Осады Переяслава

Осады Переяслава
Основной конфликт: Русско-польская война 1654—1667 и Руина
Реконструкция казацкой крепости XVII века в Переяславе-Хмельницком
Дата	1661—1662 годы
Место	Переяслав, ныне Киевская область
Итог	Победа царских войск и левобережных казаков
Противники
Русское царство Левобережные казаки Речь Посполитая Правобережные казаки Крымское ханство
Командующие
Василий Волконский-Веригин Яким Сомко Юрий Хмельницкий Мехмед-Гирей (1-я осада)
Силы сторон
7—8 тысяч свыше 20 тысяч
Потери
неизвестно неизвестно

Осады Переяслава 1661—1662 годов — эпизоды Руины и русско-польской войны 1654—1667 годов. Перешедший на сторону Речи Посполитой гетман Правобережной Украины Юрий Хмельницкий дважды попытался взять Переяслав, в котором держали оборону его дядя, полковник Яким Сомко, возглавлявший левобережную оппозицию Хмельницкому, и гарнизон царских войск во главе с князем Волконским-Веригиным.

Предыстория

Подписавший с поляками Слободищенский трактат Юрий Хмельницкий, как и его предшественник Иван Выговский, попытался расправиться с оппозицией его внешнеполитическому курсу, которая сформировалась в полках Левобережья. Её лидером стал переяславский полковник Яким Сомко. К 1661 году Гетманщина разделилась на два враждующих лагеря по обе стороны Днепра. Призвав на помощь крымских татар и поляков, Юрий Хмельницкий поставил себе целью взять фактический центр сопротивления — Переяслав, который имел также символическое значение как город, в котором в 1654 году Богдан Хмельницкий, затем в 1658 году Выговский, а в 1659 и сам Юрий Хмельницкий присягали на верность Российскому царству.

Осада 1661 года

Первая осада Переяслава началась в первых числах октября 1661 года и продлилась два месяца. Крупное войско, состоявшее из правобережных полков под началом Юрия Хмельницкого, девятнадцати польских хоругвей и крымского войска во главе с ханом Мехмед-Гиреем, подошло к городу и перекрыло все дороги, ведущие к нему. Начался интенсивный обстрел города из пушек, от которого, по сообщению Волконского-Веригина, царским ратным людям «утеснение было большое». Чтобы лишить осаждённых воды, казаки Хмельницкого даже попытались спустить воду из рек Трубеж и Ильтица. Левобережные казаки под началом Сомко держались храбро и активно участвовали в обороне города. Поляки и татары то и дело подходили под город небольшими отрядами в полтысячи человек, пытаясь выманить защитников Переяслава в поле, чтобы перебить их спрятанными в лесах и за возвышениями крупными ратями.

Не будучи в состоянии взять Переяслав, осадное войско совершало рейды на окрестные земли. Крымские татары ходили на Нежин, Чернигов, Прилуки, Золотоношу, Ромны, убивая и угоняя в рабство большое количество жителей. Взять города татары не могли, да и не ставили перед собой такую задачу, ограничиваясь грабежом и разорением округи. Ясырь был оговоренной с Хмельницким (продолжавшим называть себя гетманом обеих сторон Днепра) оплатой за военную помощь.

Не добившись успеха, Хмельницкий 4 декабря снял осаду Переяслава и двинулся на Чернигов и другие города, а орда попыталась напасть на Севск. Потерпев поражение, крымцы отошли на юг, а вскоре и Хмельницкий счёл необходимым уйти на правый берег Днепра.

Осада 1662 года

Последующий зимне-весенний период был характеризован попытками правобережного полковника Ивана Богуна проникнуть на Левобережье, но он потерпел поражение под Жовнином от Григория Косагова. Из переяславского гарнизона бежал к Хмельницкому сотенный татарин Рахмаметко Толтамашев, который рассказал гетману, что все пешие полки ушли к князю Ромодановскому в Белгород, а в Переяславе остались лишь рейтары, у которых от бескормицы умерли все лошади. По его словам, если Хмельницкий вновь осадит Переяслав, жители города поднимут бунт и сдадутся.

12 июня Хмельницкий вновь подступил к Переяславу. Одним из его мотивов было помешать проведению назначенной царём новой рады в Переяславе для избрания левобережного гетмана. В городе находился гарнизон царских войск численностью 4 тысячи человек и казаки Переяславского полка (около 3—4 тысяч человек), которые ожидали подкрепление от нежинского полковника Василия Золотаренко численностью в пять тысяч человек. С Хмельницким было войско из по меньшей мере девяти правобережных полков (14 тысяч человек), около 2 тысяч крымских татар и несколько польских конных полков, Хлопицкого, Ельского и Вевёрского.

Войско Хмельницкого начало наступать на укреплённые таборы Сомко близ Борисоглебского монастыря. В сообщении царю Волконский-Веригин писал, что казаки Сомко бились «не щадя голов своих с ляхи и татары и с заднепрскими изменники казаками, и на том бою многих ляхов и татар побили». Воевода отправил в помощь Сомко имеющихся у него в распоряжении рейтар, драгун и донских казаков, которые отбросили наступавших назад. На следующий день наступление продолжилось, но и в этот раз Хмельницкий, понеся потери, был вынужден отступить.

Золотаренко так и не поспешил на помощь городу и, сославшись на то, что поляки и татары блокируют дороги, пошёл на соединение с войском Ромодановского, которое приближалось со стороны Белгорода. Хмельницкий начал обстреливать город из пушек, надеясь посеять среди горожан панику и желание сдать город. Для подъёма боевого духа мещан Волконский и Сомко решили сделать вылазку. Перед Ильтицкими воротами города был бой, в результате которого «изменников казаков и ляхов и пехоту Юраскову многих гнали по самые таборы и немец в шанцах разбили».

Пока Хмельницкий осаждал Переяслав, к городу с востока постепенно приближалось царское войско Григория Ромодановского, насчитывавшее около 11 тысяч человек. Ромодановскому пришлось несколько задержаться, чтобы выбить из Кременчуга пробравшийся туда 2-тысячный отряд правобережных (кременецких и чигиринских) казаков, которые захватили большой острог, но не могли выбить гарнизон из 500 человек из малого острога. 6 июня с Ромодановским соединился нежинский полковник Василий Золотаренко с войском. 10 июля, за два дня до прибытия их объединённого войска под Переяслав, Хмельницкий «бежал со всеми людьми под Канев».

Последствия

Ромодановский, к которому присоединились силы Сомко и значительная часть сидевших в осаде в Переяславе русских войск, отправился вслед за Хмельницким в южном направлении, настигнув его у переправы под Каневом. От двигавшегося по левому берегу Днепра Хмельницкого часть казаков «утекла за Днепр» ещё до решающего столкновения. В битве под Каневом войско Хмельницкого было разгромлено, что поставило крест на его планах подчинить себе Левобережье и заставило вскоре низложить гетманскую булаву.

Литература

• Бабулин, Игорь Борисович. Каневская битва 16 июля 1662 г. Забытая победа (Серия: Ратное дело). — Москва: фонд «Русские Витязи», 2015.

Отрывок, характеризующий Осады Переяслава

Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.