Осада форта Уильям-Генри

Осада форта Уильям-Генри
Основной конфликт: Франко-индейская война, Семилетняя война
План форта Уильям-Генри (около 1760)
Дата	3—9 августа 1757 года
Место	Форт Уильям-Генри (современный округ Уоррен, штат Нью-Йорк, США)
Итог	Победа французов
Противники
Королевство Франция Королевство Франция Индейцы-союзники (до 18 племён) Королевство Великобритания Королевство Великобритания
Командующие
Луи-Жозеф де Монкальм Джордж Монро
Силы сторон
6200 солдат регулярных войск и милиции 1800 индейцев 2500 солдат регулярных войск и милиции
Потери
13 убитыми 40 ранеными 45 убитыми 70 ранеными до 200 убитыми и пропавшими без вести во время отступления
Аудио, фото, видео на Викискладе

Осада форта Уильям-Генри — сражение Франко-индейской войны (североамериканского театра Семилетней войны) между осаждавшими форт французами под командованием Луи-Жозефа де Монкальма и британцами под командованием Джорджа Монро. Завершилась капитуляцией гарнизона форта.

Предыстория

Форт Уильям-Генри был построен осенью 1755 года у южной оконечности озера Джордж и занимал стратегически важную позицию, защищая Олбани от возможной французской военной экспедиции через водный коридор река Ришелье — озеро Шамплейн — озеро Джордж — река Гудзон. Одновременно он представлял собой отличный плацдарм для британского вторжения в Канаду, для чего в форте было собрано много шлюпов и вельботов. Французы хорошо осознавали опасность и решили нанести упреждающий удар: 23 февраля 1757 года из Монреаля выступил отряд численностью около 1,5 тыс. солдат (регулярных войск, ополченцев и союзных индейцев) под командованием Франсуа-Пьера Риго де Водрёя, брата губернатора Канады. Экспедиция была хорошо подготовлена, но осадной артиллерии в своём составе не имела: возможно, ставка делалась на внезапность нападения.

В ночь на 19 марта французы по льду приблизились к форту Уильям-Генри, однако воспользоваться фактором внезапности не удалось: передовые посты противника услышали шум, после чего из форта открыли артиллерийский огонь. Осаждённым через парламентёра предложили почётную капитуляцию, на что британцы (менее 500 человек, включая подразделения 44-го пехотного полка, под командованием майора Уильям Эйра) ответили отказом. Несмотря на то, что у французов были специально изготовленные штурмовые лестницы, они отказались от штурма, ограничившись сожжением хозяйственных построек, находящихся за пределами форта, 4 шлюпов (включая один 16-пушечный) и более 300 лодок. 22 марта они отступили, потеряв за время осады несколько человек убитыми и ранеными в перестрелках с гарнизоном.

Хотя де Монкальм (которому и принадлежала идея атаки на форт, но который был фактически отстранён от её подготовки губернатором де Водрёем) и Бугенвиль сочли произошедшее неудачей для французов, потеря озёрной флотилии была для британцев тяжёлым ударом: контроль над озером Джордж был утрачен, и противник мог теперь беспрепятственно перебрасывать войска по воде и обеспечивать их снабжение. Французы убедились в основательности укреплений форта и необходимости использования осадной артиллерии.

Подготовка к осаде и расстановка сил

Форт мог считаться весьма сильным по меркам американских колоний середины XVIII века. В плане он представлял квадрат с бастионами по углам, оснащёнными бруствером. Толщина бревенчатых стен, заполненных утрамбованным грунтом, достигала 30 футов. С трёх сторон форт был окружён сухим рвом, а четвёртой упирался в озеро. Доступ в форт осуществлялся по единственному мосту через ров. Внутреннее пространство укреплений форта было относительно невелико, и при соблюдении нормальных санитарных условий в нём могли жить до 500 человек. Остальные силы британцев находились в укреплённом лагере, расположенном в 700 метрах к юго-востоку от форта. Поздней весной 1757 года Эйра и 44-й полк сменил подполковник Джордж Монро с 35-м пехотным полком.

Командующий британскими силами в регионе бригадный генерал Дэниел Уэбб, находясь с основной частью войск в форте Эдуард, в начале апреля 1757 года получил сведения о том, что французы накапливают значительные силы в форте Карильон. Захваченный в середине июля французский пленный сообщил более подробные сведения о планах своего командования, и Уэбб задумался о необходимости укрепления гарнизона форта Уильям-Генри. Выдвинувшись с отрядом рейнджеров в направлении форта с целью разведки, он обнаружил индейские посты на островах озера Джордж, находящиеся примерно в 30 километрах от его южного побережья. Убедившись, что опасность нападения вполне реальна, Уэбб по возвращению в форт Эдуард выслал 200 солдат регулярных войск и 800 ополченцев для усиления гарнизона форта Уильям-Генри.

Силы сторон
Французские войска по состоянию на 29 июля 1757 года		Британские войска на озере Джордж по состоянию на 2 августа 1757 года
maréchal de camp Луи-Жозеф де Монкальм-Гозон, маркиз де Сен-Веран		подполковник Джордж Монро
Подразделение	Численность	Подразделение	Численность
Регулярная пехота	2570	35-й пехотный полк	590
Колониальная пехота	524	60-й пехотный полк	122
Милиция	2946	Нью-Йоркские отдельные роты	113
Артиллеристы	188	Рейнджеры	95
Военные инженеры	2	Артиллеристы	28
Индейцы:	1799	Военные инженеры	2
ирокезы абенаки микмаки ниписсинг гуроны алгонкины оттава оджибве миссисога меномини потаватоми виннебаго сауки месквоки айова майами делавары атикамек		Массачусетский полк	812
		Нью-Джерсийский полк	301
		Нью-Гэмпширский полк	230
		Нью-Йоркский полк	57
Итого	8029	Итого	2351

Ход осады

В конце июля 1757 года французы двинулись к форту Уильям-Генри: сначала выступили индейцы, затем часть подразделений под командованием шевалье де Леви пешим ходом вдоль западного побережья озера и последними — остальные войска по командованием Монкальма на лодках (артиллерию везли на импровизированных понтонах). Через сутки отряды соединились и встали лагерем примерно в 5 км от форта, а на следующий день де Леви перерезал сообщение гарнизона с фортом Эдуард, замкнув кольцо осады.

Монкальм предложил Монро сложить оружие. Монро отверг возможность капитуляции, направив в форт Эдуард послание командующему с просьбой о подкреплении. Уэбб, располагавший примерно 1600 человек, отказался это делать, заявив, что его солдаты — всё, что в этот момент стоит между французской армией и Олбани, то есть беззащитными внутренними районами британских колоний. 4 августа он отправил ответ Монро, в котором советовал начать переговоры о сдаче форта и постараться выторговать наилучшие условия. Однако французам удалось перехватить гонца, и содержание послания стало известно французскому командованию.

После этого Монкальм приказал начать осадные работы. Французы копали траншеи для размещения осадной артиллерии, постепенно приближаясь к стенам форта. Артиллерия форта открыла ответный огонь, однако он оказался малоэффективен: французские солдаты умело использовали фортификационные сооружения, а индейцы скрывались в лесу. Между тем у обороняющихся многие орудия были повреждены огнём противника, а некоторые из них разорвало от интенсивного использования. Стены форта были разбиты, на некоторых участках достаточно серьёзно.

Верно оценивая состояние гарнизона, Монкальм 7 августа отправил Бугенвиля для проведения переговоров о прекращении сопротивления. Бугенвиль передал британскому командованию перехваченную ранее депешу, в которой как раз и предписывалось заключение соглашения с противником. Однако Монро поначалу занял чересчур жёсткую позицию, и переговоры прервались.

Капитуляция

К утру 9 августа положение гарнизона стало критическим. За ночь французы закончили новую параллель, отстоявшую от стен форта всего на 200 ярдов. Усиленная бомбардировка с такого расстояния была способна разнести стены в щепки. Кроме того, разорвало очередное орудие, и теперь в распоряжении Монро оставалось только 5 исправных пушек (из первоначальных 17), мортира и гаубица. Военный совет, оценив вероятность прихода помощи как крайне низкую, высказался за то, чтобы просить противника о капитуляции. В 7 часов утра Монро приказал поднять над фортом белый флаг, а затем выслал для переговоров офицера, владевшего французским языком.

Предложенные Монкальмом условия капитуляции оказались весьма почётными: гарнизон сохранял знамёна, офицерам и солдатам было разрешено взять с собой личные вещи, оружие (без боеприпасов) и даже — как признание их храбрости — одно 6-фунтовое орудие; французы согласились обеспечить эскорт до форта Эдуард, а также позаботиться о раненых, которые не могли передвигаться самостоятельно. В свою очередь, Монро и его люди принимали обязательство не воевать в течение 18 месяцев против французов и их союзников, обеспечить возврат пленных и передать осаждавшим форт со всеми припасами и оставшейся артиллерией. Хотя Монкальм обладал достаточными силами, чтобы захватить форт с боя, его согласие на почётную капитуляцию, скорее всего, было продиктовано прагматическими соображениями: две тысячи пленных стали бы ненужной обузой для французской армии (и так численно уступавшей британцам), их надо было бы охранять и кормить. Капитуляция же надолго выводила гарнизон из военных действий, а бремя расходов на его содержание падало на противника.

Перед подписанием капитуляции, которое состоялось в полдень 9 августа, Монкальм, помня о действиях его индейских союзников после капитуляции форта Осуиго, счёл нужным объяснить им смысл происходящего. Собрав вождей, он через переводчиков сообщил им условия капитуляции, а также попросил сдерживать молодых воинов и гарантировать соблюдение ими соглашения. Хотя источники сообщают, что вожди приняли эти условия, вряд ли это можно утверждать достоверно, учитывая разницу в представлениях европейцев и индейцев об обычаях ведения войны.

Вскоре после подписания капитуляции начались первые инциденты: группы индейцев проникли в форт и принялись обшаривать его в поисках добычи, которая оказалась небогатой. Свою ярость они выплеснули на раненых, убив и оскальпировав нескольких человек до того, как успели вмешаться французы.

Резня

Капитулировавшие британцы были размещены на ночёвку в лагере за пределами форта под охраной французских солдат — прежде всего для того, чтобы избежать расправы со стороны индейцев, которые не оставляли попыток добраться до имущества недавнего противника. Индейские воины, многие из которых присоединились к походу в расчёте на трофеи, включая скальпы врага, теперь громко выражали своё недовольство. Монкальм, видя агрессивное поведение своих союзников, даже планировал выступление британской колонны в форт Эдуард ночью, но в итоге оно было перенесено на раннее утро.

Не успела колонна британских войск, в конце которой следовало гражданское население форта (включая женщин и детей) отойти от лагеря, как индейцы, издав боевой клич, со всех сторон атаковали её из леса. В короткий срок, прежде чем успели вмешаться французы, много людей были убито, оскальпировано или взято в плен для продажи в рабство. Оценки потерь колеблются от 69 до 1,5 тыс. человек, наиболее часто встречается оценка до 200 убитых и пропавших без вести.

Позднее Монкальму удалось добиться освобождения 500 пленных британцев, но 200 так и остались в плену. Подполковник Монро не был убит в ходе резни, устроенной индейцами, и умер своей смертью три месяца спустя в Олбани.

После этого французская армия несколько дней оставалась на месте, занимаясь уничтожением остатков форта. Монкальм не стал развивать свой успех и атаковать форт Эдуард. Возможно, это было связано с уходом значительного количества индейцев и с тем, что пришлось отпустить многих канадских ополченцев для участия в сборе урожая.

В культуре

Осада форта Уильям-Генри находится в центре сюжета романа Джеймса Фенимора Купера «Последний из могикан» (1826) и его многочисленных экранизаций.

Также она описана в романе Элейн Барбьери «Пленённые любовью» (англ. «Captive Ecstasy», 1980) и романе в выпусках «Венонга из племени могикан» (нем. «Wennonga, der Mohikaner», 1932—1933).

Осада и последующее отступление из форта Уильям-Генри является одной из миссий в компьютерной игре «Assassin’s Creed Rogue» (2015).

В 1950-х годах форт Уильям-Генри был восстановлен (точнее, была построена его реплика) и стал популярным музеем. На территории музея регулярно проводится историческая реконструкция осады, церемонии капитуляции и других эпизодов Семилетней войны.

Литература

• Castle, Ian. [ospreypublishing.com/fort-william-henry-1755-57 Fort William Henry 1755–57. A Battle, Two Sieges And Bloody Massacre]. — Osprey Publishing, 2013. — 96 p. — ISBN 9781782002741.

Ссылки

• [libraryofbattles.com/Battle/10187 Осада форта Уильям-Генри 1757 г. на сайте «Library of battles»]
•  [youtube.com/watch?v=hZOSdlya0Vo «Война, создавшая Америку» (документальный фильм производства WQED, 1:31—1:48)]

Отрывок, характеризующий Осада форта Уильям-Генри

– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.