Осенний марафон

Осенний марафон
Жанр	печальная комедия
Режиссёр	Георгий Данелия
Автор сценария	Александр Володин
В главных ролях	Олег Басилашвили Наталья Гундарева Марина Неёлова
Оператор	Сергей Вронский
Композитор	Андрей Петров
Кинокомпания	Киностудия «Мосфильм» Шестое творческое объединение
Длительность	89 мин
Страна	СССР СССР
Год	1979
IMDb	ID 0079679
Выход фильма «Осенний марафон»

К:Фильмы 1979 года

«Осе́нний марафо́н» — советский фильм 1979 года Георгия Данелии по сценарию, написанному Александром Володиным на основе своей одноимённой пьесы. Грустная философская комедия о человеке, пытающемся быть хорошим для всех и тем самым загоняющем себя в угол. Вышел на экраны в январе 1980 года.

Сюжет

Андрей Бузыкин (Олег Басилашвили) — талантливый переводчик, сотрудничающий с ленинградским издательством, преподаватель Ленинградского университета. В личной жизни он разорван между женой Ниной (Наталья Гундарева) и любовницей Аллой (Марина Неёлова). Алла любит его и хочет, чтобы он ушёл ради неё от жены и завёл с ней ребёнка. Однако Андрей боится огорчить свою жену и пытается быть хорошим для всех, поддерживая видимую нормальность нелепыми объяснениями. Доведя жену, догадавшуюся о наличии у него любовницы, до слёз, Андрей пытается бросить Аллу, но в конце концов не может решиться и на этот шаг.

Бесконфликтность Бузыкина и неспособность обидеть человека, сказать «нет», проявляются в его отношениях с окружающими, например, с его гостем, датским профессором Хансеном (Норберт Кухинке), который буквально насильно заставляет его делать с ним по утрам пробежку. Андрея беспардонно использует и коллега, бездарная Варвара (Галина Волчек), которая, помимо всего, ещё и вмешивается в его личную жизнь. Соседу, слесарю Харитонову (Евгений Леонов), Бузыкин, несмотря на то, что сроки сдачи рукописи поджимают, не может отказать, когда тот заставляет его и Хансена выпить с ним, а потом идти в лес по грибы. Ничего не успевающий в срок Андрей теряет позиции в издательстве. Тем временем Алле надоедает нерешительность Андрея, и она порывает с ним. Вдобавок ко всему, Лена, дочь Бузыкина и Нины, в связи с командировкой своего мужа неожиданно улетает на два года на далёкий остров Жохова, даже не посоветовавшись с родителями, что становится для них большим потрясением.

После проводов дочери Бузыкин решает примириться с женой, так как чувствует, что ей нужна поддержка. Он признаётся Нине в «закончившемся» романе, но в разговоре Андрей нечаянно упоминает, что был в вытрезвителе (хотя сам он туда не попадал — он просто забирал оттуда Хансена, которого напоил Харитонов). Нина принимает это за очередную нелепую ложь и ссорится с ним, а потом и уходит из дома. После этого Бузыкин, которого недоверие Нины и особенно удар ногой от отчаяния по коробке, в которой оказался кирпич, вывели из себя, пытается строить отношения с окружающими более решительно и жёстко, но надолго его не хватает. Ему неожиданно звонит Алла, чтобы узнать, не звонил ли он ей, и во время этого телефонного разговора, в котором заметно поседевший Бузыкин неоднократно говорит ей «да», возвращается жена и с надеждой спрашивает Андрея, действительно ли у него «там всё»? И тот, не выпуская трубку из рук, в совершенном уже ступоре, на автомате, обреченным голосом также говорит «да» и ей. Словно в дурном сне, который всё не кончается и не кончается, Бузыкин, делая жалкую, безнадёжную уже попытку обмануть Нину, произносит в трубку дежурную фразу: «записываю, завтра в семь кафедра», — и обе женщины одновременно и мучительно осознают, что для каждой из них уже ничего и никогда не изменится…

Прощальная кода: на фоне вечереющего мегаполиса нелепый Бузыкин в рубашке, галстуке и брюках и правильный спортивный Хансен бегут… сами не зная куда.

В ролях

Актёр	Роль
Олег Басилашвили	Андрей Павлович Бузыкин Андрей Павлович Бузыкин
Марина Неёлова	Алла Алла (любовница Бузыкина, машинистка)
Наталья Гундарева	Нина Евлампиевна Бузыкина Нина Евлампиевна Бузыкина (жена Бузыкина)
Евгений Леонов	Василий Игнатьевич Харитонов Василий Игнатьевич Харитонов (сосед Бузыкина)
Норберт Кухинке	Билл Хансен Билл Хансен (профессор из Дании)
Николай Крючков	дядя Коля дядя Коля (сосед Аллы по коммунальной квартире)
Галина Волчек	Варвара Никитична Варвара Никитична (однокурсница и коллега Бузыкина)
Ольга Богданова	Лена Лена (дочь Бузыкиных)
Дмитрий Матвеев	Виктор Виктор (зять Бузыкиных)
Владимир Грамматиков	Евгений Пташук Евгений Пташук (друг Аллы)
Вадим Медведев	Шершавников Шершавников
Никита Подгорный	Георгий Николаевич Веригин Георгий Николаевич Веригин (директор издательства)
Владимир Пожидаев	водитель водитель
Борислав Брондуков	«защитник» при ДТП «защитник» при ДТП
Владимир Фирсов	Лифанов, студент Бузыкина Лифанов, студент Бузыкина
Георгий Данелия	Отто Скорцени Отто Скорцени (офицер в кинофильме, который смотрят Бузыкины, их дочь и зять в сцене проводов на полярную станцию)
Рене Хобуа	Не снимался в фильме, но указан в титрах Не снимался в фильме, но указан в титрах

Съёмочная группа

• Режиссёр: Георгий Данелия
• Сценарий: Александр Володин
• Оператор: Сергей Вронский
• Художники: Леван Шенгелия, Элеонора Немечек
• Композитор: Андрей Петров
• Дирижёр: Сергей Скрипка
• Второй режиссёр: Юрий Кушнерёв
• Звукооператор: Александр Погосян
• Монтажёр: Татьяна Егорычева
• Музыкальный редактор: Раиса Лукина
• Директор картины: Виталий Кривонощенко

История создания

	музыкальная тема фильма
Помощь по воспроизведению

В конце 1970-х Александр Володин написал сценарий «Горестная жизнь плута». Он позвонил Георгию Данелии, который был тогда худруком объединения комедийных и музыкальных фильмов, и сказал, что ему кажется, что это комедия и объединению сценарий может быть интересен. Данелия отдал сценарий молодым режиссёрам Юрию Кушнерёву и Василию Харченко. Однако Александру Калягину, который, по задумке Володина, должен был исполнять главную роль, не понравилось, что фильм будут снимать неопытные режиссёры. Тогда Данелия предложил снять фильм Павлу Арсенову. Арсенов с радостью согласился и пообещал приступить к съёмкам фильма после того, как закончит работу над своим фильмом. Вскоре Володин и Калягин встретили Арсенова в ресторане Дома кино; они проговорили около часа, но Арсенов ни слова не сказал о «Горестной жизни плута». Калягин решил, что раз Арсенова новый сценарий совершенно не волнует, будет лучше найти другого режиссёра. А через неделю Володин пришёл к Данелии и объявил о своём решении сделать из сценария пьесу и отдать в театр. «Зачем? — возмутился Данелия, — По этому сценарию можно снять отличный фильм!» В ответ на это Володин предложил Данелии снять фильм самому. Данелия ответил, что это не его материал; о Володине ходили слухи, что он не позволяет корректировать свои сценарии, и Данелия опасался с ним работать. Однако Володин оказался гораздо покладистей, и они с Данелией принялись за работу.

Подбор актёрского состава

После корректировки сценария Г. Данелии стало ясно, что Калягин не подходит на роль Бузыкина. Володин не стал возражать: «теперь это твой фильм, — сказал он, — тебе и решать». Сообщить Калягину эту новость поручили Юрию Кушнерёву, что он охотно сделал, ведь это из-за Калягина он стал не режиссёром-постановщиком фильма, а всего лишь вторым режиссёром.

Нужно было искать другого актёра. Ассистент по актёрам, Елена Судакова, предложила кандидатуру Олега Басилашвили. Но Данелия отказался его снимать. «Я его в театре тогда не видел, — сказал он позднее, — а в фильмах Рязанова он мне казался таким уверенным, властным — словом, совсем не Бузыкин». На роль Бузыкина пробовалась, по выражению Данелии, «вся актёрская сборная Советского Союза» — Леонид Куравлёв, Николай Губенко, Станислав Любшин и другие. Но после каждой пробы Данелия говорил: «Хорошо. Но — не то.» А Судакова вновь предлагала Басилашвили, но режиссёр упорно отказывался. В конце концов Елена сама вызвала Басилашвили из Ленинграда. Его появление на «Мосфильме» было для Данелии неожиданностью, но ему ничего не оставалось делать, кроме как согласиться провести пробы вечером того дня. Судакова предложила Данелии подбросить Басилашвили до Покровских ворот, что он и сделал. Высадив Басилашвили и проехав 50 метров, он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, что Басилашвили совершенно преобразился: «Смотрю, совсем другой человек стал, — вспоминал он позже. — Кепка у него как-то набок съехала, улицу перейти не может: рыпнется вперёд — и тут же назад. Так это же Бузыкин!» После этого он позвонил Судаковой и сообщил, что берёт Басилашвили без проб. Оказалось, что это была её задумка: она знала, что Данелия посмотрит в зеркало заднего вида и подговорила Басилашвили сыграть Бузыкина.

Задумка снять Марину Неёлову у Георгия Данелии появилась задолго до начала работы над «Осенним марафоном». Впервые он увидел её в курсовой работе своего ученика по режиссёрским курсам, где она играла работницу метро. Тогда он подумал: «Надо обязательно снять эту девочку». Приступив к «Осеннему марафону», Данелия поручил Судаковой найти эту актрису, что она и сделала.

С ролью Варвары проблем не было: Данелия сразу утвердил на неё Галину Волчек, с которой он познакомился ещё в детстве. Также сразу было решено, что в фильме сыграет Евгений Леонов. Но первоначально для него была уготована роль соседа Аллы (впоследствии эта роль досталась Николаю Крючкову). На том, чтобы дать ему более заметную роль, настояла Судакова, за что ей Данелия очень благодарен (впрочем, как и за Басилашвили в роли Бузыкина).

Последним вакантным местом в актёрском составе стала роль профессора Хансена. Юрий Кушнерёв предложил на неё своего знакомого, журналиста из ФРГ Норберта Кухинке. Данелия попросил Кушнерёва сделать так, чтобы он мог посмотреть на Кухинке, не знакомясь с ним. Кушнерёв назначил Норберту встречу у проходной «Мосфильма». Данелия, увидев Кухинке, понял, что он идеально подходит на эту роль. Но сам к нему тогда не подошёл: чтобы пригласить на съёмки гражданина западного государства, требовалось получить разрешение вышестоящих органов. Чтобы получить его, создатели фильма обратились в иностранный отдел Госкино. Оттуда их перенаправили в МИД, из МИДа — в КГБ, из КГБ — в Управление по делам дипкорпуса, а оттуда — снова в Госкино. Тогда Михаил Шкаликов, начальник иностранного отдела Госкино и знакомый Данелии, посоветовал ему не спрашивать ни у кого разрешения — его никто не даст, потому что никто не хочет брать на себя ответственность. Так Данелия и поступил. После этого он обратился к самому Кухинке, но тот сам отказался сниматься — он был занят работой, да и опыта съёмок у него не было. Но режиссёру удалось уговорить его, пообещав, что съёмки займут всего 10 дней (в итоге они растянулись на месяц). Но затем возникли новые проблемы — фактом задействования в фильме западногерманца возмутилось руководство ГДР. Чтобы не ущемлять ничьих интересов, было решено сделать Хансена не немецким, а датским профессором.

Название

Первоначально сценарист фильма Александр Володин назвал свой киносценарий «Горестная жизнь плута». Однако это название не соответствует сути фильма: оно характеризует Бузыкина только лишь отрицательно, в то время как его образ гораздо сложнее. Позднее авторами было придумано другое, более нейтральное и соответствующее смыслу картины название — «Осенний марафон». «Осенний» — потому что главному герою уже 46 лет. А «марафон» — потому что несмотря на это он всё «бежит», не находит времени остановиться и «оглядеться».

Сдача фильма

Данелия боялся, что начальство забракует финал фильма: ему казалось, что чиновники Госкино обвинят его в том, будто герои бегут в Швецию. Когда фильм был готов, и Данелия сдавал его начальнику Мосфильма Николаю Сизову, тот сказал: «Неплохо. Надо подумать о финале», однако Сизову не понравилось другое: он считал, что в конце фильма Бузыкин должен окончательно вернуться к жене. Данелия категорически отказался.

В Госкино сделали несколько незначительных замечаний, но про финал ничего не сказали. На следующий день Данелии позвонил Сизов и сообщил, что в Госкино забыли указать, что финал нужно исправить: либо Бузыкин должен вернуться к жене, либо должен быть примерно наказан. Данелия ответил, что единственное, что он может сделать, — удлинить сцену крупного плана Бузыкина в финале. Однако позже выяснилось, что и это невозможно, поскольку записей фрагмента больше не осталось. Данелии пришлось везти фильм в Госкино без изменений. Когда просмотр фильма закончился, замминистра культуры (который пришёл к концу фильма) спросил: «Ты крупный план удлинил?». «Удлинил!» — сказал Данелия. «Намного лучше стало» — ответил замминистра.

Параллели с реальными событиями

Известно, что автор сценария Александр Володин положил в основу сюжета свою собственную жизненную ситуацию. В сходных ситуациях оказывались многие другие создатели фильма: Георгий Данелия (тогда он развёлся со своей второй женой, Любовью Соколовой), Наталья Гундарева (её второй муж, Виктор Корешков, влюбился в певицу Валентину Игнатьеву), Галина Волчек (она побывала в положении и жены Бузыкина, и любовницы — в частности, известно, что ей изменял её первый муж, Евгений Евстигнеев). Только исполнитель роли самого Бузыкина, Олег Басилашвили, не мог понять сути фильма. Но спустя несколько лет, встретив Данелию, он сказал ему «Да, теперь я знаю, о чём мы сняли кино…»

В таких ситуациях оказывались и другие люди, в том числе некоторые знакомые мужчины Данелии. Неудивительно, что после премьеры они заподозрили, что он списал сюжет с них. Кроме того, в кинематографической среде обратили внимание на то, что имя и отчество Бузыкина совпадают с именем и отчеством композитора фильма Андрея Петрова, а инициалы жены Бузыкина — с инициалами жены Петрова, Натальи Ефимовны, которую, как и первую, часто звали «эн-е». Однако Петров утверждает, что любовницы по имени Аллочка у него не было.

Фильм вызвал критику многих женщин. Одних не устраивало то, что Бузыкин не вернулся окончательно к жене, других — что не ушёл к любовнице. Это объяснялось тем, что эти женщины сами оказывались на месте соответственно жены или любовницы. В частности, на просмотре фильма на фестивале в Сан-Себастьяне присутствовала отечественная переводчица, которая 3 года была влюблена в женатого мужчину, а он никак не решался уйти от жены. Под конец фильма, когда стало ясно, что Бузыкин не уйдёт от жены, она крикнула Данелии: «Вы подлец, Георгий Николаевич» — и выбежала из зала.

Награды

• Кинофестиваль в Сан-Себастьяне (1979) — главный приз «Золотая раковина» и премия ФИПРЕССИ;
• Венецианский кинофестиваль (1979) — премия итальянских журналистов за лучшую мужскую роль (Евгений Леонов) и премия ФИПРЕССИ;
• Всесоюзный кинофестиваль в Душанбе (1980) — главный приз;
• МКФ комедийных фильмов в Шамрусе (1980) — главный приз;
• Берлинский кинофестиваль (1980) — приз международного евангелического жюри — специальная рекомендация (программа «Форум»);
• МКФ комедийных фильмов в Габрове (1981) — специальный приз;
• Государственная премия РСФСР имени братьев Васильевых (1981).

Кроме того, фильм мог бы претендовать на премию «Оскар», однако этому помешал ввод советских войск в Афганистан.

Факты

• В первых кадрах Бузыкин диктует Алле как свой перевод стихотворениe Александра Володина «А что природа делает без нас?..».
• Повесть, которую Бузыкин «помогал» переводить Варваре Никитичне, а на деле перевел сам, называется «Горестная жизнь плута», как и сценарий фильма, написанный Александром Володиным.
• Наталья Гундарева пришла на съёмки фильма со сценарием, исписанным пометками и замечаниями. Места, вызывавшие у неё сомнения, она подчеркнула. Она полностью продумала свою роль — вплоть до каждого костюма. Данелия, увидев это, сказал: «Если вы сами захотите снять фильм, я вам эту возможность предоставлю в своём объединении, вы — законченный режиссёр».
• Галине Волчек не понравилось, как её снял оператор Сергей Вронский. Ещё до «Осеннего марафона» она сыграла много «чудовищ». Это амплуа ей сильно не нравилось, и она хотела бросить сниматься в кино. Но на предложение Данелии всё же согласилась, о чём пожалела, увидев себя на экране: «Эта мымра — я?!» — ужаснулась она. После съёмок она решилась на операцию по удалению родинки на носу, которая, по её мнению, уродовала её больше всего.
• Фраза «коза закричала нечеловеческим голосом» встречается в сценарии Володина как продукт деятельности бездарной переводчицы, но встречается также в устном рассказе И. Л. Андроникова «Веду рассказ о Маршаке» (монолог Алексея Толстого): «Подождите меня здесь одну минуту, я сейчас вернусь. Я только поговорю с этим, с Маршаком. Куда вы пойдете, при чем здесь Иван Укусов? В его рассказе коза закричала нечеловеческим голосом» и как цитата школьных сочинений, а также в произведении Довлатова «Соло на ундервуде».

Ссылки

• [cinema.mosfilm.ru/films/film/1970-1979/osenniy-marafon/ Просмотр фильма на сайте интернет-кинотеатра киноконцерна «Мосфильм»]
• Полная версия фильма [youtube.com/watch?v=bmGxGHQH9lY&hl=ru «Осенний марафон»] на YouTube
• «Осенний марафон» (англ.) на сайте Internet Movie Database (на 31 мая 2014)
• [www.nashfilm.ru/sovietkino/969.html Осенний марафон] на сайте «Наш Фильм»
• [www.wmos.ru/moscow/detail.php?ID=1597 Информация о прототипе Бузыкина и встрече с ним]
• [yermolovich.ru/index/0-59 Трагедия таланта (Перевод и переводчики в советском кино: образы и сентенции. Статья вторая)]. Сайт Д. И. Ермоловича.
• [www.dw-world.de/dw/article/0,,5940939,00.html «Осенний марафон» 30 лет спустя: где живёт сегодня знаменитый «датский» профессор?]
• [www.welcomespb.com/film-oseniymarafon.html Где снимали фильм «Осенний марафон»?] (все киноместа Петербурга на сайте welcomespb.com)
• д/ф [www.1tv.ru/documentary/fi8713/fd201508252340 «Небеса не обманешь»] (Первый канал, 2015)

Отрывок, характеризующий Осенний марафон

Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.