Освободительная война в Германии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Освободительная война — принятый в немецкой историографии термин для названия общенационального вооружённого движения немцев за освобождение от наполеоновской оккупации. Эта война велась немцами на историческом фоне соперничества Пруссии и Австрии за доминирование в новой объединённой Германии. Она представляет собой важный эпизод общеевропейской войны против Наполеона, известной как Война шестой коалиции.

Официально Освободительная война началась с объявления прусским королём в 1813 году войны Франции. Наиболее радикальные слои немецкого общества рассматривали эту войну как шаг в направлении осуществления издавна существующего стремления к воссозданию единого государства немецкой нации. Хотя этого в начале века сделать не удалось, эта война подготовила процесс создания Бисмарком Второго Рейха в последней трети века. Однако объединить всех немцев в едином Рейхе удалось лишь Гитлеру, но на короткое время (1938—1945 годы)





Персоналии

Король Фридрих Вильгельм III (1770—1840). С детства скромный и застенчивый, готовый к сочувствию и своими глазами увидевший изнанку войны, он был прямой противоположностью Фридриху II Великому. Нерешительный убежденный пацифист, он безуспешно пытался сохранить нейтралитет и любой ценой избежать войны. Он даже отменил иллюминацию Берлина в день своей свадьбы, поскольку имевшиеся деньги предназначались для помощи бедным.

Королева Пруссии Амалия Луиза Мекленбург-Стрелицкая (1776—1813). Выбранная «Толстым Фридрихом» и выданная замуж за кронпринца, а затем Фридриха Вильгельма III, произвела на свет десять детей, из них двое стали: королём Пруссии Фридрихом Вильгельмом IV и немецким императором Вильгельмом I, а дочь Шарлота, вышедшая замуж за Николая I — русской императрицей.

Её брак представлял собой редкий в истории царствующих особ Европы случай свадьбы по взаимному влечению. В противоположность своему супругу, эта умная, скромная и в высшей степени привлекательная женщина активно поддерживала патриотические настроения и была сторонницей заключения военного союза с Россией. Она была в первую очередь супругой и матерью, но, наряду со своими представительскими обязанностями, принимала живейшее участие в политической жизни.

Ни до, ни после неё в Германии не было королевы, которая по праву пользовалась бы таким почётом, любовью и уважением, как она.

Луиза оказала существенную поддержку реформаторам, поскольку понимала, что только в случае радикального реформирования государственного аппарата можно рассчитывать на восстановление значения Пруссии как уважаемого соседями государства.

В память о «Битве народов» и преждевременно скончавшейся королеве в день её рождения 10 марта 1813 королём был утверждён наиболее почитаемый орден за личную храбрость — «Железный крест». Луиза была награждена им посмертно.[1]

Император Вероссийский Александр I Павлович (1777—1825). Лично участвовал в боях против Наполеона и проявил при этом мужество и выдержку. В 1813—1814 годы возглавил антифранцузскую коалицию европейских держав. Был одним из руководителей Венского конгресса 1814—1815 годов и организаторов Священного союза. К Наполеону испытывал личную неприязнь за то, что тот в ответ на обвинение от Александра в организации убийства герцога Энгиенского, напомнил ему о замешанности в убийстве его отца — императора Павла I.

Эрцгерцог Карл-Людвиг Австрийский (Erzherzog Karl, 1771—1847) Генералиссимус Австрийский. Уже в 1801 году, будучи назначенным императором главой военного министерства в роли президента гофкригсрата и фельдмаршала начал реформировать австрийскую армию, что стало с очевидностью необходимо после заключения невыгодного мира в Люневилле.

В 1809 году для объединения всей власти в армии в одних руках он был назначен императором Францем-Иосифом генералиссимусом. Это позволило ему более глубоко и оперативно проводить военную реформу. Новую армию он начал строить на базе народного ополчения (ландвера).

Результат сказался, когда в битве при Асперне австрийские войска не отступили перед войсками Наполеона, что произошло впервые за всю его военную карьеру. Карл продемонстрировал свою храбрость в этом сражении, когда со знаменем в руках бросился на французов, идущих в психическую атаку.

Впоследствии ему был в Вене поставлен памятник с надписью, отражающей морально-психологическое значение битвы для всех противников Наполеона: «Победителю непобедимых» («Überwinder des Unüberwindlichen»)

Фельдмаршал Великобритании Артур Уэлсли Веллингтон (1769—1852), главнокомандующий союзными армиями в битве при Ватерлоо, своей победой закончивших как войну шестой коалиции, так и Освободительную войну в Германии.

Премьер барон Карл фон Штейн (Baron Karl von und zum Stein, 1757—1831), на посту премьер министра проводил смешанную либерально-консервативную хозяйственную политику. Её целью была подготовка страны к устранению наполеоновского диктата. При нём было отменено крепостное право. Его деятельность в конце-концов стала опасна для Наполеона и он был отправлен в отставку

Канцлер Август Фон Гарденберг (Karl August von Hardenberg 1750—1822), заменил Штайна, но в главном сохранив его курс. Начатые Штайном реформы были продолжены, благодаря которым Пруссия начала превращаться в современное европейское государство.

Поэт Эрнст Мориц Арндт (Ernst Moriz Arndt, 1769—1860), был известен своими патриотическими текстами и песнями. В 1813 г.поэт написал патриотическую «Немецкую песню» (Lieder für Teutsche), которой «разбудил Германию». Был членом Национального собрания во Франкфурте.

Идеалы, культивируемые Арндтом, Уландом (Uhland) и Яном (Jahn) во время Освободительной войны вызвали к жизни специфическое студенческое «Мировоззренческое движение» (Weltanschauliche Bewegung) имевшее выраженную патриотическую окраску. Первая студенческая корпорация сторонников этого движения возникла в Йене 12 июня 1815 года. На слёте16 по 18 октября1818 года в Йене было создано Всеобщее Немецкое студенческое объединение (Allgemeine Deutsche Burschenschaft) под лозунгом «Честь,Свобода, Родина» (Ehre, Freiheit, Vaterland) и чёрно-красно-золотым знаменем. Бундестаг начал активно преследовать студенческие сообщества за их стремление образовать единое государство на месте лоскутной империи сепаратных государств. Но студенческое движение ушло в подполье. Затем в 1848—1849 гг. бывшие члены этих корпораций составили большинство собравшихся в церкви Павла во Франкфурте. После 1870 г. эти корпорации потеряли свою революционность. Во время Веймарской республики они представляли собой буржуазные объединения националистического толка, а в годы Третьего рейха Weltanschauliche Bewegung было приобщено к пропаганде национал-социалистической идеологии и стало её воплощением. После 1945 г. эти корпорации были распущены и запрещены, а их члены вошли в общенемецкие объединения Германии и Австрии. [1]

Стратег Герхард фон Шарнхорст (Gerhard von Scharnhorst, 1755—1813), стал главным реформатором немецкой армии, основавший в 1810 г. Военную Академию. Умер от раны, полученной в бою.

Стратег Карл фон Клаузевиц (Karl von Clausevitz,1780-1831) — друг и более молодой последователь Шарнхорста, выдающийся военный теоретик и автор классического труда «О войне», украшенного легко запоминающимися афоризмами типа: «Победителем является тот, за кем осталось поле сражения» или «Война есть продолжение политики, только другими средствами». Генерал в ясной и чёткой форме сформулировал законы войны, став наиболее авторитетным знатоком военной науки. Он был сторонником того положения, что победа в бою определяется, в первую очередь, моральными качествами военнослужащих и их ориентацией на победу.

Благодаря самоотверженной деятельности этих людей значительные изменения претерпела организация прусской армии, поскольку стало ясно, что только армия, состоящая из свободных людей в состоянии защищать государство как гаранта личной собственности. Теперь вооруженные силы состояли из людей, понимающих, что на них лежит ответственность за своё имущество и за свою свободу. Офицерский корпус более не формировался по сословному признаку, а состоял из способных к военной профессии лиц.

Генерал Йорк фон Вартенбург (Yorck von Wartenburg, 1759—1830) — командующий прусским контингентом из 20 тыс.человек в Великой Армии Наполеона, 30 декабря 1812 года невзирая на угрозу расстрела за предательство, встретился с русским генералом графом Дибичем у Тауроггена в Литве и заключил с ним на свой страх и риск конвенцию, на основании которой прусская армия в российской компании стала нейтральной.

Это событие стало поворотным пунктом в истории Европы, поскольку послужило началом русско-немецкому боевому содружеству, символом которого стало слово «Таурогген», и началу германской освободительной войны 1813—1815 гг. В 1821 г. генерал Йорк стал фельдмаршалом.

Генерал Нейдхардт фон Гнейзенау (Neidhardt von Gneisenau, 1760—1831), совместно с Шарнхорстом организовал народную немецкую армию. Своим гениальным манёвром обеспечил победу в битве под Ватерлоо.

Генерал Гебхард Леберехт Блюхер (Gebhard Leberecht von Blücher, 1742—1819) — «Генерал вперёд», как его называли русские солдаты.

Фридрих Вильгельм Брауншвейг-Вольфенбюттельский (1771—1815), «Чёрный герцог». Вельф. Лишённый Наполеоном своих владений, поскольку Брауншвейг был передан брату Наполеона Жерому, на свои деньги сформировал отряд и вступил в войну.

Майор Фердинанд фон Шиль (Schill Ferdinand von, 1773—1809), первым в Пруссии начал в 1809 г. вооруженную борьбу с французами и погиб в Штральзунде. Одиннадцать офицеров его отряда, попавшие в плен, были расстреляны.

Барон Адольф Лютцов (Adolf Freicher von Lützow, 1782 −1834), уже в 1809 году вместе с Шилем участвовал в его дерзких рейдах конницы. В феврале 1813 г. он организовал в Бреслау фрайкор, конники которого называли себя «Стая мести» (Schaar der Rache) или «Чёрная стая» (Schwarze Schar). В историю это воинское образование вошло также под названием «Егеря Лютцова» (Lützower Jäger), состоящее преимущественно из студентов. Численность корпуса достигала 3500 сабель.17 июня 1813 г. в бою под Китценом при значительном численном перевесе французов корпус понёс огромные потери. В 1815 году корпус был преобразован в 25 -й пехотный отряд и в 6-й отряд улан. Форма корпуса имела расцветку, которая была принята позже для чёрно-красно-золотого национального знамени, а сам корпус стал символом Освободительной войны.[1]

Андреас Гофер (Andreas Hofer, 1767—1810), руководитель антифранцузского движения в Тироле.

На протяжении 1809 г ему удалось четыре раза отразить войска Наполеона и его союзников: 25 и 29 мая, 13 августа и 1 ноября. При этом дважды он смог вообще изгнать их из Бергизеля в Тироле. Но четвёртая битва закончилась поражением, во многом благодаря отсутствию поддержки со стороны императора. Хофер попал в плен и на предложение перейти на сторону врага на очень выгодных условиях ответил категорическим отказом. Был расстрелян в Мантуе, причём сам подавал команды солдатам.[2] Его тело перевезено в Инсбрук и погребено в Хофкирхе, где находится кенотаф кайзера Максимилиана.

Галерея:выдающиеся личности

Хронология

Во время войны с Францией Австрия и Пруссия больше интересовались проблемами раздела Польши, чем победой над Наполеоном, ставшим императором 22 марта 1804 года. В результате в апреле 1795 года Пруссия подписала в Базеле мир, по которому Франция обязалась считать Северную Германию нейтральной зоной.

11 апреля 1805 года Россия, после заключения союза с Англией, объявила Франции войну. Пруссия оставалась нейтральной, хотя Наполеон, следуя своему правилу «Сила идёт впереди права», не раз нарушал условия договора. В октябре 1805 года императору Александру I был оказан торжественный прием в Берлине и в его честь названа одна из площадей города. Луиза присутствует при исторической встрече 4 ноября того же года короля Пруссии с императором Александром, которые клянутся в дружбе и сотрудничестве в борьбе с Наполеоном над гробом Фридриха Великого в склепе Гарнизонной кирхи в Потсдаме.

2 декабря 1805 года в битве под Аустерлицем, в которой Александр удивил всех своим хладнокровием и смелостью, Наполеон одержал победу над превосходящими его армию по численности русскими и австрийскими войсками. В Пресбурге был подписан унизительный для Австрии мир. Бавария и Вюртемберг стали самостоятельными королевствами.

12 июля 1806 года Наполеон образовал марионеточный Рейнский союз. В этом же месяце Россия гарантировала территориальную целостность Пруссии, которая обязалась не разрешать Наполеону пропуск войск для нападения на Россию. Пруссия объявила о мобилизации армии. Величайшей неосмотрительностью было требование Пруссии об удалении французских войск из Южной Германии и признания образования Северного союза немецких государств под руководством Пруссии. Король пошел на это под давлением общественного мнения и своего окружения, в число которого входила и Луиза. « Я не имею другого выхода, как начать войну… дело идет о чести нации» — сказал он. Наполеон даже не счел нужным дать ответ на этот ультиматум.

9 октября Пруссия объявила войну, а через 5 дней потерпела двойное поражение под Йеной и Ауэрштедтом.

27 октября состоялся парад французских войск в Берлине. Король с семейством бежал в Мемель, а исполняющий обязанности губернатора Берлина граф фон Шуленбург издал вошедший в историю указ: «Соблюдение спокойствия есть первейшая обязанность гражданина». После поражения русской армии под Прейсиш–Эйлау и 14 июня 1807 под Фридландом Россия запросила мира. Историческая встреча королевской четы и Александра с Наполеоном произошла в Тильзите. На этой встрече Александр согласился на участие в континентальной блокаде английских товаров и уговорил Наполеона сохранить Пруссию как государство. Не в малой степени этому способствовала королева своей решительностью и обаянием. Однако Пруссия лишилась территории западнее Эльбы и была обложена контрибуцией и обязана предоставить Наполеону 16 тысяч солдат для участия в возможной войне с Австрией. Пруссия была вынуждена стать его союзником. Однако в ней начали осуществляться под влиянием «кодекса Наполеона» давно назревшие реформы по либерализации всех сторон жизни общества, которое собственно и начало создаваться только в это время.

Ещё 9 октября 1807 года король отменил крепостное право. Была разрешена свободная продажа и покупка земли без сословных ограничений. Тем не менее, благодаря сопротивлению аристократии намерение создать сильную прослойку фермеров по образцу йоменов Англии не осуществилось. Наиболее значительные изменения претерпела организация прусской армии.

В 1809 году в северных районах Пруссии стихийно начались военные выступления против Наполеона.

Неудачный поход Наполеона на Москву привел к глубокому кризису его империи . 27 февраля 1813 года Россия и Пруссия заключили в Калише договор, согласно которому Россия соглашалась на возвращение Пруссии к границам 1806 года за исключением перехода к России Королевства Польского со столицей в Варшаве.

17 марта 1813 года в городе Бреслау, после заключения русско-немецкого договора Фридрих III опубликовал воззвание « К моему народу» (An mein Volk), призвав к борьбе с Наполеоном. Текст воззвания, составленного Теодором Готлибом фон Хиппелем государственным советником Восточной Пруссии, сотрудником графа Харденберга по Берлинской государственной канцелярии и другом Гофмана содержал призыв « Либо почетный мир, либо славное поражение» («Ehrenvoller Frieden oder ruhmvoller Untergang»). Король находился под сильным впечатлением порядков в русской армии и ввел, в частности, церемонию вечерней молитвы отбоя, принявшей форму вечерней зори (Zapfenstreich), музыку к которой написал царский капельмейстер Дмитрий Бортнянский.[1] 10 марта 1813 года король утвердил награду за личную храбрость — орден «Железный крест»

Далее события развивались стремительно: в Восточной Пруссии началось восстание. К удивлению прусского короля и окружающих его представителей знати, население проявило инициативу в образовании ландвера и ландштурма и стало добровольно вступать в вооружённые формирования. Началась партизанская война.

Против Наполеона выступила Австрия и Швеция совместно с уже воевавшей с Наполеоном Англией. К ним присоединились мелкие государства «Рейнского союза», бывшие вассалами Франции, а также Бавария - самое крупное в то время немецкое государство.

16—19 октября 1813 года под Лейпцигом произошло решительное сражение, получившее название «Битвы народов». Предложения Франции о заключении мира были отклонены. После смерти Кутузова в Калише в командование Русской армией вступил Витгенштейн.

В ночь на Новый 1814 год Блюхер со своей силезской армией и подчинёнными ему русскими войсками перешёл Рейн у Кауба. После ряда сражений 30 марта 1814 года был взят Париж.

На Венском конгрессе (1814—1815) под влиянием Англии было решено дать шанс Пруссии стать сильным противовесом Франции и обеспечить ей возможность расширить свои владения до Райна. Кроме того, она получила 2/5 территории Саксонии. Было узаконено самоуправление городов, обеспечена свобода хозяйственной деятельности, секуляризировано церковное имущество, установлено равенство сословий перед законом.

Однако воплощение в жизнь этих нововведений затянулось до 1918 года. Серьёзным тормозом в проведении в жизнь либеральных реформ была армия по- прежнему остающаяся влиятельным инструментом аристократии. Король, натерпевшийся от последствий французской революции, был противником всего, что с ней связано. Поэтому надежды многих на введение конституции не оправдались.

Эта война стимулировала укоренение далеко идущих либеральных надежд и в России. В связи с этим Александр I во времена Венского Конгресса предположил, что как бы не пришлось ему воевать теперь со своими генералами.[3] И его опасения оправдались в форме несостоявшегося путча декабристов, происшедшего сразу же после его ухода. По существу антинаполеоновская война, как по количеству вовлечённых в боевые действия стран, по участию широких масс населения (отечественные войны), так и по использованию нового стратегического приёма — морской блокады, стала предтечей мировых войн.

Память о войне

В 50-ю годовщину «Битвы народов» при Лейпциге 18 октября 1863 года по решению короля Баварии Людвига I было построено грандиозное сооружение в виде ротонды на горе Михаельсберг над Дунаем у города Кельхайма — «Зал освобождения» (нем. Befreiungshalle). На этом месте ещё во времена кельтов находилось их святилище. Сооружение представляет собой цилиндрический бесстолпный зал высотой около 60 м. В здании размещены 18 женских мраморных фигур, символизирующих германские племена. Также установлены 18 мраморных досок с именами немецких военачальников времён Освободительной войны и упомянуты названия 36 населённых пунктов, у которых происходили боевые действия. Авторами проекта были архитекторы Гертнер и фон Кленце.

В Берлине, напротив того места, где ранее находился королевский дворец, а затем во времена ГДР «Дворец республики», находится «Площадь Героев» с установленными на ней монументами военных руководителей.

Галерея:Befreiungshalle (Зал Освобождения)

  • Befreiungshalle 1.jpg

    Зал на горе Михаельсберг

  • Befreiungshalle 2.jpg

    Дунай в Кельхайме

  • Befreiungshalle 4.jpg

    Статуя крылатой богини (символ германского племени)

  • Befreiungshalle 3.jpg

    Интерьер зала

  • Бефройунгсхалле вид с Дуная.jpg

    Бефройунгсхалле вид с Дуная

Галерея: иные памятные сооружения

  • Памятник Битве народов.jpg

    Памятник Битве народов. Ляйпциг

  • Собор Божией Матери казанской.jpg

    Собор Божией Матери казанской. СПб. Здесь лежит Кутузов.

  • Памятник Андреасу Хоферу.jpg

    Памятник Андреасу Хоферу. Бергизель.

  • Вена. Памятник Карлу Австрийскому.jpg

    Вена. Памятник Эрцгерцогу Карлу Австрийскому

Напишите отзыв о статье "Освободительная война в Германии"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 Reinhard Pözorny(Hg) Deutsches National-Lexikon- DSZ-Verlag. 1992. ISBN 3-925924-09-4
  2. ↑ Впоследствии этот эпизод был использован в качестве кульминационного события в общеизвестном романе Э.Войнич «Овод»
  3. ↑ Франц Фабиан. Перо и меч. /Карл Клаузевиц и его время. М.: Военное издательство министерства обороны Союза ССР. 1956

Литература

  • Martin Kitchen . The Cambridge Illustrated History of Germany:-Cambridge University Press 1996 ISBN 0-521-45341-0
  • Франц Фабиан. Перо и меч. /Карл Клаузевиц и его время. М.: Военное издательство министерства обороны Союза ССР. 1956

Отрывок, характеризующий Освободительная война в Германии



Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Освободительная_война_в_Германии&oldid=81029901»