Осада Митавы

Осада Митавы
Основной конфликт: Великая Северная война
План осады Митавской крепости
Дата	14 (25) августа 1705 года — 4 (15) сентября 1705 года
Место	Митава, Курляндия
Итог	Взятие крепости русской армией и завоевание всей Курляндии
Противники
Швеция Россия
Командующие
Кнорринг Пётр I А. И. Репнин
Силы сторон
до 1 тыс. человек неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Осада Митавы — осада города-крепости Митава, столицы Курляндии, занятой шведами, русскими войсками под началом Петра I в ходе Великой Северной войны. Продолжалась с 14 (25) августа 1705 года по 4 (15) сентября 1705 года и закончилась её капитуляцией. Шведский гарнизон, по условиям последней, был отпущен.

Предыстория

В 1701 году, несмотря на поражение при Нарве (1700), Пётр I направил в помощь своему союзнику саксонскому курфюрсту Августу II, королю польскому, 20-тысячный корпус князя А. И. Репнина. Однако поражение союзников на Двине заставило Репнина с пехотными полками вернуться в Россию.

После завоевания Ингерманландии (1702–03) в 1704 году Пётр, осаждая главными силами Нарву и Дерпт, сделал ещё одну попытку направить в помощь Августу II вспомогательный корпус, на этот раз из Смоленска под командованием генерал-майора Б. С. Корсака, однако и на этот раз союзники потерпели поражение под Якобштадтом летом 1704 года.

После этого поражения между Августом II и Петром I 19 (30) августа 1704 года был заключён новый договор о действиях против шведов, по которому русская армия в конце лета—осенью 1704 года вошла в Великое княжество Литовское и осталась в северной его части (Витебск, Полоцк, Вильно, Ковно, Минск) на зимних квартирах. Целью кампании 1705 года было прерывание связи главной шведской армии Карла XII, оперирующей в Польше, с Лифляндией.

Карл XII приказал генералу А. Л. Левенгаупту прикрыть Ригу, сосредоточив у Митавы все войска, имевшиеся в Курляндии и Лифляндии — всего до 7000—8000 человек. На военном совете 15 (26) июня 1705 года Пётр I поручил генерал-фельдмаршалу Б. П. Шереметеву командовать походом против генерала Левенгаупта. Цель похода была определена в первом пункте инструкции:

«Идти в сей легкой поход (так, чтоб ни единого пешего не было) и искать с помощию Божиею над неприятелем поиск, а именно над генералом Левенгауптом. Вся же сила сего походу состоит в том, чтоб оного отрезать от Риги».

Пётр потребовал от Шереметева не выпускать Левенгаупта из Курляндии. 12 (23) июля 1705 года передовой русский отряд численностью 1400 человек под командой генерал-майора Р. Х. Боура напал на шведский отряд в предместье Митавы (потери шведов составили 100 убитых, в плен попало 6 офицеров, 72 солдата, взяты две пушки; гарнизон укрылся в цитадели), после чего вернулся к главным силам. Однако 15 (26) июля 1705 года «легкий корпус» Б. П. Шереметева потерпел от Левенгаупта поражение при Мур-мызе.

Несмотря на победу над русскими, потери шведов также были значительны. Пётр приказал корпусу Шереметеву попытаться прервать связь Левенгаупта с Ригой, а сам вместе с Преображенским полком и дивизией князя А. И. Репнина двинулся к Митаве. Левенгаупт был вынужден отступить к Риге, оставив небольшие гарнизоны в Митаве и Бауске. Вслед за русской армией к Митаве выдвинулась русская осадная артиллерия.

Осада и взятие Митавы

14 (25) августа 1705 года русские войска под командованием князя А. И. Репнина (фактически командовал Пётр I) подошли к Митаве. Гарнизон замка (чуть менее 1000 человек под командованием коменданта полковника Кнорринга) решил обороняться. Русским пришлось приступить к осаде.

В Митавском замке находились огромные военные запасы и продовольствие; крепостная ограда замка состояла из 4-х бастионных фронтов средней величины, из них 2 были усилены наружными постройками, эти фронты (западный и северный) были обнесены водяным рвом. Горжа замка с восточной стороны была с двумя выступами в виде флешей и рва не имела. Верки были в хорошем состоянии. С юга крепость прикрывала река Аа.

Поначалу осада велась вяло из-за недостатка артиллерии, которая только в конце августа должна была прибыть из Полоцка. В ночь на 28 августа начались осадные работы постройкой ложементов на самом гласисе. В полдень 28 августа шведы предприняли вылазку и оттеснили русских, начали закапывать ложементы, но подоспевшие три роты Преображенского полка атаку отбили. Русские снова заняли свои позиции, продолжив осаду. Траншеи охватывали крепостную стену почти по всему периметру, кроме горжи. Атака на правом берегу реки состояла из общей траншеи, позади которой были расположены 2 батареи на 9 пушек и 6 мортир.

2 (13) сентября 1705 года коменданту крепости было послано предложение сдаться, на что он попросил отсрочку на принятие решения до следующего дня. В ответ на это, в 17:00 началась непрерывная бомбардировка крепости, продолжавшаяся до 6:00 следующего дня. 4 (15) сентября 1705 года Митава сдалась.

Согласно условиям капитуляции, гарнизон Митавы русские отпустили в Ригу. В Митаве было взято 290 пушек, 58 мортир и гаубиц, среди которых были, как писал Царь: «мортирцы новой инвенции» (конструкции), 13 505 ядер и 2125 бомб.

«Сие место великой есть важности» — так оценил Петр завоеванную Митаву, обеспечившую безопасный проход в Польшу.

Взятие Бауска

После взятия Митавы Петр направил отряд майора Преображенского полка М. Б. фон Кирхена (2 пехотных батальона, драгунский полк, а также подпоручик Преображенского полка В. Д. Корчмин с несколькими орудиями) к небольшой крепости Бауск, расположенной в 40 верстах юго-восточнее Митавы. Гарнизон Бауска составлял менее 500 человек. Решительные действия русского отряда заставили коменданта шведской крепости подполковника Михаила Сталь фон Гольштейна начать переговоры о сдаче крепости. Прибывший под стены крепости русский генерал-майор И. И. Чамберс 13 сентября принял капитуляцию. В Бауске было взято 55 орудий. Гарнизон Бауска, как и Митавы, отпустили в Ригу, а укрепления замка срыли.

Итоги

Завоевание русскими Курляндии и прерывание связи Карла XII, стоявшего в Польше, с Лифляндией, заставило шведского короля в кампании следующего 1706 года обратить внимание на русскую армию. Итогом стала окружение русской армии под Гродно зимой 1706 года.

См.также

• Медаль «За взятие Митавы»

Литература

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Н. П. Волынский. Постепенное развитие русской регулярной конницы в эпоху Великого Петра. СПб. 1912. В то же время в соответствующем разделе автор писал, что «Полное отсутствие первоисточников не дает мне, к сожалению, возможности подробно описать митавскую осаду...»

Отрывок, характеризующий Осада Митавы

Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.