Осада Пенсаколы

Осада Пенсаколы
Основной конфликт: Война за независимость США
Взятие Пенсаколы. Взрыв магазина; гравюра, 1783
Дата	9 марта−8 мая 1781 года
Место	Пенсакола
Итог	победа испанцев; Испания полностью захватила Западную Флориду
Противники
Испания Франция Великобритания Вальдек-Пирмонт
Командующие
Бернардо де Гальвес Хосе Кальбо де Ирасабаль Хосе Солано и Боте, Франсуа Эмар Джон Кэмпбелл
Силы сторон
7000 чел. (солдат и ополченцев) 3000 чел. армия, ? индейцы
Потери
74 убитых, 198 раненых 102 убитых, 105 раненых; 1113 пленных, 2 шлюпа захвачено

Осада Пенсаколы (1781) (англ. Siege of Pensacola) — эпизод американской войны за независимость, кульминация завоевания Испанией британской провинции Западная Флорида.

Предыстория

Испанская эскадра в 1780 году

Корабль	Пушек	Командир	Экипаж	Примечание
San Gabriel	70	флагман, контр-адмирал Joaquin de Cañaveral	600
San Juan Nepomuceno	70	капитан José Perez	551
San Ramón	64	капитан José Calvo de Irrazábal	551
Nuestra Señora de la O	42	капитан Gabriel de Aristizábal	284	фрегат
Santa Matilde	36	коммандер Miguel de Alderete	265	фрегат
Santa Marta	36	коммандер Andrés Valderrama	271	фрегат
San Francisco Xavier	10	мастер Juan Vicente Carta	24	бригантина
San Juan Bautista	10	мастер Pedro Iman	24	бригантина
Santo Peregrino	14	лейтенант Juan de Herrera	44	галера
Carmen	14	лейтенант Miguel de Sapián	44	шлюп

Когда Испания вступила в войну в 1779 году, Бернардо де Гальвес (исп. Bernardo de Gálvez), энергичный губернатор Испанской Луизианы, сразу же начал наступательные операции, для овладения британской Западной Флоридой. В сентябре 1779 он захватил полный контроль над нижним течением Миссисипи, захватив форт Бют, а вскоре затем добившись сдачи оставшихся сил при Батон-Руж. Он развил успех захватом форта Шарлотта 14 марта 1780 года, и штурмом Мобила после краткой осады.

Гальвес стал планировать нападение на Пенсаколу, столицу Западной Флориды, силами из Гаваны, используя недавно захваченный Мобил в качестве отправной точки. Отчеты расходятся в деталях, но 7 марта из Гаваны вышел флот, состоявший из 10 боевых кораблей и 26 транспортов (флагман Хоакин де Канаверал, на San Gabriel), с 2150 войск на борту (командир генерал-лейтенант Хуан Батиста Бонет, исп. Juan Bautista Bonet).

27 марта эта экспедиция случайно оказалась в виду Пенсаколы, вызвав в городе панику. В ожидании штурма британцы заклепали пушки в передовых укреплениях и отошли в Форт-Джордж. Но вместо высадки Канаверал и Бонет направились в Мобил, куда добрались к 30-31 марта. После долгих консультаций они решили Пенсаколу весной не атаковать. 20 мая флот вернулся в Гавану.

Однако британские подкрепления, прибывшие в Пенсаколу в апреле 1780, задержали экспедицию, и когда флот вторжения в октябре наконец вышел в море, то через несколько дней был рассеян ураганом. Гальвес потратил почти месяц, снова собирая флот в Гаване.

К началу 1781 года у британцев в Мексиканском заливе осталась только главная база Пенсакола, с гарнизоном около 1200 человек.

Британская оборона

С началом военных действий с Испанией в 1779 году генерал Джон Кэмпбелл, обеспокоенный состоянием обороны, запросил подкрепление, и началось строительство дополнительных фортификаций. К началу 1781 года гарнизон Пенсаколы состоял из 16-го пехотного полка, батальона 60-го пехотного полка и 7-й («Джонстон») роты 4-го дивизиона Королевской артиллерии (ныне 20 батарея 16 полка Королевской артиллерии). Их усилили третьим полком Вальдеков и батальоном Мэрилендских лоялистов, а также Пенсильванскими лоялистами. Эти были провинциальные войска, а не ополчение. В дополнение к солдатам-лоялистам, англичан поддерживали выходцы из племени Мускоги.

Гальвес получил подробные описания обороны в 1779 году, когда посылал помощника под видом переговоров о возвращении беглых рабов, но в последующие годы Кэмпбелл сделал многочисленные изменения. Укрепления Пенсаколы в начале 1781 состояли из Форт-Джордж, земляного вала, увенчанного частоколом, который был перестроен под руководством Кэмпбелла в 1780 году. Севернее форта, тоже в 1780 году, был построен редут принца Уэльского, а северо-западнее был редут Королевы (Квинс). Кэмпбелл также возвел батарею под названием Форт Барранкас Колорада, у входа в бухту.

Поход на Пенсаколу

Гальвес с испанским флотом под командованием капитана Хосе Кальбо де Ирасабаля (исп. José Calbo de Irazabal), вышел из Гаваны 13 февраля, с десантом около 1300 человек. Среди них были ополченцы из мулатов и свободных негров-кубинцев. Гальвес приказал доставить дополнительные войска из Нового Орлеана и Мобила.

Подойдя к бухте Пенсаколы 9 марта, Гальвес высадил часть войск на остров Санта-Роза — косу, прикрывающую бухту. Когда выяснилось, что остров не защищен, он выгрузил и установил часть артиллерии, которую затем использовал для изгнания из бухты английских кораблей.

Войти в бухту испанцам оказалось трудно, как и годом раньше, при захвате Мобила. Часть припасов, чтобы облегчить корабли, была выгружена на острове Санта-Роза, но после того как головной, 64-пушечный San Ramon, сел на мель в попытке пройти, Кальбо, командующий флотом, отказался направить корабли в канал, ссылаясь на опасность и британские пушки, которые якобы полностью простреливали вход в бухту.

Тогда Гальвес свой властью, как губернатор Луизианы, реквизировал те корабли флота, которые были из Луизианы. Затем он прибыл на Gálveztown и 18 марта на нем вошел через канал в бухту; следом сквозь неэффективной британской огонь прошли еще три луизианских судна. После отправки Кальбо подробного описания канала, капитаны под его командованием настаивали на форсировании, которое и произвели на следующий день. Кальбо, утверждая, что его задача по доставке войск Гальвеса «завершена», увел San Ramon обратно в Гавану.

24 марта испанская армия и ополчение передвинулись в центр боевых действий, и войска с Санта-Роза присоединились к прибывающим из Мобила. В течение первой недели апреля, были разведаны укрепления Пенсаколы. Дальше всего от города был редут Кресчент; следующий Сомбреро, затем Форт-Джордж. Войска встали лагерем и начали широкую подготовку к осаде. Сотни инженеров и рабочих подвозили предметы снабжения и вооружение. Люди рыли окопы, блиндажи и редуты, была построена крытая дорога, чтобы защитить войска от постоянного огня британских пушек, гаубиц, картечи и гранат.

Подготовка была прервана 19 апреля, когда был обнаружен большой флот, направлявшийся в бухту. На первый взгляд, это могли быть подкрепления британцам. Но это был соединенный испано-французский флот из Гаваны, а во главе его Хосе Солано и Ботэ (исп. José Solano y Bote) и Франсуа Эмар, барон де Монтейль (фр. François Aymar, Baron de Monteil), а с ними испанский фельдмаршал Хуан Мануэль де Кагигаль (исп. Juan Manuel de Cagigal). Ранее Гаваны достигли доклады, что у мыса Сан-Антонио замечена британская эскадра, и обеспокоенные тем, что она идет в Пенсаколу, они срочно доставили Гальвесу подкрепления. Прибывший флот имел 1700 человек экипажей и 1600 солдат, в результате общее число испанцев дошло до 8000. Солано решил остаться, чтобы помочь Гальвесу после высадки войск, и оба тесно взаимодействовали.

Осада

12 апреля Гальвес был ранен осколком во время рекогносцировки британских укреплений, и командование официально перешло к полковнику Хосе де Эспелета (исп. José de Ezpeleta), личному другу Гальвеса. Испанские батареи открыли огонь 30 апреля, дав начало полномасштабной атаке на укрепления Пенсаколы. Мексиканский залив был по-прежнему бурным, и 5−6 мая на испанские корабли снова налетел ураган. Испанский флот был вынужден уйти, опасаясь, что жестокое волнение выбросит деревянные корабли на берег. Армия продолжала осаду одна. Траншеи затопило, и Гальвес распорядился выдавать войскам рацион бренди.

8 мая удачный выстрел гаубицы попал в пороховой магазин форта Кресчент. Запасы пороха взорвались, убив при этом 57 британских солдат и разрушив укрепление. Теперь Эспелета, командир легкой пехоты, смог возглавить штурм форта, и передвинул в него гаубицы и пушки, для обстрела ближайших двух укреплений. Британцы открыли ответный огонь из форт-Джордж, но были подавлены огневой мощью испанцев.

Понимая, что последняя линия укреплений не выдержит обстрела, британцы в тот же день в 3 часа пополудни подняли на Форт-Джордж белый флаг. 10 мая 1781 года был днем подписания формальной капитуляции. Более 1100 британских солдат были взяты в плен, и еще 200 потеряны в бою. Испанцы потеряли 74 человека убитыми, 198 получили ранения.

Итоги

Условия капитуляции включали сдачу всей британской Западной Флориды; испанцам кроме гарнизона досталось большое количество военных материалов и припасов. Гальвес передвинул батарею из форта Барранкас Колорадас ближе ко входу в бухту, и построил аналогичные батареи на острове Санта-Роза, в качестве предосторожности против попыток отбить Пенсаколу в будущем.

Британские пленные были сначала перевезены в Гавану, затем возвращены Великобритании в Нью-Йорке в обмен на испанских военнопленных, что вызвало протест со стороны Соединенных Штатов. Действия Гальвеса были вызваны жестоким обращением, которому испанские солдаты подвергались в британских плавучих тюрьмах.

Когда они прибыли в Гавану 30 мая, их встречали как героев. Король Карл III произвел Гальвеса в генерал-лейтенанты. Кроме того Гальвес был назначен губернатором Западной Флориды, а также Луизианы. В августейшей благодарности в частности говорилось: в знак признания того, что Гальвес самостоятельно форсировал вход в бухту, он может поместить на своем гербе слова исп. Yo Solo.

Карл III позже признал заслуги Хосе Солано и Ботэ, пожаловав ему титул маркиз де Сокорро, за его помощь Гальвесу. Картина, изображающая Солано на фоне бухты Санта-Роза, имеет надпись с перечислением его достижений. Картина находится в морском музее Мадрида.

В итоге испанцы одержали сухопутную победу благодаря блокаде с моря, поддержке, и снабжению флотом. Наоборот англичане, лишенные поддержки флота, выдержать долгой осады не могли.

Литература

• Bense Judith Ann. Archaeology of colonial Pensacola. — Gainesville, FL: University Press of Florida, 1999. — ISBN 9780813016610.
• Caughey John W. Bernardo de Gálvez in Louisiana 1776-1783. — Gretna: Pelican Publishing Company, 1998. — ISBN 1-565545-17-6.
• Davis Paul K. Besieged: 100 great sieges from Jericho to Sarajevo, Oxford University Press, USA ISBN 0-19-521930-9
• Duncan Archibald. The British trident, or, Register of naval actions. — J. Cundee, 1805.
• Dupuy R. Ernest. The American Revolution: A Global War. — New York: David McKay, 1977. — ISBN 0679506489.
• Gálvez Bernardo. Diario de las operaciones de la expedicion contra la Plaza de Panzacola concluida por las Armas de S. M. Católica, baxo las órdenes del mariscal de campo. — Mexico, 1781.
• Kaufmann J. E. Fortress America: the forts that defended America, 1600 to the present. — Cambridge, MA: Da Capo Press, 2004. — ISBN 9780306812941.
• Kuethe Allan J. Cuba, 1753-1815: Crown, Military, and Society. — Knoxville: The University of Tennessee Press, 1986. — ISBN 0-87049-487-2.
• Marley David F. Wars of the Americas: a chronology of armed conflict in the New World, 1492 to the present. — Santa Barbara: ABC-CLIO, 1998. — ISBN 978-0-87436-837-6.
• Martín-Merás Luisa. “The Capture of Pensacola through Maps, 1781” in Legacy: Spain and the United States in the Age of Independence, 1763-1848. — Washington, DC: Smithsonian Institution, 2007. — ISBN 978-84-95146-36-6.
• Mississippi Valley Historical Association. Proceedings of the Mississippi Valley Historical Association, Volume 8. — Cedar Rapids, IA: Torch Press, 1915.
• Mitchell, Barbara. [www.historynet.com/mhq America’s Spanish Savior: Bernardo de Gálvez marches to rescue the colonies] (Autumn 2010), стр. 98-104.
• Reparaz Carmen. Yo Solo : Bernardo de Gálvez y la toma de Panacola en 1781. — Barcelona: Ediciones del Serval S.A., 1986. — ISBN 84-7628-012-2.

Ссылки

• [www.littletownmart.com/fdh/pensacola-war.htm Revolutionary War: Pensacola, Florida]
• [www.exploresouthernhistory.com/pensacolabattle.html Revolutionary War: Siege of Pensacola]
• [www.ouramericanhistory.com/events/pensacola.html Spain and Hispanic Americans in the American Revolutionary War]

Отрывок, характеризующий Осада Пенсаколы

Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.