Осада Наварино (1821)

Морские крепости полуострова Пелопоннес

Османы установили своё господство над полуостровом в XV—XVIII веках. Для контроля над полуостровом, кроме города Триполи в центре полуострова, были размещены гарнизоны в прибрежных венецианских крепостях. Таковыми были Патры и Навплион на севере, Монемвасия на юго-востоке. В юго-западной области Мессения, с юга на север, расположились крепости Корони, Метони и 3 крепости города Пилос (Носил также имя Наварин).

Бухта к западу закрыта от Ионического моря о. Сфактерия. Остров был укреплен венецианцами. Венецианцы построили также крепость на материке у северного мелководного пролива (Палео Кастро или Пальокастро — Старая Крепость), а с юга глубоководный пролив защищала с материка Нео Кастро или Ньокастро (Новая крепость). Новая крепость была названа так, поскольку была построена позже, турками в 1573 году, после их поражения от флотов христианских государств в 1571 году при Лепанто.

1770 год и его значение для последующих событий

Первая Архипелагская экспедиция российского флота и агитация греков-офицеров на российской службе стали поводом одновременного греческого восстания но и репрессий и резни со стороны турок. Больше всех пострадал Пелопоннес, который будучи отдан на откуп албанцам, потерял в резне значительную часть своего населения. Последние акты трагедии развернулись в июне 1770 года. С уходом российского флота из Наварина, оставшиеся греческие повстанцы и население были вырезаны турко-албанцами. 1770 год означал конец греческих надежд на христианские государства и решение греков добиться освобождения самостоятельно. 1770 год подтвердил также значение Пилоса, его крепостей и бухты для будущих военных событий.

1821 год

Отряды Филики Этерия, под командованием А. Ипсиланти начали 21 февраля военные действия в придунайских княжествах. 14 марта российский император отрекается от Ипсилинти. 23 марта Патриарх Константинопольский Григорий V предает Ипсиланти анафеме, что не помешало однако туркам казнить его, положив начало волне погромов и резни греков по всей Османской империи. Война в княжествах идет к поражению.

Мессения

23 марта, в день когда патриарх предал анафеме Ипсиланти и революцию, греческие повстанцы, в основном маниоты вошли без боя в столицу Мессении, город Каламата. Возглавляли их Петрос Мавромихали, (Петробей), Колокотрони, Теодор и один из первых этеристов Анагностарас. Был образован Сенат Мессении во главе с Мавромихали. От имени Сената, Мавромихали обратился к христианским правительствам заявляя что греки отныне снова свободны и предпочтут смерть, если им будут навязывать турецкое ярмо.

Разногласия

Следует отметить, не умаляя патриотизма военачальников, что каждый из них в отдельности будь он клефт, землевладелец, священник, капитан-судовладелец, доброволец из греческой диаспоры или филлэлин, часто преследовал свои местнические цели, личные амбиции и интересы. Следствием этого часто было отсутствие таких понятий как субординация и дисциплина. В особенности это проявилось в первые хаотичные месяцы войны.

Колокотрони считал, что нужно прежде всего брать Триполи, Аркадия расположенную в центре полуострова. Для Мавромихали приоритетом были «свои» области: Лакония и Мессения. Реальная сила была в руках Мавромихали. Заявив, что он в любом случае пойдет организовывать кольцо вокруг Триполи, в ночь с 23 на 24 марта Колокотрони со своими 30 бойцами и приданным ему в последний момент отрядом маниотов в 270 бойцов направился в Аркадию..

Осада крепостей

24 марта П. Мавромихали направляет отряды своих маниотов к крепостям Монемвасия, Метони, Корони и к крепостям Пилоса (Наварино). 29 марта епископ Григорий Метонский поднял восстание местного населения и осадил крепость Метони. В действительности речь может идти не о осаде, а о блокаде, поскольку повстанцам, вооруженным кто чем попало и без артиллерии, эти крепости были не по зубам.

11 апреля, турки из крепости Метони предприняли вылазку и сразились с повстанцами в сражении при Месохори. В сражении не было победителей и турки вернулись в крепость. Митрополит Григорий, установив блокаду вокруг Метони, направился к Наварино.

Наварино

26 марта разрозненные силы турок и мусульманское население из регионов Филиатра и Кипарисия, севернее Наварино, получили приказ стягиваться к крепостям Пилоса. 28 марта турки из крепости Ньокастро предпринимают рейд на север, но в бою возле Гаргальяни терпят поражение и возвращаются в Ньокастро. Повстанцы из Филиатра-Кипарисии под командованием А. Григориадиса подходят к Пилосу с севера. 30 марта аналогичный рейд турок на восток закончился также поражением в сражении при Сулинари, и повстанцы из региона Вуфрада также начали стягиваться к Пилосу. Сюда же стянулись и отряд маниотов посланный П.Мавромихали и метонийцы во главе с епископом Григорием.

Греческое население региона Пилоса восстало под руководством братьев Георгиос и Николаос Икономидис. Турки оставили остров Сфактерия без боя и сконцентрировали свои силы в крепостях Ньокастро и Пальокастро. Из исторических источников не совсем ясно, кто возглавил блокаду крепостей. Часто называется имя епископа Григория, но скорее всего единого командования не было. Началась четырёхмесячная блокада крепостей.

Флот

На османских и зафрахтованных кораблях шли в крепости подкрепления, боеприпасы и снабжение, а из крепостей вывозили раненных и «излишек» гражданского населения. Ни о какой реальной блокаде, без нарушения морских коммуникаций, не могло быть и речи.

Из греческих островов первым восстал Спеце. Его корабли блокировали крепости Навплион, Монемвасия и Ньокастро. Одновременно флотилия 7 кораблей специотов, под командованием капитанов Г. Цупас и Н. Рафтис, 11 апреля атаковала в гавани острова Милос 26-и пушечный корвет, 16-и пушечный бриг и транспорт с войсками. С первым выстрелом бриг и транспорт сдались, корвет попытался уйти, но был настигнут бригом «Перикл» и взят на абордаж, сначала только 26 специотами, а затем подоспевшим вторым кораблем. Все 90 османских моряков были вырезаны.

Капитан Цупас атаковал затем транспорты в заливе Адрамитион (Эдремит) и 17 апреля прошёл с гордостью возле острова Идра буксируя 13 вражеских транспортов.

Капитаны Я.Букурас и Д.Склиас потопили 2 транспорта у острова Иос и бриг у острова Самос.

10 апреля восстал остров Псара а уже 20 апреля псариоты захватили транспорт с 200 солдатами на борту. Флотилия псариотов направилась к мало-азийским берегам и атаковала 5 транспортов с войсками − 1 был потоплен, 4 захвачены. Коммуникации крепостей на время были прерваны.

Сдача Монемвасии

27 июля истощенный турецкий гарнизон Монемвасии согласовал условия своей сдачи. Туркам была предоставлена возможность погрузится на транспорты и направится в Кушадасы где они и высадились..

Резонанс сдачи Монемвасии был огромен: это была первая большая крепость захваченная повстанцами. Аналогичная участь вырисовывалась и для других осажденных крепостей.

Сдача Ньокастро и Пальокастро

В ходе четырёхмесячной блокады и незначительных, но ежедневных столкновений, силы осажденных шли на убыль. 14 Июля из Ньокастро вышла группа из 350 человек, в основном женщин и детей.. Это дало возможность осажденным продлить оборону, но ненадолго: 7 августа обороняющиеся и оставшееся гражданское население, получив заверения о безопасности, оставили Ньокастро. Через 3 дня турки сдали и крепость Пальокастро.

Свидетельство Финлея (Франдзиса)

Финлей, Джордж, шотландец, прибыл в сражающуюся Грецию в 25-летнем возрасте, в Декабре 1823 г. По окончанию войны остался жить в Греции. Написал ряд трудов по истории страны с древности до середины XIX века. В 1861 г. издал «Историю Греческой революции», которая характеризуется по-прежнему симпатией к делу революции, но и предвзятостью к большинству её военачальников. Есть мрачный эпизод на страницах книги Финлея относительно сдачи Ньокастро, на котором следует остановится для правильного описания его характера и масштаба. Естественно Финлей не мог быть свидетелем описываемых событий, поскольку он посетил Наварино через 3 года после них, а его книга написана через 40 лет после событий, но Финлей ссылается на Франдзиса, а это придает свидетельству Финлея больший вес. Амвросиос Франдзис (1778—1851)- лицо реальное: священник, участник войны и, главное, ветеран написавший мемуары в 1839 г. (18 лет после сдачи Ньокастро). Согласно первоисточнику Финлея, Франдзису: — 14 Июля 1821 г. из Ньокастро вышла группа из 350 человек, в основном женщин и детей. Из них были выбраны 16 мужчин, чем то провинившихсяперед жителями Кипарисии, куда они и были отправлены и где были казнены. Оставшиеся примерно 330 человек были вывезены и брошены на произвол судьбы на островок Хелона, возле о-ва Сфактерия. . — 7 августа турки сдали крепость Ньокастро .Осажденные и остальное гражданское население вышли из крепости, получив гарантии безпрепятственного прохода. При сдаче произошёл инцидент, после которого вышедшие, включая гражданское население, были перебиты .Причиной инцидента, согласно Франдзису, стало недоразумение. Турки обращаясь к грекам использовали слова «рум», «румлар» (ромеи- то есть византийцы), гордые маниоты, не признававшие власть османов, сочли это оскорблением, ассоциируя слово «рум» со словом «райя» (раб). Сдача Пальокастро состоялась через 3 дня без инцидентов и убийств. . — Греческие историки, в своем большинстве, принимают свидетельство Финлея-Франдзиса как реальное событие. С.Папагеоргиу принимает свидетельство, обвиняя маниотов в нарушении данного слова.. Д.Фотиадис весьма лаконично пишет об этом эпизоде следующим образом: "23 июля сдалась крепость Монемвасии, а 7 августа крепость Ньокастро. Турков Монемвасии не тронули. Их посадили на корабли и высадили в Кушадасы. Однако как только они добрались до Смирны (Измир) первое что они сделали, порезали 400 христиан. Турков Ньокастро наши перебили почти всех, несмотря на предыдущую договоренность..

Значение

После сдачи крепостей Пилоса османский флот лишился самой удобной бухты полуострова, а османская армия возможности наступать с юга. Предпринятое турками вторжение на Пелопоннес с севера кончилось их поражением в битве при Дервенакии. Бухта оставалась в греческих руках до 1825 года когда в дело подавления Греческой революции был вовлечен вассальный туркам Египет.

Отрывок, характеризующий Осада Наварино (1821)

– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.