Осада Парижа (1870)

Осада Парижа
Основной конфликт: Франко-прусская война
Осада Парижа. Картина Месонье.
Дата	19 сентября 1870 - 28 января 1871
Место	Париж, Франция
Итог	Победа Пруссии, захват Парижа
Противники
Пруссия Франция
Командующие
Вильгельм I (германский император), Мольтке, Хельмут Карл Бернхард фон Луи Трошю
Силы сторон
240 000 солдат 350 000 человек 200.000 регулярных войск 150.000 городского ополчения,
Потери
12 000 погибших и раненых 24 000 погибших и раненых 191.000 пленных

Осада Парижа — осада французской столицы Парижа прусскими войсками в ходе франко-прусской войны, продолжавшаяся в период с 19 сентября 1870 по 28 января 1871 года. В этой военной операции было задействовано 590 000 солдат, и она является самой крупной за всю историю XIX века.

Подготовка к осаде

После победы над французами в битве при Седане была открыта дорога на Париж, и прусская армия продолжила продвижение вглубь территории противника. Прусскую армию вёл лично Вильгельм I. Немецкие силы быстро продвигались и уже 15 сентября были под стенами французской столицы. Сразу же начались приготовления к осаде. 17 сентября прусскими войсками были отбиты последние попытки французов спасти пути снабжения Парижа. 18 сентября были окончательно заблокированы все железнодорожные пути сообщения с Парижем, а 19 сентября прусская армия официально приступила к осаде французской столицы.

Соотношение сил

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Воюющие стороны	Солдат	Орудий	Убито	Ранено	Пропало без вести	Пленные
Пруссия	235 824	898	2 000	8 600	1 400
Франция	350 000	2 627	10 000	20 000	4 000	249 142
ВСЕГО	585 824	3 525	12 000	28 600	5 400

Осада

Париж обороняло около 350 000 человек, в том числе 5000 таможенников, сторожей и лесничих, 3000 жандармов, 14 000 морских пехотинцев, 2000 зуавов. В расположении парижских защитников имелось 2627 крепостных орудий (из которых на фортах было 1 389), 6 плавучих броненосцев, 1 боевая яхта и 9 канонерских лодок. В городе было сосредоточено запасов продовольствия на 12 недель: 30 000 быков, 6000 свиней, 180 000 баранов.

Канцлер Пруссии Отто фон Бисмарк предложил начать беспорядочную бомбардировку Парижа с целью как можно скорее подавить сопротивление французов. Но не все прусские генералы согласились с Бисмарком. Многие стали утверждать, что беспорядочная стрельба по городу приведёт к большому количеству гражданских смертей. Но Бисмарк был непреклонен. Он понимал, что со взятием Парижа последует немедленная капитуляция всей Франции. В Берлин из Великобритании и России всё чаще поступали ноты протеста против этой войны. Канцлер Пруссии, опасаясь вмешательства в франко-прусскую войну третьей большой державы, желал любыми средствами как можно скорее закончить её. Тем временем главнокомандующий войсками Парижа Трошю понял, что город полностью окружён, союзных войск поблизости нет, и что город предстоит оборонять его армии в одиночку. Боеспособность Национальной гвардии оставляла желать лучшего, а боеспособные гарнизонные войска были слишком малочисленны, чтобы противостоять немцам. В ходе осады Парижа Трошю допустил много ошибок. Так, вместо того, чтобы препятствовать продвижению немцев, Трошю предполагал, что главнокомандующий немецкой армией Мольтке решит штурмовать город. Французский главнокомандующий надеялся, что штурм немцев обязательно должен провалиться, и только тогда французы смогут перейти в контратаку. Однако Мольтке не планировал штурмовать город, так как он понимал, что обороноспособность Парижа при штурме будет очень высокой и что все немецкие атаки будут отбиты. Как уже раньше упоминалось, немецкие военные отклонили предложение Бисмарка начать бомбардировку города, мотивируя это тем, что это вызовет большое недовольство мировой общественности. Взамен этого был разработан план, по которому предусматривалось держать город в осаде, пока его жители не начнут голодать.

Спустя несколько дней Трошю понял, что штурма не будет. 30 сентября он разрешил 20 000-му корпусу предпринять наступление против Третьей немецкой армии с целью хотя бы на время прорвать осаду города. Но атака не принесла ожидаемых результатов. 13 октября к прусским войскам, осаждавшим Париж, подошли подкрепления — баварские отряды.

29 октября генерал Карре де Бельмар (фр.), командующий северной крепостью Парижа, без вышестоящих приказов атаковал прусские войска в Ле Бурже. Атака была неожиданной, и прусские войска покинули этот северный пригород Парижа. Мольтке отдал приказ незамедлительно вернуть этот пригород под контроль прусских войск. После битвы при Ле Бурже прусские войска сумели вернуть себе потерянную территорию. И хотя Ле Бурже не представлял ни географического, ни военного интереса, в Париже весть о повторном падении Ле Бурже вызвала большое уныние.

Париж уже начинал голодать, и на Трошю, как главнокомандующего военными силами столицы, легла большая ответственность за дальнейшую судьбу города. 30 ноября была предпринята одна из последних попыток прорвать кольцо окружения. 80 000 французов атаковали вюртембергские войска. Но атака закончилась неудачей.

В течение зимы в прусском штабе начали возникать напряжённые отношения. Ответственные за осаду города Мольтке и Блюменталь начали беспокоиться по поводу затянувшейся осады. Слова Бисмарка о бомбардировке города всё чаще звучали в прусских штабах. Время шло, и беспокойство среди прусских военачальников всё более возрастало. Немцы боялись, что французы, видя нерешительность прусской армии под Парижем, захотят взять реванш в войне. Новые армии создавались во Франции с поразительной скоростью. Бисмарк очень боялся, что Франция сможет в любой момент убедить любую сильную державу на континенте напасть на Пруссию (с этой миссией в Петербург был отправлен Адольф Тьер, чтобы уговорить царское правительство выступить на стороне Франции, но Александр II не принял его предложения). Вскоре для главнокомандующего Мольтке нашлась новая причина для переживаний: зимой было затруднительно осуществлять поставки продовольствия и вооружения немецким частям, осаждавших Париж. Голодали и парижане, и держащие их в осаде немцы. Из-за недоедания и сильных морозов прусские солдаты сильно ослабели. Вскоре в немецкой армии вспыхнул туберкулёз. Кроме того, Мольтке был вынужден всё время снимать часть солдат, осаждавших город, для отражения нападения других французских армий.

К середине зимы в Париже закончились запасы продовольствия и топлива. Жители города срубили все деревья в парках для отопления в квартирах. На улицах города нельзя было встретить ни одной собаки или кошки: всех их уже съели парижане. Единственная пара слонов в городском зоопарке также была употреблена в пищу.

Капитуляция Парижа

19 января 1871 г. французами была предпринята последняя попытка прорвать окружение города. Битва при Бюзенвале стала одной из последних битв франко-прусской войны. 90 000 французских солдат предприняли отчаянную атаку на прусский штаб к западу от Парижа. Но и эта атака, как практически все вылазки из города, были отбиты немецкой армией. Французские генералы, видя бесперспективность дальнейшего сопротивления, капитулировали с 249 142 защитниками города.

25 января 1871 года Вильгельм I приказал Мольтке проконсультироваться у Бисмарка по поводу дальнейшей осады города. Можно считать, что Бисмарк ненадолго стал главнокомандующим немецкой армией. Канцлер Пруссии приказал немедленно открыть огонь по городу из тяжёлых орудий. До 28 января Париж бомбардировали из крупнокалиберных орудий. Всего за несколько дней городу был нанесён ущерб больший, чем за все предыдущие и последующие осады. В ходе бомбардировки погибло 47 000 парижан. 28 января город окончательно капитулировал.

18 января в Версале Вильгельм I объявил о создании Германской империи, а себя объявил единоличным правителем — германским императором. Так Пруссия окончательно закрепила свою победу. К Северогерманскому союзу были присоединены несколько южногерманских государств.

17 февраля 1871 года прусская армия устроила небольшой парад победы в Париже. Бисмарк соблюдал перемирие, подписанное вскоре после сдачи Парижа, и даже посылал гуманитарную помощь парижанам.

Интересные факты

• После того, как зимой в осаждённом немцами Париже стали заканчиваться продукты питания, в ресторанных меню всё чаще появлялись такие надписи: «мясной бульон (лошадь)», «рагу (крыса)», «пудинг (лошадь)». Парижане даже съели двух слонов из зоопарка.

• Во время осады города широко применялась голубиная почта. Сначала голуби летели в Тур, но потом, после перебазирования главного штаба французов в Пуатье, голуби уже направлялись туда. Тур находится в 200 км от Парижа, а Пуатье в 300 км.

• Воздушные шары также использовали как метод передачи писем. За весь период осады города было совершено 65 полётов, переправлено 164 пассажира и 11 тонн почты. Стоимость отправки одного письма на воздушном шаре составляла 20 сантимов. В основном все полёты осуществлялись ночью. Не все полёты завершались удачно. Так 2 шара было потеряно в море, шесть шаров было перехвачено немцами при посадке. Случайно был поставлен мировой рекорд по дальности полёта на воздушном шаре. Один шар благополучно приземлился в норвежском лесу. Дальность полёта составила приблизительно 1410 км.

Ссылки

• historic.ru/books/item/f00/s00/z0000036/st523.shtml

Литература

• Хофельманн К. 1000 катастроф Вселенной. — Москва., 2001.
• Томас Харботл Битвы мировой истории. — Москва., 1993.

Отрывок, характеризующий Осада Парижа (1870)

Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.