Осенний салон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Общество осенних салонов, укороченное название Осенний салон (фр. Société du Salon d’automne, также Salon d’automne) — объединение деятелей искусства во Франции, основанное в 1903 году архитектором Францем Журденом в сотрудничестве с такими художниками, как Жорж Руо, Эдуар Вюйяр, Альбер Марке. В создании общества также принимали участие такие заслуженные мастера живописи, как Сезанн, Ренуар, Одилон Редон, Эжен Каррьер. Ренуар и Каррьер были избраны почётными президентами общества.





История

Образование Общества осенних салонов было реакцией на консервативную политику, проводимую в области искусства официальными Парижскими салонами. В отличие от Салона Независимых, проводимого ежегодно весной и на котором художники выставляли свои работы зимнего сезона, на Осенних салонах демонстрировались полотна, созданные летом. В отличие от Салона Независимых, на осенней выставке принимали участие не только художники и скульпторы, но и архитекторы, музыканты, литераторы и дизайнеры могли демонстрировать свои достижения. Выставляться могли также и иностранные художники.

Первая Осенняя выставка состоялась в 1903 году в парижском Малом дворце, а с 1904 года и вплоть до нашего времени она проходит ежегодно в октябре или в ноябре в Большом дворце (за исключением выставок 1937 и 1940 годов). Наиболее известной в истории искусства была Осенняя выставка 1905 года, на которой А. Матисс и его друзья выставили свои работы в зале VII; после этого события вошло в обращение такое понятие, как фовизм. В 1907 году на салоне прошли ретроспектива работ Сезанна и выставка памяти Гогена.

В 1911 году на IX салоне Г. Аполлинер представляет публике полотна Робера Делоне, Фернана Леже, Альбера Глеза[1], Жана Метценже, Анри Ле Фоконье; прото-кубистические скульптуры Раймона Дюшана-Вийона[2] и Йожефа Чаки.

Общество осенних салонов всегда старалось предоставить зрителям возможность наиболее полно познакомиться с самыми талантливыми и интересными произведениями современного искусства. После окончания Первой мировой войны на Осенних салонах доминируют работы кисти А. Модильяни, Ж. Брака, М. Шагала и других авангардистов. Вплоть до середины 1950-х годов Осенний салон был важнейшей сценой для современных направлений в живописи. Затем пальма первенства в этом «состязании» перешла к Парижскому биеннале.

Члены общества (избранное)

Кроме вышеперечисленных мастеров, в выставках Осенних салонов принимали участие такие художники:

и многие другие.

Веб-сайт

  • [www.salon-automne-paris.com/sommaire.htm Сайт Осенних салонов] (на французском языке)

Напишите отзыв о статье "Осенний салон"

Примечания

  1. [www.tate.org.uk/art/artworks/gleizes-portrait-of-jacques-nayral-t02410/text-catalogue-entry Аполлинер, в обзоре зала кубизма Салона 1911 года] в газете L'Intransigeant[fr] писал о портрете Жака Нераля (сейчас в Тейт Модерн) работы Альбера Глеза: «Нет ни одной формы или цвета, которые не были бы изобретены художником».
  2. [www.visual-arts-cork.com/sculpture/duchamp-villon.htm Помимо исполненной в энергичном ключе головы Бодлера, Дюшан-Вийон показал ещё одну голову, «Petitte Maggy» (1911)]; [www.artandcointv.com/blog/2012/11/virginia-museum-of-fine-arts-announces-acquisitions-made-during-september/ версия «Maggy» 1912 года] (Виргинский музей искусств[en]*, США) будет уже революционно кубистичной.

Отрывок, характеризующий Осенний салон

– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.