний город с Храмовой горой .[6] Помпей предложил защитникам сдаться, но когда те отказались, продолжил осаду с удвоенной энергичностью. Он приказал своим войскам возвести укреплённую линию вокруг позиций, удерживаемых иудеями и затем расположился лагерем внутри городских стен, к северу от Храма. Здесь же находился перевал, по которому можно было пройти в Храм, который охранялся крепостью, известной как Барис, и укреплённой рвом.[7][8] Второй лагерь римлян располагался к юго-востоку от Храма.[5]
Затем римские войска начали забрасывать ров у северной части ограждения Храма и возводить два вала, один рядом с Барис, и ещё один к западу, в то время как защитники, занимая более выгодную позицию, пытались помешать усилиям римлян. Когда с насыпью было покончено, Помпей построил осадные башни и привёз осадные орудия и тараны из Сура. Под прикрытием воинов, вооружённых пращами, которые выбивали защитников со стен, остальные римские войска начали таранить стену вокруг Храма.[5][9][10] После трёх месяцев солдатам Помпея наконец удалось разрушить одну из башен крепости и пробиться к Храму, одновременно со стороны цитадели и с запада. Фавст Корнелий Сулла, сын бывшего диктатора и один из старших офицеров в армии Помпея, был первым, кто ворвался за стены. Сразу же за ним следовали два центуриона, Фурий и Фабий, каждый из которых вёл свою когорту. В последовавшей схватке римляне одержали полную победу над иудеями, 12000 которых было убито, в то время как римляне понесли незначительные потери.[5][11]
Помпей лично вошёл в святую святых Храма, куда мог входить только главный жрец, тем самым осквернив это место. Никаких сокровищ оттуда он не взял, и на следующий день приказал привести Храм в порядок и продолжить богослужения в нём.[12][13][14][15] Затем Помпей поспешил в Рим, взяв с собой Аристобула для участия в триумфальной процессии.[5]
Последствия
Для Хасмонейского царства осада и захват Иерусалима были настоящей катастрофой. Помпей восстановил Гиркана II в качестве Первосвященника, однако отобрал у него царский титул, хотя позже, в 47-ом году, Рим признал его в качества этнарха.[16] Иудея осталась автономна, но её жители стали обязаны платить дань и оказались в подчинении у римской администрации в Сирии. Царство было расчленено: иудеи были вынуждены уступить земли у моря, тем самым оставаясь без выхода к Средиземноморью, а также части Идумеи и Самарии. Несколько городов эллинов, находившихся на бывшей территории Иудеи, получили автономию и сформировали Декаполис.[1][2][5]
См. также
Напишите отзыв о статье "Осада Иерусалима (63 год до н.э.)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Sartre 2005, pp. 40-42
- ↑ 1 2 Malamat and Ben-Sasson 1976, pp. 222—224
- ↑ Sartre 2005, pp. 39-40
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0148%3Abook%3D1%3Asection%3D128 The Wars of the Jews 1:128]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Rocca 2008, pp. 44-46
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0148%3Abook%3D1%3Asection%3D142 The Wars of the Jews 1:143]
- ↑ Wightman, Gregory J. (1991).
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0146%3Abook%3D14%3Awhiston%20chapter%3D4%3Awhiston%20section%3D2 Antiquities of the Jews 14:61]
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0148%3Abook%3D1%3Asection%3D145 The Wars of the Jews 1:145-147], mentions the towers, siege engines and slingers
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0146%3Abook%3D14%3Awhiston%20chapter%3D4%3Awhiston%20section%3D2 Antiquities of the Jews 14:62]: «…he brought his mechanical engines and battering-rams from Tyre»
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0148%3Abook%3D1%3Asection%3D148 The Wars of the Jews 1:149-151]
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0146%3Abook%3D14%3Awhiston%20chapter%3D4%3Awhiston%20section%3D4 Antiquities of the Jews 14:70-71]
- ↑ Josephus, [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0148%3Abook%3D1%3Asection%3D152 The Wars of the Jews 1:152-153]
- ↑ Barker 2003, p. 146
- ↑ Losch 2008, p. 149
- ↑ Rocca 2009, p. 7
Отрывок, характеризующий Осада Иерусалима (63 год до н.э.)
Пьер опять выпил и налил себе третий.– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
