Осетинская письменность

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Осети́нская пи́сьменность — письменность, используемая для записи осетинского языка. За время своего существования несколько раз меняла свою графическую основу и неоднократно реформировалась. В настоящее время осетинская письменность функционирует на кириллице.

В истории осетинской письменности выделяются пять этапов:

  • до 1844 года — ранние опыты создания письменности на основе кириллицы и грузинского письма;
  • 1844—1923 годы — алфавит Шёгрена-Миллера на основе кириллицы;
  • 1923—1938 годы — письменность на основе латинского алфавита;
  • 1938—1954 годы — параллельное сосуществование письменности на основе кириллицы и грузинского письма;
  • с 1954 года — письменность на основе кириллицы.




Ранние алфавиты

Древнейшим памятником осетинской письменности является Зеленчукская надпись — текст на могильной плите X века, записанный греческими буквами на дигорском диалекте осетинского языка. Текст надписи был расшифрован В. Ф. Миллером и уточнён В. И. Абаевым. В более поздний период осетинские тексты не зафиксированы[1].

В середине XVIII века при царе Грузии Ираклии II силами грузинских православных миссионеров начался перевод церковных книг на осетинский язык. Первая такая книга была напечатана в 1753 году с использованием грузинского алфавита с добавлением специальных знаков для осетинского языка[2].

В 1764 году российскими властями в Моздоке была открыта школа для подготовки миссионеров и чиновников из числа новокрещёных осетин. Обучение детей в ней шло на русском языке, что не давало нужного результата. По этой причине было решено разработать осетинскую письменность и перевести на неё ряд богослужебных книг. Один из наиболее активных миссионеров Гай (Такаов) составил осетинский алфавит на основе кириллических церковнославянских букв, и на этом алфавите в 1798 году был издан «Краткий катехизис» с параллельным текстом на церковнославянском и осетинском языках (в переводе Такаова)[1]. Помимо букв русского алфавита в этом издании использовались диграфы д҄ж, д҄з, д҄ц, д҄ч, к҄г, к҄х с диакритическим знаком-каморой сверху[3]. Перевод Катехизиса, несмотря на большое число явных ошибок и опечаток, служит важным источником информации об осетинском языке XVIII века: в частности, основываясь на этом тексте, было выдвинуто предположение о более позднем переходе /к/, /г/ и /къ/ в /ч/, /дж/ и /чъ/ (в тексте встречается, например, слово кызг, которому соответствует современное чызг)[4]. Дальнейшего развития этот алфавит не получил.

В начале XIX века переводчик и чиновник Иоанн Ялгузидзе, выходец из Южной Осетии, перевёл с грузинского на осетинский язык ряд различных документов. При этом он использовал грузинские буквы. В 1819 году им был издан осетинский букварь-молитвенник, в котором использовался церковный вариант грузинского письма — хуцури — с добавлением нескольких букв для специфических осетинских звуков. Позднее, в 1820—1824 годах, на этом алфавите было издано ещё несколько церковных книг. Этот алфавит также не нашёл широкого применения[4][5].

В XVIII—XIX веках некоторые учёные (П. С. Паллас, Ю. Клапрот, И. А. Гюльденштедт и др.) составляли списки слов осетинского языка, используя для этого различные графические системы. С точки зрения эволюции письменности и распространения грамотности на осетинском языке эти опыты не получили продолжения[6].

Алфавит Шёгрена-Миллера

Заслуга создания полноценной осетинской письменности принадлежит академику А. Шёгрену. В 1830-х годах он начал исследования осетинского языка. Результатом этих работ стало издание в 1844 году «Осетинской грамматики» с русско-осетинским и осетинско-русским словарём. В этой грамматике автор подробно разъясняет фонетику осетинского языка и соответствие звуков разработанному им алфавиту[5]. Алфавит Шёгрена был составлен на основе кириллицы и имел следующий состав: а б в ꜧ г ҕ г̀ д д̀ ӕ е é з ж ꚉ дж(лигатура) і ј к ӄ к̀ ӄ̀ q л м н ң о ӧ п ҧ р с ш т ꚋ т̀ w у ѵ ф х ц ч ҵ ꚓ. Диакритический знак гравис (`) обозначал смягчение согласной (в некоторых ранних трудах Шёгрен вместо грависа использовал букву j после согласной). Несмотря на сложность алфавита он оказался весьма удачным и с 1848 года в несколько изменённом виде начал использоваться при издании церковной литературы[7].

На основе алфавита Шёгрена было создано ещё несколько вариантов осетинской письменности. Так, в 1862 году Иосифом Черниговским был составлен алфавит, имевший следующий вид: а ӕ б в г ҕ д ꚉ дж(лигатура) е з і ј к ӄ q л м н о п ҧ р с т ꚋ ӯ ў ф х ц ҵ ч ꚓ ѵ. До конца XIX века на нём было издано несколько книг[8].

Логическим продолжением развития алфавита Шёгрена стал алфавит, предложенный академиком В. Ф. Миллером в 1879 году. В нём, по сравнению с алфавитом Шёгрена, были изменены начертания ряда букв и сокращено общее количество знаков. Начавшееся в 1860-е годы культурное развитие Осетии (строительство школ, появление светской литературы (в том числе произведений Косты Хетагурова)) способствовали распространению алфавита Шёгрена-Миллера и превращению его в единую национальную письменность[5].

Вместе с тем алфавит, не говоря уже о правилах орфографии, в тот период не устоялся, поэтому в разных изданиях используются разные его вариации. Развитие осетинской национальной печати, особенно активно развернувшееся после революции 1905 года, способствовало выработке единого алфавита, но разнобой в изданиях продолжался. Так, в журнале «Хурытын» для звука [дз] использовался знак z, а в журнале «Ӕфсир» для него же — знак g[9].

10-16 июля 1917 года во Владикавказе состоялся учительский съезд, на котором был выработан единый осетинский алфавит, имеющий в своей основе алфавит Шёгрена-Миллера. Этот алфавит имел такой вид: а ӕ б в г h д g з z і ј к ӄ q л м н о п ҧ р с т ꚋ у ў ф х ц ҵ ч ꚓ ѵ ꜧ. Но и после съезда разнобой в используемых алфавитах продолжился[10].

Известна также попытка создать осетинскую письменность на основе арабского письма — в 1912 году С. Тайсаевым в Темир-Хан-Шуре был издан букварь для нужд осетин-мусульман, в котором использовался арабский алфавит с добавлением большого количества специальных знаков для отображения особенностей осетинской фонетики. Этот опыт оказался единичным и не получил дальнейшего развития[5].

Латинизированный алфавит

В 1920 году в Осетии началось обсуждение вопроса о переходе на латинизированную письменность, но тогда он встретил критику со стороны защитников существующего письма. В 1923 году был объявлен конкурс на лучший проект алфавита, но победителя он не выявил. Вскоре на основе представленных проектов Наркомпросом Горской АССР был составлен осетинский латинизированный алфавит. После согласования алфавита с Южной Осетией в 1923 году он был утверждён и немедленно стал внедряться в сферы образования и печати. Лигатуры и буквы с диакритическими знаками, существовавшие в алфавите Шёгрена-Миллера, были заменены диграфами, что встретило критику[5][11].

Осетины первыми на Северном Кавказе и одними из первых в СССР перешли на латинизированный алфавит[12], из-за чего алфавит оказался неунифицированным с другими алфавитами народов СССР[11].

По данным журнала «Культура и письменность Востока» (№ 1, 1928 год) первый вариант осетинского латиниизрованного алфавита имел следующий вид:a в c d e f i g h j k l m n o p r s t u v z æ y u q x ś ż t’ p’ k’ c’ ç ç’ dz dž į. Однако реально используемый алфавит (после исключения из него в середине 1920-х годов букв W w и Ꜧ ꜧ)[11] выглядел так[13]:

A a Æ æ B b C c Ch ch Č č Čh čh D d Dz dz Dž dž E e F f
G g H h I i J j K k Kh kh L l M m N n O o P p Ph ph
Q q R r S s Š š T t Th th U u V v X x Y y Z z

Этот алфавит использовался до 1938 года.

Грузинский алфавит

В 1938 году в Юго-Осетинской АО, входившей тогда в состав Грузинской ССР, осетинская письменность была переведена на грузинскую графическую основу (в то время как в Северо-Осетинской АССР, входившей в РСФСР, с того же года стал использоваться кириллический алфавит). Таким образом в двух осетинских автономиях то время сосуществовали две параллельные системы письма. Грузинский алфавит для осетинского языка включал все буквы грузинского алфавита, а также ჷ ჲ ჳ ჶ ჽ. В 1954 году эта письменность была отменена, и в Южной Осетии был внедрён кириллический алфавит, такой же как и в Северной Осетии[14][1].

Алфавит имел следующий вид:

Современный кириллический алфавит

В 1938 году в ходе процесса кириллизации письменностей народов СССР осетинский алфавит в Северной Осетии был переведён на кириллицу. В 1954 году на кириллицу была переведена и письменность осетин Южной Осетии. С тех пор изменений в осетинскую письменность не вносилось[15].

Современный осетинский алфавит:

А а Ӕ ӕ Б б В в Г г Гъ гъ Д д Дж дж Дз дз Е е Ё ё
Ж ж З з И и Й й К к Къ къ Л л М м Н н О о П п
Пъ пъ Р р С с Т т Тъ тъ У у Ф ф Х х Хъ хъ Ц ц Цъ цъ
Ч ч Чъ чъ Ш ш Щ щ Ъ ъ Ы ы Ь ь Э э Ю ю Я я

Буквы ё, ж, ш, щ, ь, э, ю, я (а также ъ вне диграфов) используются только в заимствованиях. Буква у обозначает одновременно 2 фонемы — [у] и [ў][15]. Диграфы къ, пъ, тъ, цъ, чъ обозначают глоттализованные (абруптивные) звуки, гъ — увулярный звонкий дрожащий согласный, хъ — увулярный глухой смычный согласный, дж, дз — аффрикаты; лигатура ӕ — переднерядный широкий гласный[16].

Таблица соответствия алфавитов

Современный
алфавит
(с 1938)
Алфавит
Шёгрена
(1844)
Алфавит
Миллера
(1881)
Алфавит
учительского
съезда (1917)
Латинизи­рованный
алфавит
(1923—1938)
Алфавит на основе
грузинского
(Южная Осетия,
1938—1954)
МФА
А а А а A a [a]?
Ӕ ӕ Ӕ ӕ Æ æ [æ]?[17]
Б б Б б B b [b]?
В в В в V v [v]?
Г г Г г G g [g]?
Гъ гъ Ҕ ҕ Г̓ г̓ H h Ꜧ ꜧ[18], H h [ʁ]?/[ɦ]?
Д д Д д D d [d]?
Дз дз Ꚉ ꚉ Z z Dz dz [d͡z]?[17]
Дж дж Ԫ ԫ Џ џ G g Dž dž [d͡ʒ]?
Е е Е е E e [je]?
Ё ё  — [jo]?
Ж ж Ж ж Ž ž [ʒ]?
З з З з Z z [z]?[17]
И и І і I i [i]?
Й й Ј ј J j [j]?
К к К к K k [k]?
Къ къ Ӄ ӄ К̓ к̓ Ӄ ӄ Kh kh []?
Л л Л л L l [l]?
М м М м M m [m]?
Н н Н н N n [n]?
О о О о O o [o]?
П п П п P p [p]?
Пъ пъ Ҧ ҧ П̓ п̓ Ҧ ҧ Ph ph []?
Р р Р р R r [r]?
С с С с S s [s]?[17]
Т т Т т T t [t]?
Тъ тъ Ꚋ ꚋ Т̓ т̓ Ꚋ ꚋ Th th []?
У у У у, Ў ў U u, W w[19] [u]?/[w]?
Ф ф Ф ф F f [f]?
Х х Х х X x [χ]?
Хъ хъ Ԛ ԛ Q q [q]?
Ц ц Ц ц C c [t͡s]?[17]
Цъ цъ Ҵ ҵ Ц̓ ц̓ Ҵ ҵ Ch ch [t͡sʼ]?
Ч ч Ч ч Č č [t͡ʃ]?
Чъ чъ Ꚓ ꚓ Ч̓ ч̓ Ꚓ ꚓ Čh čh [t͡ʃʼ]?
Ш ш Ш ш  — Š š [ʃ]?
Щ щ  — [ɕ]?
ъ
Ы ы Ѵ ѵ Y y [ə]?
ь
Э э  — [ɛ]?
Ю ю  — [ju]?
Я я  — [ja]?

Напишите отзыв о статье "Осетинская письменность"

Примечания

  1. 1 2 3 Исаев М. И. Дигорский диалект осетинского языка. — М.: Наука, 1966. — С. 27-28. — 224 с. — 2700 экз.
  2. [cloud.mail.ru/public/a398c4f31619%2F%D0%A1%D0%9C%D0%9E%D0%9C%D0%9F%D0%9A_1897_22.pdf Сборник материалов для описания местностей и племён Кавказа]. — Тифлис, 1897. — Т. 22. — С. 64.
  3. Бигулаев, 1945, с. 19-30.
  4. 1 2 Бекоев Д. Г. [ironau.ru/bekojev.html Иронский диалект осетинского языка]. — Цхинвали: Ирыстон, 1985. — С. 55-63. — 386 с. — 1000 экз.
  5. 1 2 3 4 5 М. И. Исаев. Языковое строительство в СССР. — М.: «Наука», 1979. — С. 146-154. — 352 с. — 2650 экз.
  6. Бигулаев, 1945, с. 36-39.
  7. Бигулаев, 1945, с. 40-46.
  8. Бигулаев, 1945, с. 52-55.
  9. Бигулаев, 1945, с. 56-68.
  10. Бигулаев, 1945, с. 69-70.
  11. 1 2 3 Бигулаев, 1945, с. 71-74.
  12. В. Абаев [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-3371.htm Осетинский язык] // Литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1934. — Т. 8.
  13. Алиев, Умар. [elib.shpl.ru/ru/nodes/10929#page/95/mode/inspect/zoom/4 Национальный вопрос и национальная культура в Северо-Кавказском крае (итоги и перспективы). К предстоящему съезду горских народов]. — Ростов-н/Д: Севкавкнига, 1926. — С. 89. — 128 с.
  14. Бигулаев, 1945, с. 77-80.
  15. 1 2 [ironau.ru/axvlediani-gr.html Грамматика осетинского языка] / Г. С. Ахвледиани. — Орджоникидзе, 1963. — Т. 1. — С. 62. — 368 с. — 1000 экз.
  16. Мусаев К. М. Языки и письменности народов Евразии. — Алматы: «Гылым», 1993. — С. 60. — 242 с. — 100 экз. — ISBN 5-628-01418-4.
  17. 1 2 3 4 5 Произношение фонемы по говорам разнится. См. Иронский диалект
  18. Использовался в начале 1920-х гг., заменён на H h
  19. W w исключена из алфавита в 1920-е гг. В газете «Хурзарин» (№ 2 за 1924 год) был опубликован сатирический некролог на основе фельетона [ironau.ru/kocojty.html#__RefHeading___Toc417209325 «Дубль ве и трое филологов»] Арсена Коцоева.

Литература

  • Бигулаев Б. Б. История осетинского письма. — Диссертация на соискание учёной степени кандидата наук. — Дзауджикау: Северо-Осетинский НИИ, 1945.
  • Шёгрен А. М. [books.google.com/books?id=NTdFAAAAYAAJ&pg=PP9#v=onepage&q&f=false Осетинская грамматика с кратким словарем осетинско-российским и российско-осетинским]. — СПб., 1844.. Доступен также [ironau.ru/sjoegren.html более чистый скан книги по репринту 2009 года].
  • [books.google.com/books?id=erI9AQAAIAAJ&dq=%D0%BD%D0%B0%D1%84%D0%BE%D0%BD&hl=ru&pg=RA1-PA89#v=onepage&q=%D0%BA%D0%B0%D0%BA%D1%8A%20%D1%82%D1%8B-%D1%82%D0%BE%20%D0%BC%D0%BE%D0%B3%D1%8A%20%D0%BE%D1%82%D1%8A%20%D0%BE%D0%B1%D0%B5%D0%B4%D0%B0&f=false Осетинские тексты] // Записки Императорской академіи наук. Том 14, Выпуск 2. СПб.: Императорская академія наук, 1868.


Отрывок, характеризующий Осетинская письменность

– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.