Осенняя соната
| Осенняя соната | |
| Höstsonaten | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Filmédis, Incorporated Television Company (ITC), Personafilm, Suede Film |
| Длительность |
99 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Осе́нняя сона́та» (швед. Höstsonaten) — художественный фильм шведского режиссёра Ингмара Бергмана. Фильм был снят в Норвегии, так как в то время у Бергмана были проблемы с налоговыми органами Швеции[1].
Содержание
Замысел и художественный мир фильма
В своей книге «Картины» Бергман писал: «Я хочу сделать фильм о матери-дочери, дочери-матери, и на эти две роли я должен взять Ингрид Бергман и Лив Ульман — их, и только их…»[2]. Голливудская звезда и однофамилица (не родственница) режиссёра Ингрид Бергман никогда прежде не работала с великим режиссёром (фильм «Осенняя соната» стал одним из её последних фильмов). Лив Ульман после этой картины надолго перестала играть в фильмах Бергмана (вплоть до «Сарабанды»).
В своём фильме Бергман исследует тему взаимного непонимания родных. В «Картинах» он пишет: «В конце концов дочь рожает мать <…> Мысль о том, что Хелена <в окончательном варианте — Эва> рожает мать, довольно путаная, и, к сожалению, я её отбросил. Ведь персонажи следуют собственной логике. Раньше я пытался их обуздать и наставить, но с годами поумнел и научился разрешать им вести себя, как им захочется. Это привело к тому, что ненависть сцементировалась: дочь не может простить мать. Мать не может простить дочь. Прощение — в руках больной девочки»[2]. Любить и прощать в фильме умеют лишь страдающие, слабые люди.
Сюжет
Эва[3] (Лив Ульман), жена деревенского пастора, приглашает к себе в гости свою мать, Шарлотту (Ингрид Бергман), с которой не встречалась уже семь лет. Её мать — всемирно известная пианистка, женщина талантливая, эгоистичная, стареющая, похоронившая нескольких мужей. Эва не столь талантлива, как мать, хотя тоже неплохо играет на фортепиано, написала две книги; но главное её призвание — быть хозяйкой дома, женой, матерью и любящей сестрой. При этом всё в её жизни складывается несчастливо: мужа она очень уважает, но не любит по-настоящему, их сын утонул в четырёхлетнем возрасте (и незажившая рана, как и прежде, не даёт покоя) да и мать никогда не любила её. Эва забирает из больницы свою больную сестру (Лена Нюман), страдающую параличом, речь которой понимает лишь она одна.
Присутствие младшей дочери в доме шокирует мать. Она любезно говорит с больной, выслушивает в исполнении Эвы прелюдию № 2 ля минор Шопена и тут же играет её сама — так, как, по её мнению, надо это делать. Перед сном довольно холодно размышляет о дочери, спокойно решает сделать ей дорогой подарок. Ночью Шарлотта просыпается от кошмара: ей кажется, будто Эва душит её. Она встаёт, выходит в гостиную и видит там Эву, которая тоже не спит.
Мать и дочь выясняют отношения, раскрывая перед зрителем свою прожитую жизнь. Пастор, муж Эвы, слышит эту истерику, но разумно не вмешивается в неё. Слышит этот отчаянный разговор и больная, которая выкарабкивается из кровати, ползёт по лестнице к Эве и Шарлотте, выкрикивая: «Мама, приди ко мне!»
Утром Шарлотта уезжает. Эва идёт на кладбище, где похоронен сын, а пастор тщетно пытается успокоить её больную сестру. Шарлотта, уже покинув дом дочери, беседует с одним из своих знакомых — и невзначай вновь высказывает, безо всякого лицемерия, свою нелюбовь к детям. Между тем Эва пишет матери письмо, из которого видно, что за её гневом и ненавистью скрывалась сильная безответная любовь к матери.
В ролях
- Ингрид Бергман — Шарлотта Андергаст;
- Лив Ульман — Эва
- Лена Нюман — Хелена
- Халвар Бьёрк — Виктор
- Марианна Аминофф — секретарь Шарлотты
- Арне Банг-Хансен — дядя Отто
- Гуннар Бьёрнстранд — Поль
- Эрланд Юзефсон — Йозеф
- Мими Поллак — учительница фортепиано
- Георг Лёккеберг — Леонардо
- Линн Ульман — Эва в детстве
Награды и номинации
Награды
- 1979 — Премия «Давид ди Донателло»
- Лучшая зарубежная актриса — поделили Ингрид Бергман и Лив Ульман
- 1979 — Премия «Золотой глобус»
- 1978 — Премия Национального совета кинокритиков США
- Лучшая актриса — Ингрид Бергман
- Лучший режиссёр — Ингмар Бергман
- Лучший зарубежный фильм
Номинации
- 1979 — Премия «Оскар»
- Лучшая актриса — Ингрид Бергман
- Лучший оригинальный сценарий — Ингмар Бергман
- 1979 — Премия «Сезар»
- Лучший зарубежный фильм — Ингмар Бергман
- 1979 — Премия «Золотой глобус»
- Лучшая драматическая актриса — Ингрид Бергман
Музыка
- Фредерик Шопен: «Прелюдия № 2a, a-moll». Исполнитель Käbi Laretei
- Иоганн Себастьян Бах: «Сюита № 4, Es-dur». Исполнитель Claude Genetay
- Георг Фридрих Гендель: «Соната F-dur, Opus 1». Исполнители Frans Brüggen, Gustav Leonhardt и Anner Bylsma
Напишите отзыв о статье "Осенняя соната"
Примечания
Ссылки
- «Осенняя соната» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v3378 Осенняя соната] (англ.) на сайте allmovie
- [kino.websib.ru/article.htm?no=569 Распопин В. Осенняя соната]
- [www.rodinakino.ru/films/o/hostsonaten/ Осенняя соната]
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Осенняя соната
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
