Осада Маарры

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Осада Маары
Основной конфликт: Первый крестовый поход

Крестоносцы бросают отрезанные головы мусульман
Дата

ноябрь — декабрь 1098

Место

Мааррет-эн-Нууман

Итог

Решительная победа крестоносцев

Противники
Крестоносцы Фатимиды
Командующие
Раймунд IV Тулузский

Боэмунд I Антиохский

Местное ополчение
Силы сторон
неизвестно Местное ополчение и гарнизон Маарры
Потери
неизвестно около 20 тыс. убитыми

Осада Маарры (ноябрь — декабрь 1098) — осада крестоносцами арабского города Маарра (современный Мааррет-эн-Нууман, Сирия) произошедшая в рамках 1-го крестового похода. Это событие печально известно по каннибализму среди крестоносцев.





Предыстория

После того, как крестоносцы во главе с Раймондом де Сен-Жиль и Боэмундом Тарентским, успешно захватили осаждённую Антиохию, они начали совершать набеги на окрестности в течение зимних месяцев. Крестоносцы были неэффективны в оценке и защите своих линий снабжения, которые привели к широкому распространению голода и отсутствия надлежащего оборудования в армии крестоносцев.

В июле 1098 года, Раймонд Пиле, рыцарь в армии Раймонда де Сен-Жиль, возглавил экспедицию против Маарра, важного города на дорогу на юг в сторону Дамаска. Его войска встретили значительный мусульманский гарнизон в городе, и они были наголову разбиты с многочисленными жертвами.

До конца лета крестоносцы продолжили марш на юг и захватили многих других малых городов, и снова пошли на Маарру в ноябре.

Осада

Примерно в конце ноября, тысячи крестоносцев начали осаду города. Граждане сначала отнеслись легкомысленно, так как экспедиция Раймонда Пиле провалилась, и они издевались над крестоносцами. Крестоносцы также не могли позволить себе вести длительную осаду, а зима приближалась, и им пришло несколько поставок, но они также не смогли прорвать оборону города, состоявшую из глубокого рва с крепкими стенами. Защите города, состоявшей в основном из городского ополчения и неопытных граждан, удалось удержаться от нападения около двух недель.

Крестоносцы провели за это время строительство осадной башни, которая позволила им захватить стены города, и в то же время группа рыцарей штурмовала незащищенные стены на другой стороне города.

Крестоносцы оккупировали стены 11 декабря. Мусульмане отступили в город, и обе стороны готовились отдохнуть ночью, но более бедные крестоносцы набросились на Маару и грабили её.

Утром 12 декабря гарнизон вёл переговоры с Боэмундом, который обещал их безопасность, если они сдадутся.

Мусульмане сдались, но крестоносцы немедленно начали резню населения. Между тем, Боэмунд захватили контроль над стенами и башнями, в то время как Раймонд Тулузский взял под свой контроль внутри города, продолжая спор, кто будет править завоёванными территориями.

Каннибализм

Маара не была так богата, как крестоносцы надеялись, и нехватка продовольствия в декабре прогрессировала. Большинство солдат и рыцарей предпочли продолжить поход на Иерусалим, мало заботясь о политических спорах между Боэмундом и Раймондом, и Раймонд пытался купить поддержку других лидеров. В то время как лидеры провели переговоры далеко от города, некоторые из голодающих крестоносцев в Маарре, как сообщается, прибегали к каннибализму, поедая трупы мусульман.

Хронист Боэмунда Антиохского, Ральф Коэн писал:

«Некоторые люди говорили, что им, ограниченным в пище, приходилось варить взрослых мусульман в котлах, а детей насаживать на вертела и зажаривать»[1]

Эти слова подтверждаются хронистом Фульхером Шартсрким, который писал:

«С содроганьем могу сказать, что многие наши люди, преследуемые безумным чувством голода, срезали куски ягодиц с уже убитых сарацин, жарили их на костре и не дождавшись, пока те будут достаточно зажарены, и пожирали с чавканьем, словно дикари»[2]

Также Альберт Аахенский писал, что «Крестоносцы не ограничивались поеданием только убитых турок и сарацин, они ели даже собак…»[3]

Напишите отзыв о статье "Осада Маарры"

Примечания

  1. «Some people said that, constrained by the lack of food, they boiled pagan adults in cooking-pots, impaled children on spits and devoured them grilled.»
  2. «I shudder to tell that many of our people, harassed by the madness of excessive hunger, cut pieces from the buttocks of the Saracens already dead there, which they cooked, but when it was not yet roasted enough by the fire, they devoured it with savage mouth.» Edward Peters, The First Crusade: The Chronicle of Fulcher of Chartres and Other Source Materials (University of Pennsylvania Press, 1998), 84.
  3. the Christians did not shrink from eating not only killed Turks or Saracens, but even dogs…"(«Nam Christiani non solum Turcos vel Sarracenos occisos, verum etiam canes arreptos(…)» // Albert of Aachen, Historia Hierosolimitana: History of the Journey to Jerusalem, trans. Susan B. Edgington, Clarendon Press, 2007, ch. V.29, pg. 375.

Литература

  • Thomas Asbridge, «The First Crusade: A New History», Oxford University Press, 2004.
  • Claude Lebedel, «Les Croisades, origines et consequences» ISBN 2-7373-4136-1

Отрывок, характеризующий Осада Маарры

Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.