Осада Посольского квартала в Пекине

Осада Посольского квартала в Пекине
Основной конфликт: Ихэтуаньское восстание
Схема Посольского квартала в 1900 году
Дата	20 июня — 14 августа 1900 года
Место	Посольский квартал (Пекин), империя Цин
Итог	победа защитников иностранных миссий
Противники
Альянс восьми держав Империя Цин Ихэтуани
Командующие
Клод Макдоналд Дун Фусян вожди ихэтуаней
Силы сторон
450 человек неизвестно
Потери
75 убитых 170 раненых неизвестно

Осада Посольского квартала в Пекине — эпизод восстания ихэтуаней в империи Цин; событие, послужившее поводом для вмешательства иностранных государств.

Предыстория

Хотя фактически выступления ихэтуаней начались ещё в 1898 году, официальной датой начала восстания считается 2 ноября 1899 года. Войска, отправленные на его подавление в провинции Шаньдун и Чжили, зимой потерпели поражение, и армия начала отступать к Пекину. В складывающейся ситуации иностранные представительства в Пекине запросили у своих метрополий войска для своей защиты. Контингенты, выделенные в основном из состава находящихся на Дальнем Востоке флотов, стали высаживаться в Тяньцзине и по железной дороге отправляться в Пекин. 18 мая в Посольский квартал прибыло 75 французов, 63 американца, 50 немцев, 28 итальянцев, 25 японцев, а также 74 русских моряка с броненосцев «Сисой Великий» и «Наварин» (должны были доставить ещё пушку, но успели привезти только несколько ящиков снарядов к ней). На следующий день приехали ещё 79 англичан с двумя пушками и 30 австрийцев.

Вход ихэтуаней в Пекин и подготовка Посольского квартала к обороне

С 23 мая ихэтуани стали входить в Пекин. Началось объединение восставшего народа с армией Дун Фусяна, введённой в город накануне. 24 мая в Пекине на секретном совещании было принято решение вооружить и обучить ихэтуаней для отпора иностранцам; к руководителям восставших было отправлено 3 высших сановника — члена Военного совета.

Видя обострение ситуации, иностранные колонии в Пекине ещё с середины мая начали закупать продовольствие и вооружаться. В конце мая русским десантом была сооружена баррикада высотой 3,5 м и шириной 2 м (получившая название «Форт Наварин-Сысоевский»), соединившая дипломатическую миссию с воротами Русско-Китайского банка. Для лучшей организации обороны были разрушены китайские дома вокруг дипломатических миссий. На территорию посольского квартала до конца мая перебралось большинство иностранцев, а также много китайцев-христиан.

Из прибывших подкреплений, а также мужчин, имевших военный опыт, был сформирован Международный военный отряд, взявший на себя задачу обороны Посольского квартала, его численность составила 450 человек. Под защитой этих сил находилось около тысячи иностранцев и около 3 тысяч китайцев-христиан. Во главе международного отряда по личной инициативе встал австриец, командир военного корабля Томани, но не справился со своими обязанностями, а вскоре был убит. В итоге руководство обороной возглавил английский посланник Клод Макдоналд. Посольский квартал был разделён на два участка обороны: первый объединял британскую, американскую и российскую миссии, второй — французскую, германскую и японскую. Австрийское и итальянское посольства было решено в случае необходимости оставить. Католический храм Бэйтан, находившийся в 3 км от Посольского квартала, держал осаду самостоятельно, его оборонял франко-итальянский контингент из 40 человек и более тысячи китайцев-христиан под руководством епископа Фавье.

По Пекину начали происходить стычки между иностранцами и ихэтуанями. 28 мая был убит переводчик японской миссии Сугияма, который отправился встречать японские войска, якобы входившие в город. Иностранцы не оставались в долгу и при любом удобном случае вмешивались в происходящее: иеромонах Авраамий описывал, как на Посольской улице схватили 17-летнего китайца (поймал лично германский посол Кетлер) и били все, «каждый посол дал по затрещине»; 31 мая испанский посол лично застрелил ихэтуаня, русские матросы арестовали китайца с курительными свечами.

31 мая 20 немецких солдат напали на кумирню, где восставшие производили свои мистерии, и убили 7 китайцев. Это нападение послужило сигналом к началу штурма ихэтуанями духовных и дипломатических миссий в Пекине. В течение нескольких дней в Пекине были сожжены католические центры Дунтан, Наньтан, Ситан и осаждён Бэйтан, погибли несколько европейских миссионеров. Вечером 31 мая было уничтожено русское Северное подворье, где располагалась Духовная миссия. 1 июня было сожжено австрийское посольство, затем была уничтожена нидерландская миссия.

Формально руководство Китая не поддержало ихэтуаней. 31 мая был опубликован декрет Цыси, в котором говорилось:

Мы глубоко огорчены известием об убийстве японского секретаря Акиры Сугиямы толпою беззаконников… Мы повелеваем Начальнику Пекинской жандармерии определить срок, в течение которого все убийцы должны быть захвачены и подвергнуты наказанию по всей строгости законов… Мы повелеваем генералам Суну и Ма охранять окрестности столицы, нападать на злоумышленников, арестовывать их вождей и разгонять остальных

Однако, несмотря на заверения властей, всем в Пекине было ясно, что военного конфликта не избежать.

2 июня совместный русско-американский отряд совершил военную экспедицию в католический храм Наньтан. Разрушившие храм ихэтуани были разбиты, 300 китайцев-христиан — освобождены, 10 ихэтуаней было арестовано и передано китайским властям. На следующий день произошла перестрелка между солдатами Дун Фусяна и постом охраны Русско-китайского банка.

Начало войны

6 июня 1900 года был издан императорский указ, в котором говорилось:

С основания нашей династии иностранцы, посещавшие Китай, пользовались в нём хорошим обращением… Вначале они не выходили из повиновения, но за последние 30 лет, пользуясь снисходительностью Китая, они стали посягать на его территорию, попирать китайский народ и домогаться богатств Китая. Каждая уступка Китая увеличивала их нахальство. Они угнетали мирных граждан, оскорбляли богов и святых мужей, вызывая самое горячее негодование в среде населения. Это повлекло за собою сожжение храмов и избиение обращённых патриотами. Горячо желая избежать войны, правительство издавало указы, в которых повелевало охранять посольства и щадить обращённых. Указы, объявляющие ихэтуаней и обращённых христиан одинаково детьми Отечества, издавались в надежде устранить старую между ними вражду, и крайняя доброта издавна была оказываема иностранцам. Но этот народ не знал чувства благодарности и всё продолжал увеличивать своё давление на Китай. На днях было получено сообщение Дю-Шаляра в Тяньцзине с требованием сдачи укреплений иностранным войскам, в противном случае они будут взяты силой. Эти угрозы показали, что они имеют в виду захваты. Во всех делах, касающихся международных сношений, мы всегда были вежливыми по отношению к ним, между тем как они, называя себя цивилизованными государствами, действовали без всякого уважения к праву, опираясь только на грубую силу. Мы царствовали почти 30 лет, обходились с народом как с нашими детьми, народ почитал нас как божество, и в течение нашего царствования мы пользовались милостивым вниманием вдовствующей императрицы. Далее, наши предки помогали нам, и боги отзывались на наши призывы, и никогда не было такого всеобщего проявления преданности и патриотизма. Со слезами на глазах мы объявили о войне в Храме предков. Мы предпочли прибегнуть к крайней мере и вступить в борьбу, чем ценою вечного позора искать каких-нибудь средств к сохранению своей жизни. Мнение наше разделяют все чины, и сотни тысяч солдат-патриотов собрались без нашего призыва, даже дети — и те тащат копья на службу Отечеству. Иностранцы опираются на хитрость, мы же возлагаем надежду на небесную справедливость; они опираются на насилие, а мы — на человеколюбие. Не говоря о правоте нашего дела, у нас более 20 провинций, в которых более 400 миллионов народу, и нам нетрудно будет поддержать достоинство нашей страны.

Китайцы потребовали, чтобы иностранцы в течение 24 часов покинули Пекин, иначе за их жизни цинское правительство поручиться не может. Дипломатический корпус ответил, что берёт на размышление 48 часов. Так как послы не имели полномочий обсуждать проблемы войны и мира, а также не намеревались покидать столицы, то на совещании иностранных дипломатов было принято решение направить китайскому правительству ноту. Германский посланник барон фон Кеттлер принял решение самостоятельно объясниться с маньчжурскими сановниками.

7 июня Кетлер отправился в паланкине в Цзунлиямэнь, взяв с собой переводчика Кордеса и восемь человек охраны, однако с полпути он отправил охранников назад. Вскоре к паланкину подошёл китайский солдат и застрелил германского посла, раненому Кордесу удалось спастись. Труп Кетлера был спрятан в здании Цзунлиямэня, но ихэтуани здание сожгли, а найденный труп изрезали на куски. Посланный на место происшествия германский отряд встретил упорное сопротивление, и был вынужден вернуться ни с чем.

Июньские бои

После убийства Кетлера начались непрерывные бои, продолжавшиеся около месяца. Ихэтуани при поддержке солдат Дун Фусяна начали штурмовать баррикады. Наиболее упорные бои шли в первые дни, случались даже штыковые атаки. Был момент, когда защитники оставили российскую и американскую миссии, однако вскоре все посольства, кроме австрийского и итальянского, были очищены от китайцев. Трупы убитых китайцев, во множестве лежавшие вокруг посольств, долго не убирались и стали разлагаться.

Вскоре инициатива стала переходить в руки европейцев. Первая крупная вылазка на китайские позиции была проведена 20 июня. Во время вылазки 24 июня русские матросы нашли старую китайскую пушку, к которой подошли русские снаряды. В снарядах уменьшили запас пороха, и российская миссия получила свою артиллерию.

Периодически китайцы переходили в наступление. 29 июня, после сильного обстрела, им удалось частично захватить французское и германское посольства, но 30 июня европейцы сумели отбить их обратно.

Перемирие в начале июля

4 июля китайцы объявили перемирие, которое продолжалось неделю. Представители цинского руководства неоднократно посещали дипломатов, предлагая им покинуть Пекин. Европейцам привозили подарки и угощения, в том числе от самой Цыси.

5 июля в Пекин вернулся из Тяньцзиня посыльный японец, привезший дипломатам последние известия из внешнего мира.

Июльские бои

11 июля бои возобновились, однако дело сводилось к вялым перестрелкам и редким атакам с обеих сторон. Цыси убедилась в бессилии ихэтуаней перед европейскими войсками, однако не теряла надежды выйти из сложившейся ситуации «не потеряв лицо». При дворе обострилась борьба различных группировок, в результате было непонятно: воюет цинское правительство против иностранцев, или защищает их. Обстрелы чередовались с подарками от императора; указы, предписывающие изгнать «варваров», сменялись приказами об охране миссий и компенсации им материальных потерь. В июле в Пекине более ста человек было казнено за принадлежность к тайным обществам, в то же время были казнены и некоторые крупные китайские сановники, являвшиеся противниками войны с иностранцами.

Деблокада

В конце июля, в связи с приближением союзных войск к Пекину бои активизировались, однако всем было ясно, что осада вскоре будет снята. 25 июля стало известно, что на пост губернатора провинции Чжили назначен Ли Хунчжан, который был противником ихэтуаней. 28 июля в Пекин было доставлено письмо от начальников европейских отрядов, подошедших к стенам столицы Китая, в котором выражалась уверенность в освобождении миссий в течение 5-6 дней.

Всю ночь 31 июля китайцы отчаянно атаковали, пытаясь взять миссии штурмом, но этого им не удалось. Утром 1 августа защитники Посольского квартала контратаковали китайские позиции навстречу наступавшим союзным войскам. В 4 часа дня к посольскому кварталу подошли уланы Бенгальского полка. Осада была снята.

14 августа Пекин был захвачен союзными войсками.

Итоги

Общие потери международного отряда за два месяца осады составили 75 убитых и 170 раненых.

См. также

• 55 дней в Пекине (фильм)
• Китайские новомученики

Источники

• [milresource.ru/Russia-China-Doc-14.html Из Журнала событий русской десантной роты команд броненосцев «Наварин» и «Сисой Великий» в Пекине с 18 мая по 2 августа 1900 г.]
• В. Г. Дацышен. Русско-китайская война 1900 года. Поход на Пекин. — СПб.: Альманах «Цитадель»; Галея Принт, 1999. — ISBN 5-8172-0011-2
• А. Б. Широкорад. Россия и Китай. Конфликты и сотрудничество. — М.: Вече, 2004. — ISBN 5-94538-399-6
• Д. Г. Янчевецкий. 1900. Русские штурмуют Пекин. — М.: Яуза; Эксмо, 2008. — ISBN 978-5-699-25264-0

Отрывок, характеризующий Осада Посольского квартала в Пекине

Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…