Осада Родоса (1522)

Осада Родоса
Фрагмент Родосской крепости.
Дата	26 июня — 20 декабря 1522 года
Место	остров Родос
Итог	Капитуляция крепости
Противники
Османская империя Орден госпитальеров
Командующие
Сулейман I Чобан Мустафа-паша Хаин Ахмед-паша Филипп де л'Иль-Адам
Силы сторон
около 100 тысяч человек 6-7 тысяч человек (600 рыцарей и оруженосцев, 500 наёмных солдат, 5000 ополченцев)
Потери
30-40 тысяч человек 400-450 рыцарей и оруженосцев, 2000 ополченцев и наёмников

Третья осада Родоса (26 июня — 20 декабря 1522 года) — oсада крепости на острове Родос, предпринятая войсками Сулеймана I в 1522 году и закончившаяся полным изгнанием с острова рыцарей-госпитальеров.

Предыстория

К началу осады Родоса госпитальеры владели островом более двухсот лет — oни обосновались здесь в 1309 году, после окончательного вытеснения христиан из Палестины. Главными военными противниками рыцарей стали варварийские пираты, которые базировались на побережье Северной Африки, и турки-османы, проводившие агрессивную завоевательную политику в Средиземноморье. B XV веке последние предприняли два больших похода на Родос: в 1444 и 1480 гг., оба раза неудачно.

В начале XVI века на Ближнем Востоке назрел конфликт между Османской империей и Персией: после завоевания Ирака шахом Исмаилом I у этих государств появилась общая граница. Религиозная нетерпимость шиита Исмаила и суннита Селима (султана Турции с 1512 г.) была широко известна. Понимая неизбежность столкновения, Исмаил I обратился к Ордену святого Иоанна с просьбой о союзе. Схожее предложение послал госпитальерам и султан Египта.

Однако Селим Грозный опередил противников. B 1514 году армия османов разгромила персидское войско при Чалдыране и вступила в Тебриз. Потом турки завоевали Сирию и Курдистан, а в начале 1517 года завершили покорение Египта. После триумфального завершения войн на Востоке началась подготовка к войне против Родоса. Вскоре она прервалась из-за смерти Селима.

Сын Селима, Сулейман Великолепный, на время изменил планам отца: в 1521 г. он совершил поход в южную Венгрию для захвата Белграда. Вторжение на Родос султан перенёс на следующий год. Время было выбрано очень удачно для турок: они обезопасили себя от угрозы из Азии, а крупнейшие государства Европы (Франция, Испания, Священная Римская империя), втянутые в очередной виток Итальянских войн, не могли оказать серьёзной помощи госпитальерам.

Соотношение сил

Перед началом осады на Родосе насчитывалось около 300 орденских рыцарей и столько же оруженосцев. Кроме них, в защите крепости участвовали 5000 греков-родосцев и около 500 солдат, завербованных на Крите. Таким образом, силы защитников Родоса составляли 6—7 тысяч человек.

Родосскую крепость, выдержавшую две осады, в 1520 году отремонтировали и укрепили. Ключевыми пунктами обороны были пять бастионов, которые по традиции защищали пять языков Ордена: Овернский, Прованский, Английский, Арагонский и Кастильский.

Поначалу Родос был блокирован с моря османским флотом из 280 кораблей, число которых в ходе осады возросло до 400 единиц. Султанская армия, многократно превосходившая силы христиан, была доставлена на Родос в два приёма: 26 июня прибыл авангард Мустафы-паши (10 000 человек), а через месяц — основные силы во главе с самим Сулейманом. Всего в осаде участвовало около 100 000 турок, из них более 10 000 янычар. Отдельно стоит отметить турецкую артиллерию, одну из лучших для того времени.

Ход осады

Июнь—сентябрь

До прибытия главных сил турок осада продвигалась медленно. Турецкие инженеры занимались подготовкой земляных укреплений, необходимых для бомбардировки и штурма крепости. Однако когда турки начали устанавливать свои орудия на брустверах, батареи Родоса сравняли с землёй все их позиции, нанеся немалый ущерб артиллерии. Постоянные вылазки госпитальеров также не давали покоя осаждающим. Всё это вынудило Сулеймана поспешить с прибытием на остров. 28 июля 1522 года турецкий султан и его армия высадились на Родосе.

С августа начался постоянный артиллерийский обстрел Родосской крепости. Османы смогли разрушить колокольню церкви Св. Иоанна, с которой открывался прекрасный обзор их лагеря. Подземная война дала более ощутимые результаты: в начале сентября саперы турок при помощи подкопа обрушили Английский бастион. Это стало сигналом к перемене тактики: осаждающие предприняли две попытки штурма, но обе они (13 и 17 сентября) были отбиты с большими потерями для турок. Тем не менее 24 сентября состоялся генеральный штурм крепости, в котором участвовали янычары.

Утром 24-го был открыт шквальный огонь по стенам Родоса. Затем колонны турецкой пехоты пошли на приступ, а артиллеристы перенесли обстрел на внутреннюю часть крепости. Главный удар турок пришелся на остатки Английского бастиона, наиболее уязвимую часть крепостных укреплений, где сражался сам великий магистр Ордена Филипп де л’Иль-Адам. Османы, пользуясь своим численным превосходством, начали одерживать верх. Когда, казалось, сопротивление госпитальеров уже было сломлено, защитники Родоса резко отступили внутрь крепости, и по бреши, заполненной турками, картечью ударили пушки. Так произошло несколько раз. Атака турок захлебнулась, и третий штурм крепости закончился безрезультатно.

Октябрь—декабрь

После провала трёх попыток штурма Сулейман и Мустафа-паша отказались от активных действий. Снова пошли в ход сапёрные работы, и снова удачно — 22 ноября с помощью мины, заложенной в подкоп, туркам удалось взорвать Кастильский бастион. Через неделю султан отдал приказ о новом штурме. Несмотря на значительные разрушения крепостных стен и усталость обороняющихся, он был отбит. Но вскоре турки смогли овладеть внешними стенами Родоса. Это поставило его защитников в тяжёлую ситуацию с военной точки зрения, которая усугублялась проблемами в их собственном лагере.

Ещё 27 октября вскрылась измена великого канцлера Ордена Андре д’Амарала, намеревавшегося тайно впустить турок в крепость. Д’Амарал был казнён 5 ноября.

Ко всему прочему началось недовольство среди греческого населения Родоса. Турки бомбардировали город не только ядрами своих пушек, но и письмами, в которых обещали сохранить жизнь всем защитникам Родоса в случае добровольной сдачи; после взятия приступом обещали всех перерезать. Угроза подействовала на греков: сначала митрополит, а затем именитые граждане Родоса обратились к великому магистру с просьбой о капитуляции. Риск восстания в стенах крепости и истощение людских и материальных ресурсов заставили руководство госпитальеров искать мира с турками.

Переговоры 11—13 декабря ни к чему не привели. 17 декабря османская армия пошла на очередной штурм Родоса. Эта последняя схватка не принесла решающего успеха ни одной из сторон, однако она показала, что возможности для обороны крепости исчерпаны почти полностью.

Конец

После окончания штурма и отхода турок на исходные позиции де л’Иль-Адам приказал поднять над внутренними стенами белый флаг. Турки, которые за шесть месяцев осады понесли тяжелейшие потери, с радостью согласились на новый раунд переговоров. 20 декабря Ахмед-паша официально принял капитуляцию Родосской крепости.

По её условиям уцелевшие рыцари и греки могли свободно покинуть остров, забрав с собой знамёна, артиллерию и реликвии родосских церквей. Родос и все его укрепления переходили в руки Османской империи.

1 января 1523 года оставшиеся в живых защитники крепости на трёх галерах («Санта-Мария», «Санта-Катарина», «Сан-Джованни») и 30 судах помельче навсегда оставили Родос.

Последствия

После шести месяцев борьбы Орден святого Иоанна утратил свою многолетнюю базу. Из Родосской гавани флот госпитальеров отправился на Кандию, а оттуда — в Мессину. Несколько лет рыцари скитались по Италии: Ницца (владение герцога Савойского), Неаполь, Витербо, принадлежавший папе Клименту VII, который ранее был членом Ордена.

Карл V, император Священной Римской империи, сказал, узнав о сдаче Родоса: «Ни одна битва не была проиграна так достойно». Однако встреча великого магистра с Карлом V в 1525 году ни к чему не привела — император отказался передать госпитальерам Менорку, о чем просил де л’Иль-Адам. В конце концов Карл по просьбе папы предоставил Ордену острова Мальту, Гоцо и порт Триполи, незадолго до того завоеванный испанцами. На Мальте госпитальеры и водворились семь лет спустя после сдачи Родоса.

С капитуляцией Родоса пал один из последних форпостов христианского мира в Восточном Средиземноморье, которое в первой четверти XVI века превратилось во внутреннее море Османской империи. Изгнание госпитальеров с острова значительно облегчило морское сообщение между Стамбулом и новоприобретенными территориями в Северной Африке и Леванте.

В культуре

• Опера [es.wikipedia.org/wiki/The_Siege_of_Rhodes "Осада Родоса"] написанная Уильямом Давенантом в 1656 году.
• Сериал "Великолепный век" (2011г.), где осаде Родоса посвящено две серии первого сезона.

Отрывок, характеризующий Осада Родоса (1522)

Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…