Осада Полоцка (1579)

Осада Полоцка 1579 года
Основной конфликт: Ливонская война 1558—1582 годов
«Взятие Полоцка войсками Стефана Батория», гравюра из хроники А. Гваньини
Дата	11 — 30 августа 1579 года
Место	Полоцк, Великое княжество Литовское
Итог	Капитуляция города
Противники
Речь Посполитая Русское царство
Командующие
Стефан Баторий князь Василий Телятевский # князь Дмитрий Щербатов #
Силы сторон
от 16 до 50 тысяч человек 6 тысяч человек
Потери
неизвестны неизвестны

Осада Полоцка войсками Речи Посполитой под руководством Стефана Батория велась с 11 по 30 августа 1579 года в ходе Ливонской войны. После капитуляции оборонявшего замок гарнизона Русского царства во время осады города город был возвращён в состав Великого княжества Литовского.

Предыстория

В 1577 году, прервав перемирие заключенное между сторонами 22 июля 1570 года,русские войска, захватили большую часть территорий Ливонии принадлежащей Речи Посполитой. Перемирие заключалось за 3 года, но фактически длилось более 6 лет, так как в Речи Посполитой было «бескоролевье», и Иван IV Грозный выставил свою кандидатуру на её трон. Избрание королём польским и великим князем литовским Стефана Батория противоречило планам русского царя, что и послужило причиной возобновления активных военных действий. В связи с этим по инициативе Стефана Батория, в том же 1577 году, началась подготовка крупной военной кампании против Русского государства. Подготовка кампании, из-за значительности необходимых средств (ок. 1,5 млн злотых на год военных действий), была завершена только в 1-й половине 1579 года.

Основные силы войск Речи Посполитой, было решено направить на возвращение Полоцка, который был основной потерей Великого княжества Литовского в ходе Ливонской войны. К действиям против 6-тысячного гарнизона московских войск в Полоцке, а также для блокирования подхода к нему помощи от основных московских сил, было привлечено 41814 солдат. Из них армия ВКЛ — 22975, в том числе кавалерия 19030 (посполитое рушение и отряды магнатов), наёмная пехота 3945; армия Польского королевства — 18739, в том числе кавалерия 10811 (посполитое рушение и наёмники), наёмная пехота 8028 (в том числе венгерская — 3594, немецкая — 2836) в общей сложности в армии Польского королевства было 13839 наёмников.

Иван IV заранее собрал свои войска и держал наготове. Однако он не ожидал, что поляки нападут на такую мощную крепость, как Полоцк. Войска Ивана Грозного частично охраняли границы государства на Волге, Доне, Оке и Днепре от возможных атак крымских татар. Главные силы находились в Новгороде, Пскове и Смоленске в ожидании атак в Ливонии.

Ход осады

Осада началась 11 августа мощной бомбардировкой. Обороной Полоцка командовали князь Василий Телятевский, князь Дмитрий Щербатов, Пётр Волынский и дьяк Ржевский. Осажденные держались с необычайным мужеством.

Иван Грозный узнав об осаде Полоцка выслал к городу передовые отряды под командованием Бориса Шеина и Федора Шереметьева. Русские воеводы не имея возможности пробраться в осажденный город заняли крепость Сокол и используя его в качестве опорной базы тревожили тылы противника и мешали небольшим отрядам Речи Посполитой собирать продовольствие и фураж в окрестностях Полоцка. Стефан Баторий выслал против русских несколько полков под начальством Христофора Радзивилла и Яна Глебовича, но Шеин и Шереметьев умело уклонялись от столкновения в открытом поле с более сильными отрядами противника.

Город держался уже около трех недель и с каждым днем положение польско-литовской армии испытывавшей возраставшие проблемы со снабжением все более и более усложнялось. В этих условиях был собран военный совет на котором большинство военачальников высказалось за общий штурм, но этому воспротивился Стефан Баторий который опасался, что в случае неудачи армия будет настолько сильно деморализована, что ей придется вообще снять осаду города. Король убедил венгерских наемников служивших в польской армии поджечь деревянные стены города. Выбрав ясный день 29 августа венгры с разных сторон бросились к городским стенам и зажгли их. Осажденные не смогли им помешать. Вспыхнул сильный пожар из-за которого выгорела большая часть городской стены. В разгар пожара Стефан Баторий с основными силами перекрыл дорогу к Соколу, опасаясь как бы русские увидев зарево не двинулись на помощь защитникам Полоцка. Однако помощь не приходила и осажденные послали парламентеров, чтобы начать переговоры о сдаче. Однако венгерские наемники убили их, так как рассчитывали взять город приступом, чтобы получить право разграбить его. После убийства парламентеров венгры, а вслед за ними и остальные двинулись на штурм. Однако русские успели за выгоревшей стеной вырыть ров и насыпать вал. Они встретили грабителей залпами из пушек и заставили их отступить. На следующий день войска Речи Посполитой двинулись на новый штурм, но после ожесточенного боя были отброшены назад. После второго штурма новые русские парламентеры сумели пробраться к королю и договорились о сдаче с условием свободного выхода осажденным. Но при этом переговоры о сдаче вел только воевода Пётр Волынский, который с большей частью ратников уже не надеялся удержать город. Остальные воеводы вместе со ставленником Москвы полоцким владыкой Киприаном и частью ратников ни за что не хотели сдаваться. Они заперлись в соборе св. Софии и заявили, что только силою можно будет взять их оттуда, что и было сделано. Ратникам согласившимся на капитуляцию было предложено перейти в армию Речи Посполитой. Однако подавляющее большинство русских предпочли вернуться на родину.

Среди осаждавших был Андрей Курбский. После возвращения Полоцка он адресовал царю одно из писем «Где твои победы?»

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Осада Полоцка (1579)

Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.